Джон Бёрнсайд. Нет, только не моя малышка

Но кто тот, стерегущий в темноте,
которого она готова слушать?
Не просто человек, но Брат Скелет,
зовущий шёпотом из места,
знакомого ей с детства: мили снега
столь дивного, что заглушит жар тела.
В чём тайный смысл её любви к морозу?
Святой отец, охотник на крови?
И вдовы с матерями в костном мозге?

Все рады искушать Судьбу… она исчезла,
когда не знали мы, что можно исчезать,
и что-то в чаще, дикое
и мудрое, не тело,
но слитное вместилище всех взглядов
и криков, поджидало только мига,
чтоб затащить её изысканным падением
в закованные льдом владения
пергамента и гиацинта.

Прочь ускользая в снах, отточенных годами,
с игривой сладостью лица, застывшего
в благоговении, она срывает маски
в бесчисленности тем и вариаций,
но всё, чего касалась, стало пылью,
развеянной по ветру, как она сама
развеялась из рук моих, и боль её уже
не так красива, и она не женщина, а песня.

2023 (перевод)

*

John Burnside. Oh no, not my baby

But who is this other, waiting in the dark,
the one she listens for?
No ordinary man, but Brother Bones
calling to her in whispers from a place
she's known since girlhood: miles of perfect snow
to cancel out the fever of a body.
What treasured story makes her love the cold?
Some hallowed father, hunting in the blood?
Old wives-and-mothers, stitched along the marrow?

Everyone wants to tempt Providence, but she was lost
before we knew that lost was possible
and something in the woods, unkempt
and knowing, not
one body, but an undivided host
of looks and cries was waiting for its time
to drag her down, in some exquisite fall
to icebound realms
of hyacinth and vellum.

Sliding away in dreams she had rehearsed
for years, that tomboy sweetness in her face
of one struck dumb with awe, she shed her veils
in endless rounds of theme and variation,
but everything she touched returned to dust
and scattered to the wind as, at the end,
she scattered from my hands, no longer hurt
so beautifully, she seemed more song than woman.

*