Клизовский письма Е. Рерих

Александр Иванович Клизовский (15 января 1874, Сувалки, Царство Польское — 29 апреля 1942, Петропавловск, Казахстан) — писатель, популяризатор Теософии и Учения Живой Этики.

Сторонник идей Рерихов и Е. П. Блаватской. С 8 февраля 1934 вёл переписку с Е. И. Рерих и Н. К. Рерихом в связи с написанием им трёхтомного труда «Основы миропонимания Новой Эпохи». Автор нескольких работ, где изложены основы Теософии и учения Живой Этики.

После присоединения Латвии к СССР выстроенный большой дом, принадлежавший А. И. Клизовскому, советская власть «национализировала». 22 июня 1941 г. он был арестован как бывший офицер царской армии и отправлен по этапу в общую тюрьму No 22 Казахстан. Он был расстрелян 29 апреля 1942 г. Извещение о том, что он «был отправлен в больницу» и «умер от сердечной недостаточности», полученное семьёй Клизовского, было обычным для всех расстрелянных. Место его захоронения неизвестно.


Рига. 7-III-I934.

Высокочтимая Елена Ивановна!
Вчера получил Ваше письмо и не могу Вам передать той радости, которую испытал при чтении его. Одобрение моей работы Учителем и Ваша похвала, с избытком вознаграждают меня за мой малый труд. Почитаю за великое для себя счастье принять посильное участие в строительстве Нового мира. Желание мое быть полезным людям искренне и велико и я с радостью готов, под руководством Наших Водителей, приложить данные мне возможности и силы для дальнейшей полезной деятельности.
Все замечания и указания на неправильность сообщаемых фактов принимаю с благодарностью. Все они будут приняты во внимание при установлении окончательной редакции книги. Кстати о книге. Я затрудняюсь в выборе названия для своей будущей книги. Назвать ее «Введением в новое миропонимание», или «словом истины", или «против заблуждений современности», или как нибудь иначе, я право не знаю. С благодарностью принял бы Ваш совет.
Теперь постараюсь ответить на поставленные мне вопросы. Вы спрашиваете читал ли я книгу Безант "Эзотерическое христианство". Не только читал, но пользовался этой книгой для своей работы и мне досадно, что я, в соответствующем месте, забыл сделать ссылку на источник, которым воспользовался. Конечно, такая недопустимая оплошность будет устранена. Ваш вопрос, если бы я не заметил своей оплошности сам, устраняет от меня возможность обвинения меня в плагиате. Хотя я делаю в конце книги указание на источники, которыми пользовался, но без сомнения этого не достаточно.
На Ваш вопрос: владею ли я английским языком, к стыду своему, должен сознаться, что нет, хотя имел возможность также изучить его, как изучил французский, теперь тоже, благодаря отсутствию практики на половину забытый, во время нахождения в течении четырёх лет в германском плену, где мы жили бок о бок со всеми нашими бывшими союзниками. Сознаю необходимость знания этого языка и постараюсь этот пробел восполнить. Если бы я обладал необходимым временем, то имея знакомство с языками смежными - французским и немецким - полагаю, что в пол года мог бы с этой задачей справиться, тем более, что я уже раза два принимался за изучение его.
Что могу сказать о себе и своих занятиях. Если желательно иметь более подробные сведения о моей личности, то могу впоследствии послать некоторые биографические о себе данные, а пока могу сказать, что на моих плечах находятся два беспомощных существа - жена и на-

ша приемная дочь - десятилетняя девочка и принадлежащее моей жене имущество. Все средства к жизни получаются из имущества, состоящего из трех домиков, два из которых настолько ветхи, что едва держатся и сада.
Все это находилось, десять лет тому назад, когда я женился на своей теперешней жене в таком запущенном виде, что не приносило ей почти никакого дохода и благодаря тому, что я был и хозяином, и дворником, и садовником, и на все руки мастером, мне удалось поднять это разваливавшееся хозяйство на столько, что не только мы могли существовать, но и взяли на воспитание пятилетнюю девочку, двукратную сироту, которая в нас имеет уже третьих родителей. Таким образом, деятельность моя состояла из различного рода тяжелой физической работы.
Наступивший года три тому назад кризис, значительно сократил нашу доходность и-что еще печальнее-годы и прожитые невзгоды сократили мою физическую работоспособность. Непродолжительная физическая работа утомляет меня настолько, что делает неспособным ни к чему на весь остаток того дня, а так как освободиться от нее я никак не могу, то при надобности и неотложности такой работы мне приходится пользоваться не физической силой, но психической. Но Водящая Рука, Которую я всегда чувствовал в течении всей моей жизни, уже внесла облегчение в мое положение. Месяц тому назад я начал получать пенсию, небольшую, но тем не менее являющейся поддержкой. Кроме того я освободился от обязанностей дворника, что тоже является для меня облегчением, и я знаю, что когда придёт срок, то я буду освобождён и от необходимости заботиться о разваливающемся имуществе.
Помимо этих занятий на мне лежит также масса всяких домашних чисто даже женских обязанностей, вроде хождения на базар, закупок всего необходимого и многих других мелких домашних дел. Нет ни одного явления повседневной домашней жизни, в котором я не должен был бы принимать участия, которое могло бы обойтись без меня, благодаря чему меня поминутно отвлекают и я должен куда-то сходить, в чем то помочь, нечто сделать.
Моя жена - женщина необыкновенной доброты, готовая помочь тем или иным способом всякому и со всяким поделиться тем что она имеет, в смысле приобретения жизненного опыта, не сделала в жизни никакого успеха и такой, какой она была в пятнадцать лет, она осталась до сих пор, хотя ей кончается седьмой десяток. Благодаря этому и так же постоянным жалобам на всевозможного рода болезни, она многого не умеет и многого не может и при всем том она меня постоянно учит, виду того что она старше меня летами и потому знает все лучше меня. И потому, не смотря на её доброту, мне с нею очень тяжело.
Я люблю все виды искусства. Живописью одно время я очень увлекался и собирался, бросив военную службу, стать профессиональным художником, но этому не суждено было осуществиться. Занимаясь хозяйством я вынужден был совсем забросить любимое мною искусство. Лишь



в последнее время, благодаря тому что некоторые из членов нашего общества пожелали иметь копии с картин Н.К., я возобновил занятие живописью. К Пасхе я обещал одному из членов нашего общества приготовить две копии с картин Н.К. Но я могу не только копии снимать, но и самостоятельно работать.
Впрочем, я не имею права отнимать у Вас Ваше драгоценное время и утруждать Вас чтением мало интересных сведений о мало интересной личности, поэтому умолкаю.
Посылая вторую половину своей работы на просмотр, должен сказать, что закончил ее позднее нежели предполагал, благодаря нездоровью моей жены, что прибавило мне много лишних забот и хлопот, но теперь она поправляется и даже выходит на улицу.
Получив Ваше письмо, я зашел к Феликсу Денисовичу: хотел поделиться с ним своею радостью, но меня к нему не допустили, ввиду того что его положение ухудшилось. Его продолжительная и серьезная болезнь всех нас очень огорчает. Мы чувствуем себя без него как бы осиротелыми.
Мое имя и отчество - Александр Иванович.
Шлю Вам мою искреннюю признательность и глубокую благодарность за Ваше любезное письмо, которое, в нашу бедную радостями жизнь, принесло мне большую радость и прибавило столь необходимую для преодоления невзгод современной жизни, новую энергию.
Прошу принять уверение в моей искренней преданности и глубоком уважении.
А. Клизовский.



ражать ничего. Для меня было ясно, что Алексеев настоял на своем. Долго не уступавший Феликс Денисович в конце концов уступил, чем, как я понимаю, создал себе нехорошую карму. На докладе присутствовало несколько посторонних лиц. Одна из присутствовавших, весьма интеллигентная молодая особа хотела поступить в Общество, но допустимая в Обществе столь резкая и безаппеляционная критика, как она сказала, исключила такую возможность. Алексееву было доложено, что доктор хорошо отчитал Клизовского.
Выступать против Феликса Денисовича открыто и доказывать его неправоту я не не счел возможным, Феликс Денисович пользовался таким бесспорным авторитетом среди членов Общества, что критика, хотя бы самая умеренная, создала бы нежелательные последствия. Открыто я вряд ли нашел бы в ком-нибудь поддержку. Поэтому я решил изложить свою точку зрения на столь резкое против меня выступление письменно. Я написал Феликсу Денисовичу большое послание. В этом послании я говорил, что для того, чтобы защищать Учение нужно его знать, что в Учении, в 234 и 310 параграфах Агни Йоги говорится как раз обратное тому, против чего выступал Феликс Денисович и что было если бы я на том же собрании, открыто, прочел бы то, что говорит по этому вопросу Учение? Это был бы большой конфуз для председателя Общества. Дальше я протестовал против того засилия, которое в Обществе приобрела чета Алексеевых, против того деспотизма, нетерпимости и сектантского духа, которые они провели в своей группе и через доктора хотят провести во всем Обществе, что все это наносит большой вред Обществу и большой вред делу Учителя, что если будет продолжаться такой же порядок вещей дальше, то из Общества уйдут те, кто желает ему процветания и блага и оно неизбежно придет к своему концу. Кроме того, я высказал свой взгляд на ясновидение дочери Алексеевых. Я говорил, что мне жаль эту девушку, ибо будучи от всех людей изолированной, не посещая даже школы, она не имела детства или вернее оно было у нее исковеркано, как будет исковеркана её дальнейшая жизнь и так как передатчиками её видении являются её родители, то как теперь выясняется, они пользуются этим даром своей дочери для своих целей.
Прежде чем послать это письмо, я прочел его более близким мне по группе: чете Крауклис и Федору Антоновичу Буцену*. Со мной согласились, что оставлять так это дело нельзя, что с засилием Алексеевых нужно бороться, но первые полагали, что это письмо приведет к распаду Общества, второй же думал также как я, то есть, что оно должно внести в Общество оздоровляющую струю.
Получив мое письмо, Феликс Денисович пригласил меня для разговора. Мы беседовали часа полтора. Доктор старался меня уверить, что он не находится под влиянием Алексеева, что это, именно, его точка зрения, что все прежние Йоги устарели и потому заменены Агни Йогой, что Безант совершила крупную ошибку, потеряла доверие Учителя и потому тоже не может быть предметом изучения и ссылок. Он старался совместить мою точку зрения с точкой зрения Алексеева, допуская возможность руководствоваться лишь её первыми трудами. В оценке личности Алексеева доктор был прав. Он ценил его достоинства, которых не отрицал и я, но признавал, что он ограничен и


упрям, что убедить его в чем-нибудь невозможно и предлагал мне поговорить с ним лично, но зная Алексеева с этой стороны, я решил на время личное объяснение с Алексеевым отложить.
Видно было, что мое письмо крутого поворота во мнении доктора на положение вещей не изменило. Но именно, кажется, в это время он написал Вам какое-то письмо, которое как он говорил потом, по своему адресу не дошло. На следующем собрании Алексеев читал доклад о Тонком мире. Доклад состоял в том, что он по тетрадке прочел выписки из Учения. Феликс Денисович рассыпался в похвалах этому докладу. Такая похвала в другое время была бы вполне уместна, но после резкой критики моего доклада она обозначала солидарность доктора с мнением Алексеева и косвенное осуждение и неодобрение моего доклада. Это была политика, которая проводилась по требованию и в угоду Алексеева. Мне было больно и я удивлялся тому, что высокоразвитой человек как доктор, попал под влияние мелкого честолюбца, ибо его защита Учения была ширма, которой он защищал свое тщеславие и честолюбие. Если, думалось мне, в таком Обществе как наше, которое имеет столь высокие цели допустимы интриги и какая-то политика, допустимы запреты и ограничение свободы мнений и слова, то в таком Обществе нельзя оставаться. Я серьезно думал о выходе из Общества. Я хотел обо всем написать Н.К. и спросить как у Вас посмотрели бы на мой выход из Общества и была ли бы мне оказана моральная поддержка в этом моем намерении? Но мне казалось, что если уйду я, то моему примеру могут последовать другие, ибо недовольных в Обществе было достаточно и таким образом, я подам пример для других. Поэтому намерение о выходе из Общества я отложил и решил остаться, чтобы по возможности продолжать борьбу дальше.
Под новый 1933 год у нас было общее собрание. Выступая с выяснением различных вопросов, Феликс Денисович сказал, что существует Обычай, под Новый год попросить друг у друга прощения в причиненных огорчениях и обидах и следуя этому обычаю он просил простить его если он кого-либо в чем-либо огорчил, советуя также и нам поступить подобным же образом по отношению друг к другу. Для меня было ясно, что Феликс Денисович сознавал свою неправоту по отношению ко мне, этими словами заглаживал ее и советовал ликвидировать инцидент с Алексеевым. Следуя этому совету, я написал дружеское письмо Алексееву, советовал забыть это взаимное выступление друг против друга, считать этот инцидент как испытание для меня, для него и доктора, говорил, что доктор вышел из этого испытания с честью, полагал, что впредь мы будем работать не друг против друга, но для общего блага совместно. На это письмо со стороны Алексеева не последовало никакого ответа ни письменного, ни словесного. Хотя при встречах мы обменивались парой фраз и были друг к другу предупредительны и любезны, но я чувствовал, что он отошел от меня навсегда.
После того, бывая у Алексеева доктор как-то прозрел. Он увидел недопустимость такого культа, какого-то никому неведомого гуру, какой организовал у себя в квартире Алексеев. Доктор вызвал к себе Алексеева и сказал ему, что он запросит в Индии насколько совместимо с Учением культ

другого учителя, помимо того Учителя, Который дал изучаемое нами Учение. Алексеев против этого запротестовал. Как потом говорил Феликс Денисович, он полтора часа бесновался, требуя, чтобы доктор не делал этого. Но освободившийся от его зловредного влияния доктор был тверд. Тогда Алексеев заявил, что он из Общества уйдет. И он действительно ушел и увел с собой свою группу. Ответ, как известно, пришел для Алексеева отрицательный. Феликс Денисович собрал членов группы Алексеева, объяснил им суть дела и потребовал, чтобы они дали слово не собираться у Алексеева. Они дали слово, но некоторые не сдержали его и остались верны Алексееву и его учителю, другие вернулись в Общество.
После ухода из Общества Алексеева, жизнь Общества вошла в свою нормальную колею. Но стал часто хворать Феликс Денисович. Он подолгу не являлся в Общество, на время появлялся и опять исчезал. Он предчувствовал свой уход, но не предполагал его таким, каким он оказался. Несколько раз, и в частных разговорах на общих собраниях он говорил о возможности своего ухода и был занят тем, чтобы оставить Общество прочно основанным. Он был занят приисканием нового, более обширного, помещения, подготовкой себе заместителя, интересовался узнать будет ли Общество в состоянии себя содержать, если он уйдет, ибо значительная доля средств на содержание Общества поступала именно от доктора.
Новое помещение было найдено. Общество переехало туда и устроилось, выяснилось что оно содержать себя сможет, заместитель Феликса Денисовича в лице Карла Ивановича Стуре* был подготовлен. Доктор снялся в нескольких видах и предполагал раздать свои карточки всем членам Общества. Одним словом, он исполнил все, что требовалось от уходящего и тогда он действительно ушел.
Я был у него за неделю и за два дня до ухода. Он хотел прочесть то первое письмо, которое я получил от Вас. Он был очень плох и едва говорил. Прочтя Ваше письмо он был очень взволнован тем, что Вы писали. Он со слезами на глазах просил меня не думать, что он хотел задержать меня в моей работе. Это было вызвано тем, что когда я сказал, что намерен написать книгу, он был, как будто, против этого, говоря что еще не настала пора, но потом Феликс Денисович мой план одобрил, но советовал не писать много и ограничиться перевоплощением и кармой. Я же как раз думал наоборот, что писать давно пора, что можно касаться всех вопросов и что нужно писать по возможности шире. Теперь же при этом посещении, он говорил, что находился под гипнозом того, что еще не настала пора выступать открыто с проповедью Учения, что для этого будут указы. Я не сомневался в том, что он ошибался, но он ошибался честно и сознав свою ошибку в ней раскаивался. При втором и последнем моем посещении доктора он уже ничего не слышал, разговор был невозможен и мы совместно прочли молитву Владыке. Он лишь заказал мне сделать для него копию с картины Н.К. "Твердыня Тибета". В настоящее время я сделал с последней его фотографии портрет, в красках, который хочу подарить Обществу.
Несмотря на описанные события я всегда сохранял к доктору чувство симпатии и уважения, даже тогда когда он ошибался и находился под влиянием Алексеева ибо ошибался он честно, а если находился под влияни-



ем чьим бы то ни было, то значит такова была его карма, или таково было его испытание. Такие же чувства питал ко мне и Феликс Денисович.
Со смертью доктора Общество зашаталось. Из него была вынута та ось, вокруг которой оно вращалось. Новый председатель Общества, с которым все уже познакомились во время болезни доктора, прилагал усилия, чтобы удержать Общество в прежнем русле, но роль его была очень тяжела. Общество можно было уподобить вдове, потерявшей любимого мужа и вынужденной выйти за муж за менее любимого. Как вдова сравнивает своего нового мужа с прежним, ищет в нем недостатков и находит, также поступало и наше Общество. Главный недостаток нового председателя в том, что он, педагог по профессии, вносит педагогические приемы в Общество. На нас он смотрит как на школьников, которых нужно учить. С Феликсом Денисовичем мы учились, а теперь нас учат, мы разговаривали, а теперь мы молчим. Нельзя отрицать, что Карл Иванович знает Учение лучше многих и говорит что для него в Учении нет ничего непонятного, но бывает, что когда кто-нибудь просит разъяснить какой-нибудь непонятный вопрос, Карл Иванович Стуре объясняет так, что после его объяснения непонятное становится еще более непонятным. Кроме того, Карл Иванович изучил Тайную Доктрину, которую мы знаем лишь отчасти. Нет сомнения, что со временем мы привыкнем к способу изложения своих мыслей Карлом Ивановичем и он приобретет ту любовь и уважение, которых он заслуживает, ибо он воодушевлен желанием продолжать то великое дело, которое начал Феликс Денисович.
Точно также Карл Иванович старается поддержать те начинания, которые были заложены Феликс Денисович, то есть пекарню и кооператив. Феликс Денисович дал средства на открытие дела и всякий раз, когда было нужно что-нибудь, приходили к нему и он давал снова. С его смертью выяснилось, что это учреждение себя не оправдывает. К.И. потребовал более рациональной постановки дела, чем вызвал против себя неудовольствие. Некоторые деятели ушли, других, способных продолжать начатое, не находится. Пришлось обратиться к содействию посторонних лиц, но это ложится лишним бременем на само предприятие. По моему пониманию это предприятие не сможет продолжать свое существование и со временем ликвидируется, ибо нет таких лиц, которые могли бы отдаться этому делу всецело, так как почти все из нас поставлены в такие условия, что должны другим путем добывать себе средства к существованию.
Здесь я чувствую необходимость сказать больше, сказать правду, но прошу не принять это в плохую сторону. Я воодушевлен желанием блага Обществу и хотел бы сказать в каком направлении Вы могли бы нам помочь, ибо Вы сказали, что желаете помочь Обществу чем можете. Итак, если возможно, нельзя ли оказать влияние на Карла Ивановича в том смысле, чтобы он был более сдержан и менее резок, ибо это вызывает неудовольствия и недоразумения, между тем среди нас нет никого кто мог бы его заменить и если кто-нибудь из членов начнет указывать ему на недопустимость резкостей, то это не будет иметь такого влияния, как если ему будет сделано напоминание свыше. Я понимаю его. Он испытывает много неприятностей и получает много уколов и бывает раздражен. При таких условиях сохранить ровное благодушное настроение бывает очень трудно, что знаю по себе.

Кроме того у меня есть уже начатая работа, это именно, как выразился Учитель: «Письменные размышления об Учении», - или, если можно так выразиться, комментарии к Агни Йоге. Я не знаю какой работе сейчас отдать предпочтение, но в данное время я переживаю настолько тревожное состояние, что не могу взяться ни за новую работу, ни продолжать начатую. Я старался настроить себя на работоспособный лад взявшись за любимую мною, но уже давно не исполняемую работу, за портрет, но портрет уже сделан, а необходимое настроение еще не явилось. Много причин соединившись вместе, рождают и поддерживают это тревожное настроение не только у меня, но положительно у всех. Все стали раздражительны, обидчивы, чувствительны. В частности, у меня такая тревога объясняется и ожиданием грозных событий, и уходом Феликса Денисовича и неладами в Обществе, и различными домашними недочетами и связанными с ними неприятностями. Одним словом, все идет не так как хотелось и все причиняет неприятности, огорчения и уколы, лишает душевного равновесия и покоя, без которых сосредоточенная умственная работа немыслима. Но будем надеяться, что все это временно, что все образуется и пройдет, и я даже как-будто чувствую приближение этого нового прилива энергии.
Один из членов нашего Общества, Федор Антонович Буцен, о котором я уже упоминал, зная, что я буду писать Вам, хотел бы знать Ваше мнение о его деятельности. Он видный общественный деятель, природный оратор и часто приглашается для чтения докладов на различные религиозно-философские темы в различных обществах, по приглашению обществ и по поручению министерства народного просвещения. Он бывший баптистский епископ, из баптизма перешел в православие, а из православия к нам. В своих выступлениях он проводит идеи учения, не говоря прямо об Учении. Я ему говорил, что это очень хорошо, если он так делает, но он хотел бы слышать подтверждение этого мнения из более авторитетного источника. Он просит передать Вам и Н.К. свои чувства уважения и преданности и свой сердечный привет.
Заканчивая свое послание шлю и я Вам, Нашим дорогим Руководителям, мои лучшие пожелания, мой сердечный привет и нижайший поклон.
А. Клизовский.