Добрый дон и Дон Безумец

Дневниковая заметка 11 мая 2007 г. Ранее выложена в ЖЖ. О том, как я читала (в то время) "Дон Кихота" и некоторую связанную с ним тематически литературу. Имеет смысл прежде всего как наблюдение над собой как над читателем.


Добрый дон и Дон Безумец 




Операция по предотвращению гуманитарной катастрофы" слишком живо напоминает эпизод, когда дон Кихот защищал мальчика от жестокого хозяина.

О. Лацис «Косовский вызов». (политологическая статья с сайта: «Интеллектуальный капитал», http://www.intellectualcapital.ru/iss3-20/icopin20.htm)


…Шляпу снять меня берет охота
При имени его одном.
Э. Ростан «Сирано де Бержерак».



В конце прошлого-начале этого года я сделала небольшое усилие, за которое себя уважаю, и прочла полный неадаптированный русский перевод «Хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского». Усилие требовалось для первых нескольких глав первого тома и, кажется, немножко в его середине, когда почувствовалась усталость. Зато потом не могла остановиться – конец первого тома читала даже по ночам, несмотря на то, что там втиснуты вставные повести, к самому Дону и его оруженосцу прямого отношения не имеющие. Второй том прочла всего за несколько дней. Он считается лучшим из двух, и я согласна с этим мнением.


Никогда прежде мне не удавалось пройти дальше самых первых глав. У меня есть сильное подозрение, что многие из тех, кто хвалится, что в детстве читал «Дон Кихота», имеют в виду чаще всего пересказ или отрывки в школьной хрестоматии. Если же речь идет о полном тексте – примите мои извинения и «белую зависть». Должно быть, такие счастливые продвинутые читатели либо раньше меня повзрослели, либо очень хотели поскорее вырасти. Я же пока ношусь с собой-ребенком, и для меня интерес к классической литературе еще не далеко ушел от любви к старым сказкам. Так что осилить в детстве полного и неадаптированного «Дон Кихота» у меня не получилось. Но теперь я могу сказать, что явно непонятных для меня мест в нем нет.
 
Почему трудно читать «Дон Кихота»? Я думаю – из-за «легенды» о нем.
 

Со многими книгами, наделенными титулом «бессмертных», их бессмертие играет злую шутку. Они живут не сами по себе, а вместе с многочисленными переделками, адаптациями, экранизациями, пародиями, инсценировками, школьными учебниками и сочинениями: «Онегин встретил Татьяну на вокзале, но она на нем не женилась» (С), по-моему, из старой «Пионерской правды»). Как будто так и быть должно – ведь эти книги предназначены сообщать движение чужой мысли. Но интерпретации с одной стороны их поддерживают, с другой – подчас заслоняют. Иногда бывает, что запоминаешь не само произведение, а свое впечатление от него. Те детали, которые могли бы противоречить этому впечатлению, легко забываются, а проверять их не всегда станешь. Великие произведения впускают в себя столько душ, сколько пожелают войти. Плюс еще строй «ленящихся», кто саму книгу почему-либо не читал, но отождествляют чужое восприятие ее с оригиналом. Если идти от накопившихся и накапливающихся вторичных слоев к первоисточнику, удивляешься: это же совсем не та книга!

До сих пор не могу понять, по какой дальновидной причине «Дон Кихота» записали в детскую литературу. Есть три книги, которые, на мой взгляд, считаются детским чтением по ошибке – «Робинзон Крузо», «Путешествия Гулливера» и «Дон Кихот». Дети могут их читать (счастливые те дети, кто их осилил, я к ним, увы, себя причесть не могу), бредить после этого путешествиями и приключениями, но только они плавают на поверхности, а на глубину не ныряют. В этих книгах много такого, что понять может только взрослый. Но, став взрослым, читатель может не захотеть их перечитывать – зачем, ведь это же детские книжки. Так это «главное» и пройдет у него мимо носа. Почему стал «книгой для детей и юношества» Дон Кихот с его собранием средневековых пыток и травлей «странного» – постигнуть не могу. И не заставляйте.

Если считать, что детей надо жалеть, охранять, щадить, пытаться воспитать добрыми и научить взаимному уважению – тогда «Дон Кихот» совсем не детское чтение. Я скорее согласна с В.В. Набоковым, что «Дон Кихот» – книга в чем-то «инфантильная»: для взрослых, которые пытаются влезть в ползунки. У них нет детской непосредственности восприятия «есть как есть», но появилась ирония. Детская жестокость тоже осталась.


Разнесла я «Дон Кихота»…а ведь книга мне очень понравилась. Это и вправду целый «свой мир», даже со своими вкусами и запахами. Не станешь читать ночами книгу, которая не увлекла, и грех к ней придираться. Можно учиться, можно спорить – ум без работы не останется. Про нравственное значение книги другие лучше меня уже сказали. Я же хочу сказать, что временами великая легенда несколько мешает знакомству с первоисточником.

 
В случае «Дон Кихота» мне вначале мешала интерпретация: «добрый и несчастный человек, внушающий нам сострадание». Я находилась под впечатлением фильма Григория Козинцева по сценарию Е. Шварца, говорят, признанного в мире лучшей экранизацией «Дон Кихота». В его основу положен образ «Дон Алонсо Кихано Добрый». Словом «добрый» сказано все – и мудрый, и надежный. Фильм я часто смотрела и главного героя запомнила именно таким – добрым и борцом за добро.

 
В фильме Козинцева-Шварца с Черкасовым и Толубеевым в главных ролях миссия Дона серьезна. Не понимающие его ключницы-священники-герцоги представляются бумажными фигурками из театра и, действительно, книжными персонажами из рыцарских романов, какими их видит Дон. Страдания несчастного Дона я в раннем детстве воспринимала как «должные приключения», когда знаешь, что это – вымысел, поэтому они меня от истории Дон Кихота и Санчо не отпугивали. К тому же, в конце этого фильма Дон не умирает, а отправляется в новые странствия. Очень чувствуется, что авторы на стороне горемыки Дона от начала до конца и держат его руку, что бы ни было. Черкасовский Дон Кихот есть живой странствующий рыцарь, он ни на секунду не карикатурен и не пародиен.


Но в том-то и дело, что в романе Сервантеса, в первом его томе более, чем во втором, Дон Кихот – не такой целостный образ. У него есть две ипостаси – Дон Алонсо Кихано Добрый и Дон Безумец. В романе перед читателем Дон Безумец появляется первым – и одиноким, без Санчо, только с Росинантом и мечтами о рыцарских подвигах. Дон Безумец агрессивен, в высшей степени хвастлив, грубо и смешно ругается и совсем не смешно дерется со всяким, кто не разделяет его взглядов, горд и заносчив. Он то и дело рвется в бой с воображаемым противником, обижается, чуть что не по нему, особенно когда видит, что ему не доверяют. Достается и Санчо, если его господин замечает, что тот над ним посмеивается. (Правда, ближе к концу второй части есть момент, когда Санчо едва не убил своего господина). С серьезным видом он выдает нелепые идеи, например, рассуждает о том, что сводничество – дело государственной важности. Не только его бьют, как Петрушку, но и сам он раздает тумаки, так, что и больно, и плохо не понарошку, шутовские, но не шуточные. Вот Дон Безумец.

 «Голос автора» в романе с самого начала – вовсе не на стороне Дона, а против него, а затем автор скроется за фигурой «историка арабского и ламанчского Сида Ахмета бен Инхали». Когда читаешь первые главы романа и узнаешь знакомые эпизоды так, как они созданы в действительности, впечатление, признаюсь, тягостное. Автор вместе с постоялым двором, жестокими крестьянами, держащимися за животы, надменными просвещенными обывателями и длинной вереницей гогочущих рож указывает пальцем на Дона: «Безумец, безумец!» Дон Кихот, разъяренный и отчаянный, в одиночку бьется, чтобы доказать, что это не так.
 
Мне нужно бороться с отвращением, чтобы это выдержать.

Вот почему, решив, как следует, засесть за «Дон Кихота», я вначале использовала запрещенный прием. Я читала не книгу, а о ней. Прочла более-менее внимательно «Лекции о Дон Кихоте» В.В. Набокова (Москва: Издательство Независимая газета, 2002) и роман немецкого писателя Бруно Франка «Сервантес» (1934, русский перевод Александра Кочеткова, автора «Баллады о прокуренном вагоне», 1936 г.).


Лекции Набокова я рекомендую всем, кто на первых страницах самого романа испытывает чувство, подобное моему. Если знаменитая речь И.С. Тургенева «Гамлет и Дон Кихот» – это скорее набор собственных читательских мыслей автора-писателя, которые в его представлении иногда заслоняют собственно текст, то набоковские лекции – это дотошный (не от «до тошноты», а от «до точности») анализ, основанный более на самом тексте, чем на сложившихся его интерпретациях. Здесь есть литературные портреты Дон Кихота и Санчо, описание литературного контекста – «где» и «когда» книги, ссылки на рыцарские романы, которые читал Дон и большие отрывки из них, подробная таблица побед и поражений Дон Кихота (как в теннисе) и даже краткий пересказ книги по главам.


Тургенев – один из авторов легенды Дон Кихота, привнесший в нее свои личные идеи. Набоков – тот, кто возвращает читателя от домышлений к тексту романа. За что ему мое большое спасибо (особенно учитывая, что романов Владимира Владимировича, даже «Лолиту», я пока не читала…умудрилась, но не все еще потеряно.) Это не значит, что в лекциях нет собственных мыслей В.В. Набокова о романе – их сколько угодно; он, например, догадывается, что неизвестный пакостник Авельянеда, тот, что выпустил подложную вторую часть – это сам Сервантес.


Вернуть читателя от легенды, трубящей книге славу, к самой книге – значит припомнить все ее неприглядности. О них Набоков говорит без обиняков и беспощадно.


«Я вспоминаю с восторгом…как разодрал «Дон Кихота», жестокую и грубую старую книжку, перед шестьюстами студентами в мемориальном зале, к ужасу и замешательству некоторых из моих более консервативных коллег». (с.15).

«Многие сторонники искусства для искусства таят в себе отчаявшегося моралиста, и в нравственности «Дон Кихота» есть нечто, освещающее мертвенной синью лабораторных ламп гордую полть отдельных пассажей» (с.37).


«Дон Кихот» был назван величайшим из романов. Это, конечно, чушь. На самом деле он даже не входит в число величайших мировых романов, но его герой, чей образ был гениальной удачей Сервантеса, так чудесно маячит на литературном горизонте каланчою на кляче, что книга не умирает и не умрет из-за одной только живучести, которую Сервантес привил главному герою лоскутной, бессвязной истории, спасенной от распада лишь изумительным инстинктом автора, всегда готового рассказать еще одну историю из жизни Дон Кихота, причем в нужную минуту» (С.54).


«Последний болезненный укол, под стать безответственному, инфантильному, жестокому и варварскому миру книги» (С.129).


Берешь читать какую-нибудь книгу, о которой отзывы сплошь хвалебные, и чуешь – что-то не то. А признаться – такой стыд охватывает, глаз не поднять. Как же приятно узнавать, что есть еще кто-то, кто того же мнения, причем такой «кто-то», что просто так ему не возразишь. За это, повторюсь, Владимиру Владимировичу мое спасибо.


(А ведь признали «Дон Кихота» величайшим романов всех времен и народов! Несмотря ни на что…)


Но сдается мне, что есть две вещи, на которые Владимир Владимирович не обратил того внимания, какого они заслуживают с его стороны. А может быть, он и обратил, но я в его «Лекциях» это как-то проглядела.

Первая вещь: в романе «Дон Кихот» есть по крайней мере одно место, показывающее, что дон Мигель был не чужд мнения об относительности «реальности», родственного набоковскому, высказанному в «Лекциях по зарубежной литературе». Вот это место:


 «Впереди показались два монаха-бенедиктинца верхом на верблюдах, именно на верблюдах, иначе не скажешь, - такой невероятной величины достигали их мулы» (глава VII части первой, сразу после нападения на мельницы).



Вторая вещь: у Сервантеса-автора есть черта, напрочь отсутствующая у Дон Кихота и поэтому позволяющая неограниченные издевательства над последним – ирония, и довольно злая. У Дон Кихота есть чувство юмора, но иронии в смысле «умения смотреть сквозь пальцы» – нет совсем.



В украинском переводе М.Лукаша авторская ирония, насколько могу судить по пролистании, даже более заметна. Сравните два перевода одного фрагмента:



«Между тем наступил вечер, и по распоряжению спутников дона Фернандо хозяин приложил все свое усердие и старание, чтобы ужин удался на славу. И когда пришло время и все сели за длинный стол, вроде тех, что стоят в трапезных и в людских, ибо ни круглого, ни четырехугольного на постоялом дворе не оказалось, то на почетное, председательское место, хотя он и отнекивался, посадили Дон Кихота, Дон Кихот же изъявил желание, чтобы рядом с ним села сеньора Микомикона, ибо он почитал себя ее телохранителем. Рядом с ними сели Лусинда и Зораида, против них дон Фернандо и Карденьо, затем пленник и прочие кавальеро, а рядом с дамами священник и цирюльник, и все с великим удовольствием принялись за ужин, но еще большее удовольствие доставил им Дон Кихот, - вновь охваченный вдохновением, как во время ужина с козопасами, когда он произнес столь длинную речь, он вдруг перестал есть и заговорил…»(Рус. пер. Н.М. Любимова, Москва: «Молодая гвардия», С. 289-290.)



«Тим часом уже добре звечоріло, і з наказу дворян, що супроводили дона Фернанда, корчмар зладив вечерю, так уже дбав і старався, щоб догодити якнайліпше, коли настав час і всі посідали до столу (він був довгий, як у чернечій трапезні чи в челядні, бо круглих чи квадратних столів у корчмі не водилось), на покуті посаджено Дон Кіхота, хоч він і одмагався. Наш гідальго зажадав, аби поруч нього сіла принцеса Обізіяна, котрою він опікується. Далі посідали Люсінда й Зораїда, напроти - дон Фернандо й Карденіо, потім невольник і прибічні дворяни, а до паній підсіли парох із цилюрником. Усі заходились коло вечері і їли в охотку, та ще охотніше було їм слухати Дон Кіхота. На нього знов найшло таке натхнення, як під час вечері з козопасами, коли він ушкварив широкомовну орацію. Так і тепер: їв-їв, а потім раптом зупинився і почав глаголати…» (М. де Сервантес Сааведра. Премудрий гідальго Дан Кіхот з Ламанчі. К.: Дніпро, 1995. 704 с. - С.244-245)



Сервантес в своем романе все ратует за «правдивость» - может быть, он имеет в виду противоположность поверхностному идеализму рыцарских романов, каковой, исходя из его жизненного опыта, был ему или смешон, или по-настоящему противен, особенно если не талантливо сделано. Главная цель его иронии – не сам ли он, не его ли юность? Очень просто такое предположить.



Роман Бруно Франка «Сервантес» Набокову должен был не понравиться. Набоков не любит, когда лезут в жизнь писателя и утверждает, что ему все равно, каким Сервантес был человеком. Франк делает как раз то, против чего Набоков протестует, - он ищет в художественном произведении «так называемую «жизнь». Именно, он ищет в полной невзгод жизни Сервантеса, дона Мигеля, который о себе говорил, что «в стихах одержал меньше побед, нежели на его голову сыплется бед» (С) источник романа «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский».



Книга Б.Франка начинается с многообещающего карьерного старта юноши Сервантеса (он поступает учителем испанского к такому же юноше-кардиналу и уезжает с ним в Рим), а заканчивается тем, что битый жизнью дон Мигель в тюрьме пишет первую часть истории «Хитроумного идальго» - то, ради чего это все было.



Один из первых эпизодов романа напоминает «Невский проспект» Гоголя: юноша Сервантес, находясь на службе в Риме и имея виды на карьеру духовного лица, губит эти виды тем, что со всем жаром влюбляется в прекрасную венецианку. А она оказывается проституткой. С опустошенной душой Мигель бросает Рим, становится военным, участвует в битве при Лепанто…Так начинается его дорога.



Бруно Франк говорит о своем герое то же, что Эльдар Рязанов об Андерсене: «Он прожил жизнь без любви». В обоих случаях это не совсем так. Вернее было бы «без единения с любимой». У Рязанова и Андерсена любит Генриетта, и сам он стремится к любви и любит – но другую. А если человек открыл для себя любовь, то, значит, взаимная или нет, но она уже есть в его жизни.



Сервантес в романе Бруно Франка встречает нескольких женщин, у него есть маленькая дочка от связи с беспутной Анной Франкой и несчастливый брак с ребячливой женой, которая без ума от рыцарских романов. Среди им встреченных есть даже одна, с которой он короткое время мог быть счастлив после Лепанто, очаровательная и по-настоящему полюбившая его, но ей он сказал: «Ты стоишь лучшего, и ты его найдешь» (С). До самого конца в романе чувствуется след его тяжелой первой любви. Скорее, оставленное ею пустое место. Она как бы его выжгла.



В романе там и сям возникает «мотив рыцаря», как его, по мнению Б.Франка, представляли себе испанцы сервантесовских времен. В жизни Мигеля появляются люди, удостоенные так или иначе сравнения с «книжным» рыцарем. Это полководец Дон Хуан Австрийский, это одна из сестер Сервантеса, ставшая монахиней, это старый учитель Мигеля маэстро Ойос, это даже Филипп II. Роман Б.Франка построен как своего рода «молчаливый диалог» Сервантеса и короля. По сравнению с воплощением всех зол у Шарля де Костера, Филипп – король, положивший жизнь на «памятник себе» – у Бруно Франка изображен куда как более сдержанно, с известным сочувствием и признанием достоинств, хотя и без сокрытия недостатков.



Наверное, уже понятно, что, по моему мнению, книга Бруно Франка – хорошая и стоит того, чтобы быть перечитанной.



Кроме фильма Козинцева с Черкасовым и Толубеевым есть еще более новый, грузинский «Житие Дон Кихота и Санчо» (режиссер – Резо Чхеидзе, Дон Кихот – Кахи Кавсадзе, Санчо – Мамука Кикалейшвили). Фильм второй половины восьмидесятых – 1988 г. По контрасту с козинцевским он меня, когда только появился, очень сильно раздражал. Я добросовестно смотрела каждую серию и после каждой серии охала.



Грузинский фильм более абстрактно-философский. С восходящим солнцем и элементами притчи, театра марионеток, народных представлений, проекции на современность, площадной мистерии и не помню чего еще. При том большинство эпизодов создают унылое и тоскливое настроение. Отдельные кажутся мне удачными. Теперь я понимаю, что этот фильм во многом более точная экранизация именно романа Сервантеса, а не легенды, менее опосредованная, хотя в ней есть, например, цитаты «что о «Дон Кихоте» говорил Достоевский». Наверное, на меня он произвел такое же пестрое и сумбурное впечатление, какое роман производит на «хороших» читателей. Признание достоинств «Жития Дон-Кихота и Санчо» не означает, что фильм Козинцева я буду меньше любить.



Благодаря Набокову и Бруно Франку я подготовилась и знала: меня не обманули. Будет Дон Алоносо Кихано Добрый, и я теперь знаю, когда.


Дон Безумец и дон Алонсо Кихано Добрый представлены в романе иногда одновременно, а иногда – по очереди. К концу первой части они уверенно чередуются между собой и это чередование – главный прием романа; во второй части преобладает Алонсо Кихано Добрый, несмотря на то, что имя это возникает только в финале. В первой части агрессия Дона Безумца была в основном нелепа, во второй части Дон меньше агрессивен, а больше наивен и доверчив. Он больше страдает, но и вызывает больше читательского сострадания.



В.В. Набоков, составив таблицу побед и поражений Дон Кихота, пришел к выводу, что партия окончилась вничью. Дон не выиграл, но и не проиграл. Всего Набоков отмечает 40 поединков, финальный счет – 20:20. «Если бы все поединки кончались поражением, то впечатление от романа было бы другим» (С), с.130.). «Более того, в первой и второй частях книги счет тоже равный: соответственно 13:13 и 7:7. Странно видеть столь устойчивое равновесие побед и поражений в не слишком связной, сметанной на живую нитку книге. Причина тому – таинственное чутье писателя, художественная интуиция, стремящаяся к гармонии» (С), с. 155)



«Другое впечатление» сложилось как раз у меня. Набоков отмечает, что есть еще «поединок с читателем . Так вот: когда Дон выигрывает поединок по логике сюжета, он не всегда выигрывает поединок с читателем, то есть – со мной. Чаще всего, как мне кажется, он выигрывает поединок с читателем, когда проигрывает поединок по логике сюжета. Дело в том, кто сражается в данный момент: Дон Безумец, или Дон Алонсо Кихано Добрый, он же – невинный страдалец и поборник справедливости. Дон Безумец может победить в стычке, но у меня остается неприятное впечатление, когда я понимаю, что это – Дон Безумец. Напротив, он может быть повержен – и победить, потому что вызывает сострадание. Надо помнить, что у многих читателей он вызывает смех в с е г д а. Дон Алонсо Добрый побеждает, когда вызывает сочувствие, одерживает нравственную победу или доказывает, что он – не безумен.

Дон Безумец – страстный, Дон Алонсо Кихано Добрый – рассудительный. Он не только любит рассуждать и поэтому произносит длинные монологи, иногда – на очень абстрактные темы (например, о «золотом веке» древности), но и рассуждает здраво, так что его правоту с восторгом признают те же, кто вволю потешается над ним в ипостаси «безумца». (Пожалуй, лучшее в Доне Безумце – то, что его страстность разбавляет рассудительность Доброго). Он трогательно доверчив и наивен, что ему дорого обходится, даже в ущерб его делу (знаменитый эпизод с мальчиком Андресом и его злым хозяином). Он философ и фантазер – один раз его очень сильно заносит, и он меняет Дульсинею на неизвестную воображаемую принцессу, собирается на принцессе жениться, чтобы самому получить королевство и подарить Санчо остров, но спохватывается. У него есть художественный и литературный вкус – во время кукольного спектакля он делает уместные замечания, видит нелепицы и в рыцарских романах, но прощает им частности ради восхищения целым. Наиглавнейшее – его чувство справедливости, подлинное, искреннее, буквальное. Что еще призвано многое объяснить – он поэт.


Во второй части «голос автора» для вида по-прежнему не за Дона, но тайно вручает ему оружие, противопоставив его Безумцу и предоставив возможность оправдываться. По-видимому, его цель во второй части – уже не осмеяние, а жалость, хоть он прямо и не признается. «Легенда Дон Кихота» – есть победа Алонсо Кихано Доброго.

Вот таким образом я осилила «Дон Кихота».