История с архаичным ударением

Дневниковая заметка 20 ноября 2021 г. Ранее выложена в ЖЖ и на Вордпрессе.


Может быть, может послужить некоторым утешением для тех, кто иногда не нарочно употребляет неправильные ударения в своих художественных произведениях. Во всяком случае  - наблюдение над собой.


История с архаичным ударением
 
Далее следует история полусмешная, но поучительная.


Я случайно обнаружила, что в одном из своих стихотворных опусов (:-)), написанном уже несколько лет назад и принадлежащем к моим любимым, употребила глагол с ударением, не соответствующим словарной норме. Опус издан, издание распространено. Тщательно отредактировав опус перед изданием, я все-таки не изменила этого ударения. Потому, что не знала, что его нужно менять.

Ах, какой ляпсус!

Вначале наступило мрачное настроение и разочарование в собственных силах. «Ну надо же, ведь я считаю себя грамотной… обычно. И все проверяю, пусть не сразу, но проверяю… Но ведь это было уже давно… Я была неопытная…то есть менее опытная. И случай, действительно, не самый легкий. Но ведь не сама же я придумала это — значит, где-то слыхала или прочла…»

(Обычно в орфоэпических словарях — то есть словарях ударений — в случаях вариативности ударения (то есть допустимости более, чем одного варианта ударения, предусмотренного авторами словаря) стоит указание «и дополнительно», которое успокаивает авторов, обращающихся к словарю. Есть доминирующий вариант, а есть дополнительный, который также возможен. Но мой случай именно в этот раз был не тот. Место для правильного ударения в современном языке — единственное).

Потом победило желание защищаться. Я провела несколько часов в изучении ударений, словарей разного времени издания и пределов понятия «поэтическая вольность», как оно объясняется в различных толковых словарях и научных публикациях.

Выяснила, что, во-первых, русское словесное ударение подвержено заметным изменениям со временем, и это не одну меня волнует. Некоторые ударения у классиков литературы XIX века стоят не так, как стало принято в ХХ веке около его середины и позднее. При этом в XIX веке эта постановка ударения считалась не отступлением от нормы, а нормой. Но с тех пор словарная норма изменилась.

Во-вторых, рамки понятия «поэтическая вольность», как ее могут допустить специалисты по языку (которые, конечно же, заинтересованы в том, чтобы не существовало постоянного оправдания любых ошибок), довольно узки. Поэтическая вольность, в самом общем смысле, оправдывается тогда, когда читатель может понять, что автор знает, как надо, но отступил от нормы нарочно. Нарочно — это в целях создания художественного образа. Допустимыми приемами могут быть использование архаизмов и диалектизмов. Они могут быть нужны для стилизации, для создания запоминающегося персонажа. Самое удивительное — они могут иногда понадобиться для создания впечатления естественности. (Пример из классической литературы, который мне пришел в голову: князю Андрею, светскому человеку, нравится в Наташе еще и то, что она делает ошибки во французском языке. И понятно, что речевые ошибки в ситуации большого бала могут быть еще и из-за волнения).

Обычно (по моим наблюдениям) лучшие авторы, пишущие об изменениях языка и, в том числе, о перемещении ударений со временем, оговаривают эту возможность вольности именно в этих целях. Поскольку они помнят, что язык — средство выражения человека и, так же, как человек, разнообразен.

Благодарю их за это, и не только я.

(Значит, понимаю я, дела не так плохи, если то ударение, которое я использовала в том случае — архаизм. Если оно было когда-то нормативным — и поэтому я его знаю, так как читала или слышала, как его используют. Надо искать  доказательства).

Мне повезло: я нашла доказательство того, что это ударение (на окончание глагола в третьем лице) было когда-то принято, но устарело. Именно с тем примером, который был мне нужен, нашла также — в одном словаре и поздно вечером, но успокоилась совершенно. (Счастливый вздох оправдавшегося): Я, оказывается, правильно запомнила закономерность поэтической речи, какой она когда-то была:  это многократно подтверждается русской поэзией первой половины XIX века, которая для меня известна и даже привычна.

На меня подействовал, вероятно, известнейший пример, который и читают, и поют:

«Послушайте ж меня без гнева:
СменИт не раз младая дева
Мечтами легкие мечты».

(А.С. Пушкин, «Евгений Онегин»)

 А текст такой, что мне эта форма нужна и архаизм нужен.


Получила вдохновение для заметки. Но остается один вопрос: почему архаизм для меня привлекателен настолько, что я не полезла проверять ударение сразу же? Иначе говоря, почему я, при работе над тем стихотворением, сочла это ударение старинным, но не устаревшим?

К приведенным выше объяснениям (это может быть нужно ради художественной выразительности), наверное, можно добавить еще одно. Дело может быть в пределах современности. Они могут быть личными.

Человек может еще не чувствовать, что какое-то слово или форма слова устарели, так как он это слово или форму слова часто слышит. В произведениях, о которых ему говорят, — и он верит: «На все времена».

А еще срабатывает, видимо, вот что: когда-то человек изучал язык и литературу на этих примерах.  Они его формировали, хорошо запомнились. И поэтому он их воспринимает как часть своей личности: хотя и чувствует, что язык изменился, не спешит отодвигать их в прошлое. Они — часть его самого.

Тем, кто изучал право, известен один из так называемых «общих принципов права»: закон предыдущий отменяется последующим. Отличие языковой нормы в том, что дата вступления в силу нового закона, отменяющего предыдущий, всегда известна, а точная дата изменений в языке вряд ли может быть известна. Язык меняется постепенно, и до появления новых словарей, и после. Более старые формы речи могут использоваться параллельно с новыми: одна из причин — возраст тех, кто их использует.

Другой забавный пример: в одном хорошем документальном фильме знаменитого пейзажиста Федора Васильева назвали «гениальный шалопай», и при этом обратили внимание, что это слово почти вышло из употребления — поэтому нужно объяснить, что оно значит. А мне не нужно объяснять — точнее, я принадлежу к тем, кому не нужно объяснять. Потому, что это слово использовал Борис Леонидович Пастернак в переводе первой части «Генриха IV» Вильяма Ивановича Шекспира. Король Генрих сравнивает сына с отважным Генри Перси Хотспером: «В сравненье с ним мой Гарри шалопай» (С). Перевод издан уже довольно давно, хотя в XX веке, но на этом примере мне объяснили, что такое «шалопай», и я помню. (И, конечно, мне не нравится признавать, что это слово — устаревшее).

В заключение желаю еще раз подтвердить, что словарями пользоваться полезно и очень полезно, и те, кто заботится о связи между их содержанием и речью, достоин глубокой благодарности. Что я попыталась объяснить на своем примере — это почему архаичная форма может нравиться и задерживаться даже тогда, когда признана архаичной.