Французы в старом Лондоне. И их жилец

Дневниковая заметка 3 мая 2019 г. Ранее выложена в ЖЖ и на Вордпрессе.

Французы в старом Лондоне. И их жилец
 
О книге Чарльза Никола «Жилец Шекспир. Его жизнь на Силвер-Стрит» (Charles Nicholl, The Lodger Shakespeare. His Life of Silver Street), 2007.

Эта книга хорошо читается как продолжение книги Дж. Шапиро «Год в жизни Вильяма Шекспира, 1599», хотя автор ее другой — английский писатель и журналист, автор нескольких известных биографических исследований. Тема этой книги — также отражение жизни в литературе. Тот же главный герой здесь постарше — ему около сорока и за сорок, — но также переживает творческий подъем. Он работает над великими трагедиями и менее популярными «мрачными комедиями». Есть еще два отличия. Жизнь в книге «Жилец» — не «исторический момент» в развитии страны, а повседневная жизнь героя, мещанской семьи, улицы и города, хотя также — на сломе эпох. Вероятно, поэтому автор высказывает несколько больше доверия той мысли, что в литературе отражаются мелкие конкретные детали жизни автора (а не только общие тенденции и потребности аудитории). В книге Дж. Шапиро эта мысль отражена, но у Ч. Никола пространство для исследования уже (хотя нельзя сказать, чтобы беднее), поэтому для него не только оправдано, но и необходимо отлавливать в произведениях литературы бытовые детали из окружающей жизни. Другое отличие — более заметное присутствие в книге ее автора. «Меня интересует», «я думаю», «меня не покидает мысль…» Благодаря этому книга читается как в собственном смысле личное расследование, где читатель сопровождает автора.


Итак, представим себе: в самом начале XVII века, при переходе тюдоровской эпохи в стюартовскую, живет в Лондоне на Серебряной улице против церкви Святого Олава семья французских эмигрантов — гугенотов по фамилии Маунтджой или Монтджой (правильнее было бы назвать их Монжуа, но фамилия англизирована). Они — эмигранты не столько даже в силу своих религиозных убеждений, сколько потому, что в стране, мучимой гражданскими войнами, жить стало невозможно. В Лондоне сперва должно было быть не намного легче, так как из-за множества эмигрантов-протестантов ксенофобские настроения здесь сильны и угрожают иногда вылиться в массовые побоища. Тем не менее, Маунтджои освоились и нашли себя в мире моды, где успешно ведут бизнес — поставляют свой товар даже ко двору, для удовольствия королевы Анны, жены Якова I. Семья состоит из мужа Кристофера, жены Мари и дочки, тоже Мари; у них служит подмастерье Стивен Беллотт. Около 1603-1605 гг. в верхнем этаже у них проживает жилец — мужчина средних лет, творческая личность известного значения, которое впоследствии еще и возрастет до угрожающих масштабов. Переехал он к ним, по мнению автора, возможно, и ради большего спокойствия, потому что среди любителей театра человек он к тому времени в Лондоне узнаваемый. Жилец принимает участие в делах хозяйской семьи, и хозяйка просит его поспособствовать в качестве посредника браку между дочерью Мари и подмастерьем Беллоттом. В этом предприятии жилец преуспевает: он не только уговорил Беллотта, но и осуществил церемонию handfasting, то бишь сговора, после которого жениху и невесте уже можно было начинать супружеские отношения. (Вероятно, лучший русский эквивалент для перевода — «ударили по рукам»). Но папа невесты поступил недобросовестно: зажулил приданое. Длительные ссоры привели в 1612 году, уже после смерти хозяйки, к судебному разбирательству, где жилец давал свидетельские показания. Он подтвердил свое участие в деле, но сказал, что не помнит обещанной суммы приданого (или действительно не был уверен, или не захотел связываться. По мнению автора этой книги Ч. Никола — осторожничал перед судом. По другим версиям, которые высказываются, — мог не помнить, например, из-за ухудшения состояния здоровья).


Чем закончилось дело «Беллотт против Маунтджоя» (зять против тестя)? Его передали в суд при французской церкви. Этот суд обязал Маунтджоя уплатить часть обещанного приданого, он не уплатил и того. А в начале ХХ века семейное дело получило широкую известность: исследователи, супруги по фамилии Уоллес, обнаружили показания и подпись того самого свидетеля. Поэтому семейство Маунтджой посмертно прославилось.


Вроде бы тема должна интересовать преимущественно литературоведов и историков права. Но реконструкция, проведенная в этой книге, касается самых разных отраслей. Тут рассказывается и какова была Серебряная улица (уничтоженная Великим пожаром Лондона, а затем — нацистскими бомбардировками), и кто на ней жил, и каков должен был быть дом Маунтджоев, включая удобства и комнату того самого жильца. Среди тем книги — и опасности для эмигрантов-протестантов в Англии, тогдашней и несколько раньше. И история семейного права. И история моды. И довольно подробный обзор индустрии любви на продажу в тогдашнем Лондоне. Обзор всецело в практических целях: эта индустрия тесно связана и с бизнесом Маунтджоев, и с шоу-бизнесом. Забавно сообщение о том, что иные дамы, нуждающиеся в клиентах, проводили в театрах столько времени в их поисках, что знали все пьесы на память. Замечания о литературных произведениях, создававшихся в доме на Серебряной улице, — только часть общей воссозданной картины.


Эпизод о деле Беллотта и Маунтджоя обычно включается в современные нам шекспировские биографии. Но книга Ч. Никола должна быть интересна даже тому читателю, который просто хочет ознакомиться с темой «Лондон и лондонцы в начале XVII века». Ради внимания к простому человеку — возможно, чтобы убедиться лишний раз, насколько простой человек сложен вблизи. Если вначале книга может показаться не слишком захватывающей (когда автор ищет, где располагался дом), то затем повествование оживится.


Маунтджои занимают в книге никак не меньше места, чем их знаменитый жилец. Автор старательно создает их литературные портреты (описания не внешности, которая в подробностях неизвестна, но характеров, насколько можно судить по документам). Семейство, что называется, веселое. Папаша Кристофер — дядька малоприятный: скаредный и скандальный. Зато супруга его Мари — совсем другое дело: видимо, очаровательная дама за тридцать (она умерла в возрасте за сорок и не более), энергичная и представляющая фирму в общении с клиентами, в том числе — при дворе. Муж ее не достоин, поэтому верности она ему не соблюдает: известно по крайней мере об одной ее внебрачной связи с женатым торговцем, которого она разлюбила раньше, чем он ее. Муж Кристофер мог бы вызвать наше сочувствие, но и этого не заслуживает, так как брюхатит служанок — хотя точные сведения об этом относятся уже к периоду его вдовства, а затем он опять женился и постарался ограничить долю наследства дочери от первого брака. Маунтджои производят женские головные украшения, которые по-английски называются tire. Не совсем то же самое, что парик. Наверное, самый точный перевод названия — у Т.Л. Щепкиной-Куперник в ее переводе «Много шума из ничего»: «накладка». Но это слово не передает впечатления внушительности и роскоши, которое накладки призваны были создавать. Они — неоднозначный символ, так как были частью образа и придворной дамы, и продажной женщины (место для скабрезной шутки). Эти причудливые накладки есть на многих женских портретах эпохи.


В книге появляются еще два важных, но неприятных персонажа. Один — содержатель борделя и писатель Джордж Вилкинс, который соавторствовал с Шекспиром при создании пьесы «Перикл, царь тирский». Соавторство это Ч. Никол объясняет в первую очередь деловыми причинами: запросом лондонской публики на сцены из быта публичных домов. (Этот самый Вилкинс выведен, например, в фильме «The Waste of Shame» — «Стыда растрата», но там он выглядит как человек старше Шекспира, а согласно этой книге был лет на десять моложе). Другой — известный астролог Саймон Форман, который совмещал функции предсказателя и врача, посещал театр и затаскивал в постель своих клиенток. В наше время знаменит он благодаря дневнику своей практики, считающемуся ценным историческим источником для изучения повседневной жизни в ту эпоху. В этом дневнике и содержатся сведения о личной жизни мадам Мари Маунтджой, так как с Форманом советовались и она, и ее тогдашний сердечный друг. И даже муж — перед ним, однако, астролог сохранил тайну жены, которая, может быть, была не такой уж тайной. (Форман точно был личность сексуально озабоченная. То ему снится, что он предлагает самой королеве Елизавете ей сделать ребенка, то он затаскивает в постель предполагаемый прототип «Смуглой леди сонетов»… а может быть, и не предполагаемый).


Теперь, собственно, жилец. На общавшихся с ним людей производит впечатление человека обаятельного. Но автор книги со всем уважением отдает должное также его актерским способностям. Ведь таких устрашающих антигероев, как Яго, он должен был найти в себе. Самые разные темы и мотивы, созвучные событиям жизни Маунтджоев, автор исследования находит в шекспировских пьесах того периода, — главным образом во «Все хорошо, что хорошо кончается» (хотя основной сюжет там заимствован из «Декамерона»), но и в других тоже.


Любопытное замечание автора исследования насчет «Отелло»: Яго — это воплощение ксенофобии. Отелло в Венеции заслужил уважение как военачальник, но Яго хочет возвратить его вспять к образу грубого варвара и тем доказать, что варвар таковым всегда остается. Любопытным оно мне показалось потому, что на него можно возразить. Чаще обращают внимание, что Отелло, напротив, в действительности остается варваром и для Брабанцио, и для венецианского сената: на Кипр хотели назначить другого, и только из-за его отсутствия назначили Отелло.


Наверное, самое интересное в этом исследовании — то, как автор относится к гравюре на «Первом Фолио»: не как к условному и несовершенному изображению (о котором недоверчиво шепчутся, что оно может быть маской), а как к вполне реалистичному, передающему детали внешности. Автор рассматривает его как копию с другого, утраченного портрета, возможно, миниатюры.


Примерно на половине книги я перестала следить за мастерством реконструктора, которое проявляет автор, и мысли мои направились в предсказуемую сторону, а именно: я стала ожидать свидетельств романа между жильцом Шекспиром и Мари Маунтджой (домохозяйкой, а не ее дочерью-невестой). Поскольку в дневнике астролога Формана упоминается, что к нему явился торговец — возлюбленный Мари и выразил сомнения в том, что он ей по-прежнему дорог, а муж, как уже говорилось, не был достоин ее верности, можно предположить, что возлюбленного Мари сменила. Автор исследования позднее, чем я ожидала, признался, что его этот вопрос также интересует и такое подозрение у него имеется. Однако за отсутствием конкретных доказательств он ограничился стыдливым выводом: согласимся, что они были друзьями, а если было что еще — это остается их тайной. Зато. В пьесе драматурга Марстона, современника событий, автор нашел намек на роман своего героя с Джейн или Дженнет Давенант, матерью драматурга Вильяма Давенанта, который считал себя незаконным сыном Шекспира. Известный анекдот, также часто приводимый в биографиях, оказывается не таким уж анекдотом. (Каким бы серьезным не было исследование, тема личной жизни героя всегда серьезна).


Из содержательного исследования напрашивается вывод: следите, люди, кому вы сдаете квартиру. Вам могут нечаянно подарить бессмертие. И оно может оказаться не совсем таким, как вы, возможно, хотели бы. Через четыреста с лишним лет всплывут ваши семейные дрязги, и редкие известные факты дадут почву для многих предположений. Или уж, по крайней мере, если вы впустили в дом крупного драматурга, остерегайтесь консультаций по компрометирующим вопросам у слишком внимательного астролога: он может все усердно законспектировать. Но будущим людям любые детали дороги — как свидетельства вашей жизни.