Год Лира

Дневниковая заметка 23 апреля 2020 г. Ранее выложена в ЖЖ и на Вордпрессе.


Год Лира
 
О книге Джеймса Шапиро «Год Лира. Шекспир в 1606 г.» (J. Shapiro. ‘The Year of Lear. Shakespeare in 1606;, 2015)

Эта научно-популярная книга — продолжение другой работы того же автора, «Год в жизни Вильяма Шекспира. 1599» (James Shapiro. «A year in life of William Shakespeare. 1599», 2005). Цель ее та же — реконструкция мира, в котором создавались знаменитые шекспировские пьесы и который должен был отразиться в них. Вернее даже, мира, в котором произошел новый значительный всплеск активности драматурга, на сей раз выразившийся в создании трех трагедий: «Король Лир», «Макбет» и «Антоний и Клеопатра».


Как можно догадаться, настроение мира, где создавались эти шедевры, мрачное. Но автору книги нужно объяснить читателю причины мрачности. А для этого — показать ряд картин. Предложить взглянуть на людей, которые будут в зрительном зале этих трагедий. Опять дается очерк истории Англии в указанное время — точнее было бы, наверное, сказать «тогдашней современности», — и опять он выходит за пределы указанного в названии года. Какие-то тенденции нельзя не прослеживать с елизаветинской эпохи: иначе они не будут понятны. А самое главное событие, о последствиях которого идет речь в книге, произошло в предыдущем, 1605 г., и это — раскрытие Порохового заговора. Тут последствия в один год не уместились … Но построение книги не такое, как у предыдущей, о 1599 годе. Там большие части книги были названы соответственно временам года, что усиливало впечатление движения года вперед. Здесь же главы названы в честь описываемых событий или тенденций, формирующих эпоху — «Разделение королевств», «Собранные реликвии», конечно, «Remember, Remember» (в честь Порохового заговора). Читалась эта книга у меня несколько сложнее предыдущей — опять же, из-за доминирующего настроения описываемых событий. Это не значит, что книга не увлекательна. Но то самое настроение времени в ней можно было бы, не ища вежливых формул, определить как «очень встревоженный дурдом». А что, в предыдущей книге такого не было, из-за ирландской войны и ожидания новой Армады? Было, но здесь оно объясняется другими причинами. Внезапно возник Пороховой заговор — значительная внутренняя опасность. Ее удалось избежать, но она поразила умы и взволновала чувства. За ней, как можно ожидать, идут другие опасности, означающие, что внутреннего согласия в обществе нет.


В этой книге, можно сказать, три героя. Король Джеймс, он же Иаков I (по забавному, но не очень значительному, совпадению, тезка автора книги). Народ. И драматург, которого следует считать в составе народа, но имеет смысл выделять. Положение короля противоречиво. Ему удалось, и больше одного раза, избежать смертельной опасности, но не удается осуществить свой политический план по объединению королевств, так как план встречает острое несогласие подданных. Англичане и шотландцы сопротивляются тому, чтобы им вместе быть британцами. Помимо этого, деятельность короля разнообразна: он занимается разоблачением жуликов, прикидывающихся одержимыми бесами, принимает брата своей супруги — датского короля, приехавшего с визитом, излечивает больных золотухой, согласно древним представлениям об особых возможностях короля, и пытается, для восстановления общественного согласия способствовать заключению таких, как ему выгодно, династических браков знати. Он может организовать браки, но не семейное счастье; однако празднества, устроенные по свадебному поводу, обогатили историю театра. Что у короля есть мужчины-фавориты, в книге, конечно, упоминается, но лишь среди прочего.


Народ, как было сказано, взволнован. Он бурно переживает последствия раскрытия заговора. Он празднует спасение от большой беды, но власть ищет среди него еще не обезвреженных врагов, и сам народ участвует в этих поисках — то есть, сводит старые счеты. Имеют место вспышки ненависти к католикам и иностранцам, все еще якобы замышляющим убить короля. С другой стороны одна из причин для недовольства католиков королем — именно его желание объединить королевства. В сфере философских размышлений народ озадачен вопросом, откуда берется зло — и это создает стимул для создания великих трагедий.


Драматург — уже больше драматург, чем актер: вся их труппа стареет, и считается, что актерство — занятие для более молодых людей. Он наблюдает события, переживает их и комментирует, вернее, отзывается на них в своих новых пьесах, однако с осторожностью и без однозначных оценок. Известно, что бурление страны затрагивает его лично: раскрытие Порохового заговора ведет к преследованию католиков в его родном Уорикшире. Там также есть обвиненные в заговоре, очень вероятно — лично ему знакомые, и открыты спрятанные католические реликвии, а его старшая дочь подверглась церковным санкциям.


Книга в значительной мере — о формах театральности в жизни помимо театра. Преимущественно это зловещие формы: ужимки ложных одержимых бесами и их разоблачение, следствие над заговорщиками, пытки, суд, казни. Иногда это проповеди, иногда — Парламент и королевские приемы. Перед читателем как будто сменяют одна другую массовые сцены зловещих танцев. Автор обращает внимание, что не только пьесы отражают жизнь, но и жизнь словно сама играет шекспировские трагедии. На общем фоне выделяется одна новая форма театральности, задуманная как яркая, пышная и праздничная — это придворные «маски», где вместе с профессиональными актерами играют придворные, в том числе — дамы. Но это зрелище не изменяет общего настроения событий — скорее его подчеркивает. В устройстве «масок» проявляет себя Бен Джонсон. Шекспир здесь зритель; автор допускает, что Уилл мог даже несколько завидовать Бену. Среди шекспировских пьес «маски» найдут применение позднее — в «Буре», и там будет подчеркнута непрочность этого праздника.


Наверное, самая интересная глава — девятая, «Equivocation». Это можно перевести как «двусмыслие». (Мне соблазнительно ввернуть здесь слово «эквивокация», и так, наверное, можно, но некрасиво. :-)) Что это такое? — техника иезуитов: как клясться так, чтобы говорить одно, а иметь в виду другое. Требующий клятвы будет введен в заблуждение, но в глазах Бога, по мнению иезуитов, обмана не будет, значит — не будет и греха. Иезуит Генри Гарнет, автор трактата о таком двусмыслии, был осужден и казнен вследствие раскрытия Порохового заговора, а еще раньше, в правление Елизаветы, казнили его друга, иезуита Роберта Саутвелла. Саутвелл приводил пример пользы двусмыслия для государства, который его не спас: предположим, враг допрашивает вас, где прячется королева, и, когда вы отрицаете, что знаете, требует клятвы — как вы ему будете отвечать? Доктрина двусмыслия была осуждена, как вредная для правосудия и подрывающая порядок, а упоминание Гарнета в качестве «двусмысленника» (equivocator) у ворот ада — то есть дома четы Макбетов — попало в шекспировскую пьесу. Шутка, как отмечалось, очень грубая, но автор книги пытается оправдать ее указанием на противоречивость ее контекста в пьесе и на ее собственную двусмысленность. Если речь шла не о деятельности иезуитов и их преследованиях, двусмыслием пользовались безнаказанно — в частности, в шекспировском театре это распространеннейший прием сценической иронии.


Знаете, какой мне вспомнился пример такого двусмыслия? Фильм «Подвиг разведчика», знаменитейший тост персонажа Кадочникова «За нашу победу!» Вспомнила я его потому, что вдохновлен этот эпизод, по-видимому, английским фильмом той же эпохи, где действие происходит в преддверии разгрома Армады, «Fire over England» (в переводе — «Пламя над островом»). Там молодой Лоуренс Оливье играет английского разведчика в Испании и в кругу испанцев произносит подобный же тост: «За спасение Англии!» Спасение он понимает иначе, чем другие участники застолья, имеющие в виду избавить Англию от ее королевы. Оба эпизода из фильмов хорошо запоминаются — они и патетичные, и остроумные. Но английский эпизод может восприниматься несколько иначе, если знать всю эту историю с приемами иезуитов и борьбы с ними в Англии Елизаветы и Иакова.


Автор не рассматривает появление «Макбета» как попытку Шекспира угодить королю или — как иногда делают — в качестве средства заявить о лояльности и этим защитить себя и близких от преследований после Порохового заговора. По мнению автора, «Макбет» должен был заменить пьесу «Трагедия Гоури», снятую с репертуара «слуг короля» из-за того, что там среди персонажей был сам король Иаков, избежавший покушения на него еще в Шотландии. «Антоний и Клеопатра» — это ожидаемое продолжение трагедии «Юлий Цезарь», но раньше его написать было нельзя: могла бы возникнуть опасная аналогия с Елизаветой и Эссексом. Теперь же, при Иакове, эта трагедия стала читаться как выражающая ностальгию по елизаветинским временам. Автор отдельно останавливается на том, как его герой-драматург обращается с источниками: он очень близок к жизнеописанию Антония у Плутарха, так, что можно отловить в трагедии множество прямых цитат, но в то же время в пьесе по сравнению с жизнеописанием изменено отношение к главным героям. У Плутарха доминирует сожаление о неразумном поведении Антония. Шекспир, хотя также дает этому сожалению быть высказанным, пробуждает симпатию и к Антонию, и к Клеопатре. (Мне больше нравится думать, что трагедия «Антоний и Клеопатра», при своей исторической основе, — это вариант трагедии о Ромео и Джульетте, достигших зрелости и в несколько других условиях. Но более-менее — ответ на вопрос «а как бы они жили, если бы были взрослыми?»)


«Лир» был когда-то пьесой в репертуаре труппы «Слуг королевы», и у той пьесы был счастливый конец. Теперь пьеса на тот же сюжет стала трагедией, с чем долгое время не могли смириться зрители, а также включила линию Глостера и его сыновей. Тем не менее, как и ранее в случае с «Гамлетом», автор книги настаивает на разделении двух редакций трагедии о Лире — то есть пьесы уже с трагическим финалом, но с различиями в двух ее текстах, в том числе между финалами. Тот финал, где Лиру кажется, что Корделия дышит и где наследником становится Эдгар, — именно ему поручены последние слова — автор считает смягченным. По мнению автора также, «Лир» не выражает вполне определенного отношения к проблеме разделения или объединения королевств.


Книги Дж. Шапиро о 1599 и 1606 годах вместе образуют дилогию, но занятно, что они образуют трилогию вместе с еще одной книгой — «Жилец Шекспир. Его жизнь на Силвер-Стрит «  Ч. Никола, которую автор упоминает в тексте книги о 1606 годе и хвалит. События, о которых речь идет в книге Дж. Шапиро о 1606 годе, приходятся как раз на то время, когда ее герой-драматург снимает квартиру на этой улице у семейства Монжуа-Маунтджой и помогает выдать их дочку за их подмастерья. При этом Дж. Шапиро не возражает против предположения Ч. Никола о том, что у жильца Шекспира была любовь с его квартирной хозяйкой Мари Маунтджой. (Уже известная мне госпожа Эмилия за сценой нервничает и ревнует. :-))


Чтение последней (не считая эпилога, где произошла премьера «Лира») главы произвело на меня такое впечатление, что стоит о нем сказать особо. Книга, еще раз — об историческом контексте создания трагедий, она должна возвращать долго живущие художественные тексты к эпохе их создания. Но самый этот контекст словно сыграл с автором недобрую шутку, вдруг пожелав стать, хотя бы отчасти, вновь современностью. В последней главе началась, в очередной раз для той эпохи, эпидемия чумы. И автор замечает, что тюдоровские-раннестюартовские драматурги, упоминая, конечно, чуму, — примеры знамениты, — тем не менее, избегали изображать ее. Каждое упоминание этого жестокого бедствия в пьесах должно было производить на их аудиторию тягостное впечатление, которое для нас, потомков, утеряно … И вот я сижу и читаю о том, как в Лондоне 1606 года еженедельно объявляли бюллетени о количестве умерших от чумы. О том, как, если количество за неделю превышало тридцать человек, полагалось закрывать театры. О том, как вырвавшихся из карантина, если у них не было признаков болезни — секли, а если были — казнили. О том, как уже известного мне астролога и аптекаря Саймона Формана, который, кстати, сумел сам излечиться от чумы и после того оказывал помощь заболевшим, напуганные соседи забаррикадировали в его доме вместе с только что родившей молодой женой и заболевшей, подозреваемой в заражении чумой служанкой. О таких вот вещах читаю я, сидя в карантине, а за окном — то, что за окном … Очень четкое, но нерадостное сознание того, что отдаленные времена не так-то легко записать в навсегда ушедшее прошлое. Как и того, что каждому чтению — свое время.