Джини Динс и ее сестры

(Дневниковая заметка о литературных параллелях. Ранее выложена в ЖЖ и на Вордпрессе 8 июля 2013 г.).

Моим маме и бабушке

Героиня романа "Сердце Мидлотиана" (в русском переводе З.Е. Александровой и С.П. Мирлиной - "Эдинбургская темница") Джини Динс - один из самых известных женских портретов в творчестве сэра Вальтера Скотта. Считается, что в ней объединились все добродетели простого шотландского народа. (Или же она - поэтический поклон и привет простому шотландскому народу от автора). Поэтому название романа двузначно: "Сердце Мидлотиана" - это не только тюрьма в Эдинбурге, где происходит часть действия, но и уважительная характеристика героини - собирательного образа всех лучших черт ее соотечественников. Джини - тип девушки с сюрпризом: сочетания внешности тихой хранительницы семейства с железной волей и непоколебимой убежденностью. Задуманный как абсолютно однозначно положительный, в действительности этот образ неоднозначен: Джини может восхищать, а может быть и страшна. И если одних читателей Джини Динс раздражает как нечто нереальное либо слишком принципиальное, то других она, напротив, трогает до глубины души и вдохновляет на создание родственных ей женских образов.

Заметка будет о некоторых литературных связях "Сердца Мидлотиана", которые мне удалось подметить.

Напомню сюжет. Шотландия, Эдинбург, 1736 год. Существует закон, карающий мать смертной казнью за убийство своего незаконнорожденного младенца. Он принят для борьбы с детоубийствами и потому задуман как жестокая превентивная мера: позволяет осудить на основании косвенных улик. Для того, чтобы установить факт убийства, труп не требуется (как в "Соборе Парижской Богоматери" в Среднике века), достаточно, чтобы родившийся ребенок исчез. Женщину признают виновной, если будет доказано, что она скрывала свою беременность. Если же, напротив, будет установлено, что она хотя бы кому-то в любой форме сообщила о беременности, закон применяться не будет.


У Дэвида Динса, сурового пуританина, способного, однако, пойти на компромисс по причине житейских нужд, две дочери с десятилетней разницей. Старшая, Джини, примерно двадцати семи лет - скромная и хозяйственная, без претензий, младшая, семнадцатилетняя Эффи - балованная любимица. Младшая загуляла с красавцем-разбойником (потом окажется, что он –из богатой семьи, и все такое), скрывала беременность от семьи, родила ребенка на руках у злой бабы, которая затем сказала ей, что ребенок умер. Эффи грозит смертная казнь. Любовник ее любит, хотел бы спасти, но - мешают запутанные обстоятельства. Джини всячески объясняют, что она может спасти свою сестру, если выступит на суде в качестве свидетельницы и покажет под присягой, что сестра хоть что-то говорила ей о своей беременности. Все.


Джини в ужасе от того, что сестра может погибнуть, но она в не меньшем ужасе от того, что ей предлагают нарушить святую заповедь - лжесвидетельствовать. К своему пуританскому воспитанию она относится даже серьезнее, чем ее отец, который воспитывал, и "ложь во спасение" для нее невозможна. Вопрос касается такой мелкой детали - мало ли что могло быть сказано в частных разговорах между сестрами, - а цена вопроса так велика, что никто не ожидал от Джини подобного упорства. Адвокат строит защиту на том, что якобы имеются соответствующие свидетельские показания сестры обвиняемой в ее пользу, но, когда доходит до допроса Джини судом, она отказывается это подтвердить. Сестра не говорила ей о беременности. Присяжные признают Эффи виновной, но просят суд ходатайствовать о помиловании.
Тогда Джини исправляет последствия своего поступка: не откладывая, она идет пешком из Эдинбурга в Лондон просить помилования сестре. Она добирается до герцога Аргайла, тот устраивает ей свидание с королевой Каролиной, королева тронута красноречием простолюдинки, и Джини побеждает: смертную казнь для Эффи заменяют изгнанием.


Полагаю, что Джини Динс не вызвала бы у меня ничего, кроме восторга, когда мне было лет двенадцать-четырнадцать; теперь же, уже будучи отравлена своей долей скептицизма, я сперва очень обозлилась на нее. Неужели в ее положении солгать перед судом был такой уж страшный грех? Ведь она действовала бы во имя любви к ближнему. Можно ли вполне считать такое свидетельство ложью? Они с сестрой могли говорить о чем угодно, и Джини не обязана дословно помнить все разговоры. Джини видела, что сестре плохо и хуже день ото дня – возможно, были какие-нибудь намеки или недомолвки, которым она просто не придала значения. (Вообще странно, что она не догадалась и не заставила сестру высказаться). А теперь она вспомнила и все истолковала верно – но поздно. Неужели сюда не подходит другое известное библейское высказывание о том, что такой грех должен быть прощен, как акт самопожертвования и свидетельство наибольшей любви? Когда Джини идет пешком в Лондон, она имеет дело с последствиями своей принципиальности – а что, если бы она не успела, или ей не удалось бы получить помилование, или Эффи в ожидании решения своей судьбы в тюрьме не выдержала бы и повредилась рассудком, или наложила на себя руки?


Но, подумав, я решила, что не все так просто. Если бы Джини на суде сказала, что сестра сообщила ей о беременности, обвинение могло бы спросить: «В таком случае, почему Вы сами не приняли меры, не сообщили об этом властям?» Джини могла бы смутиться, запутаться в показаниях и вместо желаемого результата только ухудшила бы положение сестры, так как присяжным стало бы очевидно, что она лжет. Из этой ситуации мог бы выпутаться более хитрый человек, но не Джини. А потому всю историю можно рассматривать как иллюстрацию того, что на «ложь во спасение» полагаться нельзя – этот путь в действительности может тем вернее привести к гибели.


История двух сестер, рассказанная в этом романе, – подлинная. Сэр Вальтер Скотт узнал ее из анонимного письма. События произошли в 1738 году не в Эдинбурге, а в Дамфризе. Прототипом Джини была дочь поденщика по имени Элен Уолкер. В дальнейшем сестра ее вышла замуж за своего возлюбленного и уехала с ним из родных мест, а Элен навсегда осталась одна и умерла в нищете. Свою награду она получила спустя годы после смерти. Сэр Вальтер не только сделал ее прототипом Джини Динс, превратившейся в символ национальных добродетелей Шотландии, но и на свои средства поставил на ее могиле памятник с надписью: «Почтите могилу бедности, отмеченную добродетелью и непреклонной верностью правде».


В романе судьба Джини складывается счастливее, чем у Элен Уолкер: Джини выходит замуж за свою давнюю любовь-священника, у них дети, герцог Аргайл устраивает их материальное благополучие, супруги живут до старости более-менее спокойно и в довольстве, на радость друг другу и всем, кто их знает. Так «Сердце Мидлотиана» может послужить примером того, как с помощью художественного произведения пытаются восстановить справедливость и изменить к лучшему историческую действительность. А стало быть, (по крайней мере, здесь), историческую и художественную реальность вполне противопоставлять нельзя: приход сэра Вальтера на могилу Элен Уолкер – это тоже часть исторической реальности, и если современники-ближние оказались недостаточно проницательны, чтобы вознаградить девушку при ее жизни, то впоследствии это сделал сэр Вальтер. Он, однако, не всегда выступает как голос милосердия: хотя Эффи в романе также выходит замуж за своего возлюбленного, их сэр Вальтер наказывает, и довольно жестоко.


По-видимому, сюжет «Сердца Мидлотиана» должен трактоваться как религиозная притча: Джини Динс не могла потерпеть поражение, потому что она не отступилась от Бога, и Он также не оставил ее и наградил за верность. То, что вся история произошла в действительности, должно быть, послужило еще одним доказательством, что такая идея – не благое пожелание, а истина.


Первую литературную родственницу Джини Динс – ее литературного предка наряду с историческим прототипом – установить легко: это Изабелла из шекспировской пьесы «Мера за меру» (сюжет которой, в свою очередь, взят Вильгельмом Ивановичем из итальянской новеллы и отредактирован). Сэр Вальтер Скотт сам указал на Изабеллу, взяв из «Меры за меру» эпиграф для главы романа, где изображено свидание сестер в тюрьме перед судом.


Ситуации этих героинь однотипные: Изабелле, как и Джини Динс, предлагается согрешить для спасения ближнего от смерти. Это, конечно же, должно считаться доказательством любви. Но на второй взгляд обстоятельства у этих героинь отличаются заметно, потому что грехи от них требуются разные и с разными возможными последствиями для них самих. Джини должна под присягой подтвердить то, чего не было, т.е. «немножко соврать» в суде. (Надо заметить из вредности, что вне суда и присяги в мелких бытовых ситуациях романа Джини не всегда абсолютно и безукоризненно правдива). От Изабеллы для спасения брата требуется не менее, чем переспать с отвратным Анджело. При этом грех ее оказался бы совершен зря (в новелле брата героини все равно казнят, в пьесе его казнили бы, но всех и все выручает своевременное вмешательство мудрого герцога). Возможно, обе истории должны показывать, что заключать сделку со злом даже из добрых побуждений бесперспективно, так как доверять обманщику нельзя.


Как и в случае с Джини Динс, восприятие образа Изабеллы колеблется между двумя противоположностями: ее можно трактовать или как кроткую, но принципиальную (Изабелла в начале пьесы собиралась в монастырь), или как бессердечную, понимающую добродетель слишком отвлеченно. Возможно, отношение читателя «Меры за меру» к Изабелле зависит от того, как он сам воспринимает чувство чести. Пушкин, ставивший честь дороже жизни, хорошо отнесся к Изабелле в своей поэме «Анджело» по мотивам шекспировской пьесы; но, например, у Айзека Азимова («Путеводитель по Шекспиру. Греческие, римские и итальянские пьесы») Изабелла вызвала сильнейшее раздражение.


Другая родня Джини – «Капитанская дочка» Маша Миронова. Вскоре после выхода пушкинского романа было подмечено, что Маша так же добивается прощения для Гринева у Екатерины II, как Джини вымаливает прощения для сестры у королевы Каролины. Это даже один из самых известных «параллельных» с романами сэра Вальтера эпизодов в «Капитанской дочке». Как и Джини, Маша Миронова – такая тихая и скромная, никто бы не подумал, что она способна так решительно бороться, а она борется и побеждает – при содействии Провидения. Как и Джини, Маша Миронова действует не только во имя любви, но и во имя правды (а также во имя чести своего возлюбленного – ведь Екатерина считает его «безнравственным и вредным негодяем», а Маша разрушит это заблуждение). Конечно же, эти эпизоды двух романов очень похожи, тем более, что Пушкин, как кажется, даже сознательно подчеркивает сходство.


«Джини, ты не должна идти по улицам с мистером Арчибалдом в этом клетчатом пледе…Погоди, пока я принесу мою шелковую мантилью, а не то за тобой погонится целая толпа зевак».


«И как же вам ехать в дорожном платье? Не послать ли к повивальной бабушке за ее желтым роброном?»


Но у сцены в «Капитанской дочки» есть еще один источник – анекдот об императоре Франце-Иосифе и о просительнице, случайно встретившей его в парке и не узнавшей. А, кроме того, между соответствующими сценами в «Сердце Мидлотиана» и в «Капитанской дочке» есть отличия, из которых, как мне кажется, существенно по крайней мере одно. Сэр Вальтер заставляет сперва смешавшуюся при знатных дамах и чуть было не испортившую все дело Джини произнести речь в защиту сестры. Он демонстрирует красноречие своей героини, внезапно пробудившееся умение просто, но действенно убеждать, которое понравится королеве. Это будет еще один камушек в основание памятника Джини как гордости своих соотечественников. Пушкин не сочиняет специально для Маши Мироновой никакой речи – она просто перескажет незнакомой даме события романа. «Тут она с жаром рассказала все, что уж известно моему читателю». Для спасения Гринева окажется достаточно любви и правды.
Третья возможная родственница Джини Динс вспомнилась мне неожиданно, но чем дальше я читала роман, тем больше убеждалась, что это родство возможно. Кроткая терпеливая девушка идет и идет вдаль, не страшась опасностей, чтобы спасти человека, которого она любит…На ее пути встречаются препятствия, но судьба поможет ей, и она добьется своего и победит даже королеву, хотя она как будто бы всего лишь бедная настойчивая девушка …«Дай ей силу двенадцати богатырей…Сильнее, чем она есть, я не могу ее сделать. Что может быть сильнее преданного сердца?» Ну, конечно же, это Герда.


Один из эпизодов сюжета «Снежной королевы» Андерсена также напоминает «Сердце Мидлотиана»: героиня попадает в плен к злобной старухе, которая хочет ее погубить, но у злой старухи есть добрая дочь, которая героиню выпускает. У Вальтера Скотта это ведьма Мэг Мардоксон и ее дочь Мэдж по прозвищу Уайлдфайр; я не удивлюсь, если это они превратились у Андерсена в старую разбойницу и ее дочь – маленькую разбойницу. И если сэр Вальтер восстановил справедливость по отношению к Элен Уолкер, то Ханс Кристиан оказался еще добрее, дав «новую жизнь» несчастной Мэдж Уайлдфайр в образе маленькой разбойницы. Мэдж в романе – помутилась в рассудке и погибает; маленькая разбойница у Андерсена появляется вновь ближе к концу сказки красивой всадницей.


Биограф Вальтера Скотта Хескет Пирсон ругал Джини Динс за то, что она слишком уж идеальна, а это неприемлемо для персонажа реалистической прозы. Герде этот упрек адресовать нельзя, потому что она – героиня сказки (а также религиозной притчи). И может показаться неожиданным, что сказочная Герда из своего мира как бы «поддерживает» жизненность Джини Динс, потому что, читая «Снежную королеву», читатель не задумывается, насколько правдоподобна Герда, – он просто доверяет ей, а, значит, после знакомства с ней может доверять и ее «сестре» Джини.
У младшей сестры Джини Эффи тоже есть литературные родственницы, достойные внимания. В конце романа в силу головокружительного поворота сюжета Эффи превращается в знатную даму, блистающую аж при дворе, и слишком удачно скрывающую, что на самом деле у нее есть поводы считать себя несчастной. Но знатной даме положено безукоризненно владеть собой, и Эффи освоила это искусство как первое требование светской жизни.


Сэр Вальтер Эффи Динс не любит, использует для нравоучения и потому такую невероятную перемену в ней трактует к худшему. Эффи как будто и не плоха, но иногда ведет себя так, что читатель должен возмутиться – по контрасту с Джини. В своем прошлом Эффи никому нельзя признаться, поэтому от родных она почти отрекается. «Наш отец…то есть твой отец…» Почти – потому что на самом деле она тоскует, тайно поддерживает связь с Джини, спустя годы приедет погостить, но при этом в чужих глазах будет вести себя как лицо совершенно постороннее этому дому. Образ шикарной дамы по логике повествования должен восприниматься как что-то вроде пышного платья, которое пришлось впору, но при этом изуродовало девушку.
Я могу припомнить по крайней мере двух литературных дам с подобным же поворотом в биографии. Одна из них – Татьяна Ларина в последней главе «Онегина». «Кто б смел искать девчонки нежной, В сей величавой, в сей небрежной Законодательнице зал?» Но Пушкин и не думает осуждать Татьяну за то, что ей оказалось под силу подобное преображение, – напротив, он ею любуется, и вовсе не изображает ее неблагодарной выскочкой, отрекшейся от своей семьи. (Эффи у Вальтера Скотта – скорее тип Ольги Лариной). Другая – леди Дедлок из «Холодного дома» Диккенса. Тут сходства больше, потому что у леди Дедлок, как и у Эффи Динс в прошлом – отнятый ребенок, которого она считает умершим. В отличие от Эффи Динс, леди Дедлок не легкомысленна, а сильна и величественна, автор во многих главах романа словно призывает любоваться ею, и все же под конец расправляется с нею еще болем жестоко, чем Вальтер Скотт с Эффи Динс. Как кажется, Диккенс использует образ и судьбу леди Дедлок для обличения порочной великосветской морали. Даме вернули потерянную дочь взрослой, достойной любви и гордости, но из-за светских условностей она не смогла принять собственного ребенка. И для Диккенса тоже светское самообладание – это что-то калечащее человека.


Можно, однако, спросить: а в чем виновата Эффи Динс, что ее сына превратили в разбойника без возможности исправления, и в чем виновата леди Дедлок, что ее надо было именно убить? Они обе стали жертвами чужих обманов, когда были еще совсем юными, а позднее не могли вполне распоряжаться своей жизнью. Если авторы жалеют и спасают других персонажей, то вполне могли бы спасти и их – и не спасли, видимо, лишь для того, чтобы финалы романов не были «слишком уж» счастливыми.
Добродетельная Джини Динс, наверное, не обязана всегда нравиться – именно потому, что автор слишком уж хочет, чтобы она понравилась. Но как образ сильной скромности, которая на многое не претендует, но многое совершает, она, должно быть, будет жить долго – в литературе, и не только в ней.