О булгаковском бессмертии

(Дневниковая заметка 15 мая 2015 г.)

Заумное, но банальное рассуждение

Идея бессмертия благодаря творчеству, как она выражена в романе М.А. Булгакова «Жизнь господина де Мольера», когда-то очень воодушевляла меня. Я и теперь люблю ее, но иначе ее понимаю.

«Когда-то» — это было, когда я была девочкой, которая училась и любила учиться. А любовь к учебе – из моего опыта, по крайней мере – означает некритическое отношение к тому, чему учат, потому что желаешь жадно собирать знания.

В то время я впервые прочла диалог автора с акушеркой о будущем новорожденного младенца. Мысль о бессмертии творца понравилась мне как простой по существу (хотя тяжело дающийся) способ победы над разрушением, а еще больше – как способ установления связи между современностью и многими поколениями людей прошлого, которые словно перешли в эту современность. Они словно бы сообщают тебе свою силу. Это как смотреть с высоты на простор и восхищаться мыслью о том, что мир больше, чем казалось без этого взгляда. Это как думать о реке времени не только то, что она всегда меняется, но и то, что она – дорога кораблей.

Но я стала становиться старше, испытала, как могущественны перемены… В особенности убедилась в том, что твою жизнь могут больше одного раза перевернуть без твоего личного участия и даже вопреки твоим стараниям, каковы бы они ни были. И рано или поздно – наверное, все-таки поздно – я стала учиться мыслить критически. Тогда к этой идее я тоже придралась.

В «Жизни господина де Мольера» высказана идея бессмертия творца, поэта — Мольера, — которое как подлинное противопоставлено претензиям на бессмертие политика, Людовика XIV. То есть бессмертен Мольер, а король Людовик, как вы помните, «считал бессмертным себя, но в этом, я полагаю, ошибался. Он был смертен, как и все, а следовательно — слеп» (c). А в «Мастере и Маргарите» у Иешуа и Пилата бессмертие уже на двоих – потому что они никогда не расстаются. Всегда должны поминать одного и тотчас же другого. Более того, у политика-Пилата «свое» бессмертие, и оно – пугающее. Это наказание. (Но от этого наказания он в конце романа стал свободен, и, наверное, его бессмертие перестало быть для него тягостным после того, как на лунной дорожке он воссоединился со своим неузнанным другом).

Наконец, в самом прологе к «Жизни господина де Мольера» есть зацепка, которая позволяет попытаться «распустить» эту идею бессмертия, если хотеть цепляться. «Человек, который живет уже четвертое столетие, несомненно, бессмертен…»(с) Да, но если человек живет на свете девяносто лет, разве это означает непременно, что он проживет и девяносто один год? Есть ли великий творец, которого человечество не могло бы прославить, а затем вульгарно им пресытиться?….

Такие мысли появились у меня, и все же сдавать эту идею мне было неохота.

Однажды я заглянула в аудиторию, где шла научная конференция. Там вещал для юношества некий приезжий мудрец. Я не видела в раскрытую дверь его самого, но слышала его голос, и в то время, как я туда заглядывала, он говорил «Я попытался найти тот закон в жизни человечества, который нельзя опровергнуть. И я нашел, знаете, какой? Cмертности. Ничто не может избежать смерти».

А услышала я сию сентенцию как раз в день моего рождения. Можете представить себе, что разум мой с ней согласился, а все остальное существо тотчас же засопротивлялось.

Конечно, удобно – хотя и грустно – было бы согласиться с идеей всеобщей преходящности, но… Чувствуешь, что чего-то не хватает. Чего-то важного, даже независимо от того, иллюзия это важное или нет.

И теперь я думаю, что идея бессмертия существует у человечества, как испытание. Бессмертие не так очевидно, как смертность, поэтому, чтобы эта идея жила, нужна вера. Смысл – или один из смыслов – этого испытания в том, чтобы сохранять и передавать в будущее то, что любишь. То, что, как ты считаешь, должно быть всегда, потому что ты его любишь. И не так уже важно, насколько сильны твои плечи, чтобы вынести свою любовь в будущее, и сколько времени вместит в себя это «всегда», важно, что ты хочешь, чтобы оно длилось.

По-видимому, мировое человечество столь же любит разрушать себя, сколь возрождаться. И для возрождения ему требуется идея бессмертия. Которая утверждает веру и возникает из любви.

P.S. И я нашла вот какую интересность. Это обложка булгаковской «Жизни господина де Мольера» в переводе на французский язык (см. иллюстрация). Можно приобрести эту книгу в Париже.

Обложка, наверное, оставляет желать лучшего. Но, что занятно, — вы помните, в прологе к этой книге автор перечисляет акушерке языки, на которые переведут произведения «все того же вашего младенца?»