Вид международных отношений - диалог литератур

О книге А.Н. Горбунова «Судьбы скрещенья (Несколько размышлений о русско-английских литературных параллелях)» (2013).

Книга известного литературоведа объединяет шестнадцать статей о замеченных и исследованных автором параллелях в произведениях классиков английской и русской литературы.


Что в данном случае понимается под параллелями? Общность тем, но не только это: например, общность эпизодов в творческих биографиях авторов, которая, однако, позволяет указать не только на сходство между этими авторами, но и на отличия. Или схожесть исторических моментов, пережитых некоторыми из сравниваемых авторов, осмысленных ими и определивших их произведения. Английские авторы, о которых прежде всего идет речь в книге, — Чосер, Шекспир, Милтон, Вордсворт и Йейтс (точнее, Йейтс - как известно, ирландец, писавший на английском языке), русские — Пушкин, Гоголь, Достоевский, Лев Толстой, Блок, Булгаков и Пастернак.  Но это — те, кого выделил для сравнения сам автор книги: при исследовании общих для многих произведений тем в книге находят себе место, например, Филдинг, Мольер (один из неанглийских авторов) и Лесков (и это только трое, их больше).

И, конечно, мы с вами заметили название из «Зимней ночи», стихотворения пастернаковского Юрия Живаго. Исследование параллелей здесь приводит к установлению общности, даже если авторы, которые сравниваются, жили с разницей в несколько веков. Некоторые из них, наверное, даже не могли подумать, что их будут сравнивать и объединять сравнением, а это произошло. И будет происходить.

Сразу же вспоминается и контекст, который для слов, вынесенных в заглавие книги, создает все стихотворение «Зимняя ночь»: ведь это — стихи о любви. Еще и о свете среди ночи. И, хотя в книге об этом прямо не сказано, можно предположить: установление литературных параллелей, кроме того, что это — просто интересно и полезно в научном отношении, может служить благородным целям, способствовать поиску взаимопонимания, мира… По крайней мере, может быть предназначено еще и для этого.

Мне эта книга доставила очень большое удовольствие: я ее прочла именно тогда, когда она мне была нужна. Взяла я ее читать не только из интереса к художественной литературе и авторам, о которых в ней идет речь, но и потому, что в ней применен сравнительный метод исследования (у меня это любимый метод). Было нужно понаблюдать, как он здесь применяется, и еще раз поучиться.

Эту книгу можно посоветовать также тем, кого интересуют постановка в художественной литературе нравственных проблем и тема «влияние религии, особенно христианства, на художественную культуру». Или «взаимодействие художественной литературы и религии, особенно в моменты глубоких кризисов общества». (Независимо от отношения читателя к религии, это важно. Хотя бы потому, что при светском образовании и отсутствии некоторых специальных знаний можно не понимать многого в тех самых книгах, о которых думаешь, что хорошо их понимаешь. Могут быть необходимы дополнительные объяснения — и их можно найти в этой книге).

Как здесь применен сравнительный метод: если в произведениях разных авторов находится какой-нибудь общий мотив, это — основание для того, чтобы сравнивать. Но такая общность не означает тождества и еще не означает влияния. Например, то, что Пушкин знал и любил произведения Шекспира, сомнению не подлежит, но второй, привлекающий внимание и хорошо изученный вопрос — как это проявлялось в пушкинских произведениях. И Булгаков должен был знать произведения Милтона — это создает еще оду причину, почему с ними можно и интересно сравнивать «Мастера и Маргариту». А вот то, что в творческих биографиях и Чосера, и Льва Толстого, есть отречения от ранее написанного — не следствие влияния одного на другого, а только совпадение, но позволяющее увидеть отличие между этими событиями. «Отречение» Чосера — это скорее литературный прием, между тем как отречение в «Исповеди» Толстого — следствие преодоления им известного духовного кризиса, и оно несомненно искреннее.

Сравнение может дать свидетельства развития: один и тот же мотив у нескольких авторов, живших в разных странах и в разные эпохи, раскрывается по-разному. Читательниц должна, наверное, отдельно заинтересовать глава «»Главенство» в любви (От «Кентерберийских рассказов» к «Игроку» Достоевского)». Здесь исследуются ответы разных авторов — точнее, их персонажей — на популярный практический вопрос, кто в семейной или влюбленной (состоящей из мужчины и женщины) паре должен быть главным. И проводится линия от знаменитой батской тети… то есть ткачихи.. то есть чувственной и красноречивой Женщины из Бата, настаивавшей на том, что главными должны быть мы, женщины, через шекспировские пьесы — «Укрощение» и «Антония и Клеопатру», через трагедии Расина, через истории Манон Леско и Клариссы к Печорину и Алексею Ивановичу, герою «Игрока». Показано, насколько разные ответы предлагаются в каждой из этих книг и насколько разное звучание приобрела в них тема: и комическое, и нравоучительное, и трагическое. (В этой главе нет четы Макбетов, но они появляются в другой, об ответственности перед совестью за преступление. С ними появляются и Борис Годунов, и Раскольников).

Для причисляющих себя к друзьям Гамлета в этой книге две главы должны представлять особый интерес. Одна — «К истории русского «Гамлета»». Здесь — обзор нескольких переводов, переделок и значительных постановок. Что особенно интересно: указание на различие между методами переводчиков, приведшими именно к таким достоинствам и недостаткам переводов. Переводы сравниваются и между собой, и с оригиналом. Есть переводы, которые лучше подходят для чтения, чем для постановки, а есть — наоборот. Другая глава на тему Гамлета - «Перед Голгофой и после («Гамлет» Пастернака )». Здесь анализируются стихотворение пастернаковского Юрия Живаго «Гамлет» и весь роман «Доктор Живаго» в сравнении и с шекспировской трагедией, и с библейским эпизодом моления о чаше. (Надо бы сказать — стихотворение Бориса Патернака «Гамлет», но раз оно отдано автором герою, об этом нужно помнить).

Наверное, самая захватывающая, хотя и самая сложная глава - «Искушение Христа в пустыне (Милтон и Достоевский)». В ней сравниваются поэма «Возвращенный рай» Милтона и «Великий инквизитор» Ивана Карамазова (то есть, как мы помним, соответствующая часть «Братьев Карамазовых» Достоевского, но рассказчик там — Иван). И в качестве основы для сравнения этих двух произведений автор сравнивает также рассказ об искушении Христа в двух Евангелиях — от Матфея и от Луки. Милтон опирается на версию Луки, а Достоевский — на версию Матфея. Разница там в порядке, в котором предлагаются искушения. У Матфея сперва идет искушение чудом, а потом — властью, а у Луки — сперва властью, а потом чудом. Отличие между произведениями Милтона и Достоевского не только в этой последовательности, но и в особенностях интерпретации каждым из авторов евангельских текстов; общее же — в том, что «у обоих писателей зло хотя и сильно, но не всемогуще и в конечном счете побеждается добром»(С).

О теме «влияние христианства на художественную культуру», как это проявляется в анализируемых произведениях, автор пишет как человек глубоко верующий и с большой эрудицией. Но когда речь идет о каких-нибудь неортодоксальных, даже, может быть, вызывающих с точки зрения верующего прочтениях библейских текстов в анализируемых произведениях — например, об образе Иешуа в романе Мастера — автор, хотя указывая на эту неортодоксальность, говорит о тех, кто прибег к ней, с уважением и не становится в позу обвинителя. Эта одна из черт книги, которые мне понравились. Если бы было наоборот — тон квалифицированного непогрешимого обвинителя — вызвало бы раздражение.

Автор соглашается с предположением, что место, где Мастер с подругой обретут покой, — Лимб дантова ада, и те, кто там будет посещать Мастера — его персонажи или «собратья по перу». (Наверное, Мастер будет рад прочесть, что написал, Мольеру и Гоголю. Хорошо, если они смогут приходить к нему, даже если постоянно живут теперь выше).

Книга, на мой взгляд, очень полезная, еще и потому, что побуждает много прочитать и перечитать. Осуществленное в ней сравнение в очередной раз, но на отличных запоминающихся примерах, подтверждает: мир многообразен и един. Общность есть, но и разнообразие также есть, и с ним общность становится интереснее.

Но далее у меня возникает благодушная и бессильная мысль: как жаль, что такой замечательный диалог литератур не способствует международному миру… И никогда не способствовал, что хорошо известно. Культурное пространство общее, диалоги через границы и сквозь века ведутся, а международная политическая борьба губительными во всех отношениях средствами также продолжается. И, помимо прочего, предоставляет темы для национальных литератур и причины для их дальнейшего диалога. Пушки беседуют сами по себе, а музы — сами по себе.

Не нужно таких вздохов. Лучше думать, что этот диалог литератур напоминает: вражда нежелательна. Если он не способен ее предотвращать, пусть по крайней мере побуждает осуждать ее. Пусть однажды он будет одной из тех сил, которые вынудят ее в очередной раз прекратиться!