О книге Пять женщин, предавшихся любви

О книге «Пять женщин, предавшихся любви». Значение детали

Дневниковая заметка 2012 г.
 
         16 сентября, 2012. Летом захотелось экзотики, экзотикой оказался сборник новелл японского писателя Ихары Сайкаку (1642 — 1693 гг.) «Пять женщин, предавшихся любви» (или еще в английском переводе «Five women, who loved love»). Чтение оказалось на любителя, но поучительное и не лишенное интереса.

         Всего в сборнике пять новелл, из которых о первых четырех сказано, что они основаны на реальных событиях, а реальные события — все из хроники происшествий уголовного характера. (Так что сначала кошмар произошел, а потом уж автор им вдохновился и что-то еще придумал). Пятая начинается и развивается очень печально, а заканчивается, как анекдот.


         Сюжеты первых четырех новелл можно обобщить так. В то время, как все добропорядочные японцы предавались традиционному любованию прекрасными проявлениями природы, как-то: цветением вишни, осенней луной и так далее, с удовлетворением вновь отмечая призрачность мира и быстротечность земной жизни, четыре безумные парочки, отбросив почти весь стыд и всякое благоразумие, отдались буйству страсти. Это им даром не прошло. Они, конечно, познали плотское наслаждение и богатую гамму разнообразных чувств, а затем в трех из четырех случаев умер кто-то один из любовников, в одном — оба (неверный слуга и жена хозяина бежали, преодолев множество препятствий, но были настигнуты немилосердным возмездием. Как и следовало ожидать). Причем в трех из четырех случаев это была секир-башка, в одном — строгий самосуд женщины, опрометчиво нарушившей супружескую верность (точнее, даже не нарушившей, а лишь покусившейся…сдуру). Оказывается, в те времена в Японии было принято казнить женщину за нарушение супружеской верности. Хотя, как замечает автор, некоторые мужья проявляли сострадание и просто тихонько разводились — нанося этим непоправимый ущерб и правосудию, и нравам. Еще в одном случае молодой, прекрасный и влюбленный герой, после ряда легких увлечений наконец-то познавший сильное взаимное чувство, погиб просто по ошибке (он пытался украсть из-под семейного надзора свою героиню, но казнили его не за это, а за кражу денег, которой он как раз и не совершал. Что характерно, юридической ответственности за такую грубую судебную ошибку не последовало), а еще в одном случае обезумевшая в разлуке с возлюбленным совсем юная и невероятно прекрасная девушка в состоянии умопомрачения совершила поджог. Ее пожалели, и, оплакивая, казнили. Мораль: ах, как жалко, но…все суета. Переходим к следующей истории.

         Пятая, относительно благополучно окончившаяся новелла, вроде бы содержит в себе даже что-то знакомое, но это знакомое трактовано оригинально. Предприимчивая девушка переоделась юношей, чтобы добиться любви некоего недоступного мужчины. Этот мужчина был в прошлом весьма мощным героем-любовником, но специализировался не по девушкам, а наоборот. К тому же сразу двое его великолепных возлюбленных неожиданно скончались один за другим. (Не иначе, как это ему возмездие за прошлые грехи! — замечает автор). Мужчина с горя в расцвете мужественности ушел в буддийские монахи, но отказаться от прежних склонностей вполне не смог. Тут появилась влюбленная девушка и его перевоспитала. (У нее это получилось. Во всяком случае, герой с помощью автора пришел к разумному выводу, что нет никакой разницы :-)).

         Но счастье на этом не наступило. Их страсть угасла на почве того, что деньги кончились. Пришлось бродить по дворам и зарабатывать актерством в самом ничтожном виде. В конце рассказа пара все-таки поженилась и получила от счастливых родителей невесты большие материальные средства (родители уже не надеялись когда-нибудь вновь обрести свою дочь, и на радостях отвалили приданое). Тут-то бы и наступить долгожданному окончательному счастью, но нет: автор решил воспользоваться случаем и продемонстрировать, как плавно счастье и несчастье взаимно переходят друг в друга, и что вообще, в соответствии с высшей философической мудростью, все это одно и тоже. Герой погружается в печаль на том основании, что денег у него теперь слишком много — девать некуда. Парадокс и конец новеллы.

         У непривычного (как я) читателя книга может временами вызывать отвращение, так как почти непрерывная секир-башка героям и сознание неотвратимости сурового возмездия за миг мирской радости для несведущих грешников огорчает и приводит в состояние отчаяния. Как будто ты от кого-то большого и страшного убегаешь во сне по трудной дороге и понимаешь, что убежать не удастся. Стилистика рассказа также требует читательской подготовки, но есть в ней кое-что, что следует отметить.

         Голос рассказчика имеет три интонации.

         Первая — интонация протоколиста, безмятежного (самая первая фраза — «Весеннее море спокойно»), но с удовольствием перечисляющего бытовые детали. Они самые разные и идут потоком, в котором все перемешано: следя за развитием любовной истории мы между делом узнаем, как в тамошнем обществе наряжались красавицы, на чем там спали, что брали с собой и покупали, когда ездили на богомолье, как поддерживали личную гигиену и что могли найти при очистке колодца. Иногда читать это занятно, как будто при тебе наряжают куклу, иногда — брезгливо, как будто при тебе моются.

         Но есть здесь и другой, более значительный, план. Повороты сюжета в новеллах сплошь и рядом зависят от какой-нибудь мелочи. Чем меньше мелочь, тем круче поворот. Например, юные герой и героиня полюбили друг друга с великой страстью, когда она щипчиками аккуратно и услужливо выковыривала у него занозу. Или план любовного побега героя и героини проваливается из-за того, что дурашливый скороход забыл в гостинице ящик с письмами. Или — вот уж полная ерунда-то! (с моей точки зрения) — героиня, живущая в счастливом браке с любимым мужем, ни с того ни с сего захотела изменить ему с каким-то левым дядькой неопределенных достоинств всего лишь из-за того, что у этого дядьки была ревнивая жена, которая абсолютно без оснований заподозрила в ней соперницу. Все это ненавязчиво подсказывает глубокий философский вывод о том, что мелочи — это не мелочи, на них держится и вся жизнь.

         Характерные фрагменты. «Было уже часа два ночи. С сосуда, где жгут ароматические палочки, соскользнул колокольчик, и звон его некоторое время отдавался в тишине храма».

         «Вдруг заметила она какого-то юношу благородной внешности, который серебряными щипчиками для выдергивания волосков старался извлечь занозу из указательного пальца своей левой руки». (Именно указательного и именно левой, именно серебряными щипчиками.)

         «Хозяин и хозяйка сейчас же вышли из опочивальни и, захватив цитварное семя, чтобы дать младенцу от глистов, сунув кое-как ноги в первые попавшиеся сандалии, второпях отбыли из дома».

         «Пока она прикидывала, что бы еще предпринять, в окошко на восточной стороне проник утренний свет, от соседей донеслось постукивание огнива о кремень, заплакал младенец. Бабка, обозлясь, прогнала москитов, забравшихся сквозь дырки в пологе и всю ночь кусавших ее, и той же рукой, которой ловила блоху у себя в юбках, достала с алтаря медяки — купить молодых овощей».

         «С чем сравнить эту девушку в ее шестнадцать лет? Если с цветком — то только с цветущей вишней в парке Уэно, если с луной — то с чистым отражением ее в водах реки Сумидагавы.

         Не верилось даже, что есть еще где-нибудь такая красавица».

         Если требуется дать пространное описание, автор предпочитает сосредоточиться на деталях, из которых состоит общая картина, а не на чувствах, которые она у него вызывает. Для чувств у него достаточно самого скупого замечания, например «Интересное зрелище». Но при этом он не забывает ввернуть перед началом душещипательного рассказа рекламное объявление, вроде «Отличные камышовые шляпы делают в Химэдзи!»

            Если требуется дать понять, как кто-то был красив, автор тоже передает это через какой-нибудь один, но эффектный, образ чего-нибудь маленького и нежного.

         «Была когда-то в Симабаре красавица гетера, носившая на своей одежде живого мотылька вместо герба, так вот киотосцы уверяли, что и ее превосходила красотой О-Нацу. Больше говорить нечего: все должно быть понятно из одного этого сравнения».

         «Если приводить сравнения, — облик его напоминал вишню в первом расцвете, когда лепестки ее цветов чуть-чуть приоткрылись и словно хотят сказать что-то».

         И если вы, о читатель, никогда не видели вишню в первом расцвете или несчастного живого мотылька в качестве украшения на платье кокетки — то по крайней мере попытайтесь представить себе, какая это должна быть хрупкая красота, и проникнитесь.

            Может создаться впечатление, что все эти многочисленные детали повседневной жизни автора заботят куда как больше, чем фигуры героев рассказа. На самом деле это такой прием: герои и их история как бы выделяются из общего течения повседневной жизни, которая бесстрастна и исполнена обычных забот окружающих их людей.

         Другая интонация голоса рассказчика — нравоучительная. Как раз в тот момент, когда читатель вправе ожидать авторского сочувствия печальной судьбе героев, голос «от автора» пускается в рассуждения добродетельного мещанина про tempora и развращенные mores. Вот есть на свете некоторые малосознательные личности, которые еще не постигли бренность всего сущего…Одна из замечательных фраз: «На цветы и не смотрят, идут показать себя людям, — таковы нравы нашего времени».

         Женщин вообще мудрый Ихара Сайкаку аттестует как «слабые длинноволосые создания», сами сходящие и мужчин совращающие с пути истинного, предающиеся страсти и непостоянные в склонности. Это не мешает, ему, впрочем, любоваться красотой своих героинь с упоением эстета: » Молва о ней с уст не сходила, кажется, горы бы сдвинула страсть, возбужденная ею в столице. Брови ее могли поспорить с лавром, с лунным серпом на праздничной колеснице. Обликом она была как первые вишни в Киё-мидзу, когда они вот-вот начнут расцветать, а прелесть ее губ напоминала багряные листья кленов горы Такао. Немало сложили об этом песен».

         Содержание рассказов также находится в известном противоречии с заявлением о слабости женщин, так как героини новелл время от времени показывают, по крайней мере, что они знают, чего они хотят, и живо ищут пути, как этого добиться. В новеллах есть и другие доказательства того, что «слабость» женского характера — это скорее распространенный предрассудок, чем действующее во всех случаях правило.

«— Почему это люди так страшатся бога грома? Пусть он даже ударит и убьет — я не боюсь!

Это были ненужные слова: ведь от женщины вовсе не требуется, чтобы она была сильна духом. Даже служанки между собою осуждали за это О-Сити».

         Если уж что понимать здесь под «слабостью» — так это скорее покорность своим желаниям. Но вот с чем я категорически не согласна — так это с заявлением «И если мужчина даже троих или пятерых жен поубивал, а после этого опять взял себе новую, — это не должно считаться преступлением». О, почтенный автор, как пошла бы Вам незабываемая борода цвета незабудок!

         Несколько меняет дело то, что иногда автор более снисходителен, и позволяет себе замечания, противоречащие предыдущему: «Подумайте, как соблазнительна эта ловушка, — может быть, сам Сакья Муни соизволил бы в нее попасться!»

         Вообще, Ихара Сайкаку, мудрствуя, может быть противоречивым. Он может сказать: » Человеческой жизни положен предел, любви же нет предела», а может «Умрешь, и ничего не останется — ни ненависти, ни любви!» Что позволяет нам сказать о нем: повествуя о чужих судьбах, он не «назидатель», а всего лишь комментатор.

         Наконец, в ряде описанных случаев, печальная судьба героини и героя —следствие отнюдь не женской порочности, а скорее печального недоразумения. Защищая женскую природу, можно также заметить, что если уж мир, как неоднократно отмечает автор, столь непостоянен, то как же требовать большей стойкости и от дочерей этого мира?

         Третья интонация голоса автора — вздох сожаления, неожиданно, подобно побегу, прорастающий из протокольного перечисления бытовых подробностей и замечаний о жизни. Оказывается, из того, что весь наш мир — это сон, и герои позволили себе столь неблагоразумно забыться, отнюдь не следует, что судьба их не достойна жалости.

            Общий вывод. Если вы — не преданный фанат классической культуры Страны Восходящего Солнца, знакомиться с книгой можно для того, чтобы узнать, как автор немногими средствами создает нужную ему ат-мо-cферу рассказа. В целом создается впечатление верховенства будничного над чрезвычайным. Двое могут спрыгнуть в водоворот, который унесет их жизни, но дамы по-прежнему будут примерять шляпы, повесы — любоваться на красоток у городской заставы, монахи — возносить молитвы в уединении, а нагруженные суда — покачиваться на морских волнах. И даже божество не сможет помочь вам в вашем деле жизни и смерти, сославшись на то, что эгоистичные люди неправильно молятся, доставляя ему слишком много забот и требуя больше, чем входит в его компетенцию. Так что останутся лишь песни да рассказы, которые охотно будут слушать люди, отвлекшиеся от повседневных забот ради чего-то необычного…