Театральность и государственность

Театральность и государственность

(полуполитическое-полулитературное рассуждение)

Наблюдая жизнь (а по какой же еще причине?), задумалась о такой черте государственности, как театральность - символах, церемониях, государственных праздниках и в таком роде.


Вкратце мысль моя в том, что для государственности театральность нужна, но для устойчивости государственности ее мало. Все же она нужна.


Мне следовало задуматься об этом раньше, когда делала книжку о правовых явлениях в шекспировских исторических хрониках. Но меня тогда интересовало "изображение права в художественной литературе" несколько больше, чем "театральность вне театра", хотя проанализированные в книжке пьесы - в значительной степени об этом.


Но книжка возникла во многом благодаря мысли о сходстве между правом и драматургией. Те, кто изучает и преподает право, знают, как часто и успешно для этого применяются театральные методы. Например, рассмотрение судебного дела ставят как игру; в этой форме проводятся престижные конкурсы.


Однако, если о судебном процессе не в учебных целях говорят "это - театр", такие слова могут прозвучать пренебрежительно. Суды не только для зрелища существуют, их главная цель - не в зрелищности.


Теперь попробую перечислить и проанализировать несколько примеров того, как театральность государственности (что не то же самое, что сравнение права и пьесы) выражена в известной художественной литературе.


Конечно, ее выражают для того, что вне литературы (но может на нее повлиять. Не только на нее).


Первый пример - наверное, самый для меня важный. Поискав в Интернете, можно найти картинки, старинные и не очень, с изображением Шекспира и Елизаветы I. Шекспир читает вслух, Елизавета с придворными слушает; Шекспир с товарищами играют на сцене, Елизавета с придворными смотрит. У меня в коллекции тоже есть такие картинки, и они мне нравятся. И тот же сюжет многократно обыгран в художественной литературе, театре и кино. Любой, кто один раз в жизни прочел от начала и до конца биографию Шекспира, знает, что труппа "Слуги лорда-камергера" из-за заказанной постановки "Ричарда II" оказалась замешанной в попытку восстания Эссекса; комментаторы по-разному объясняют мотивы труппы. Но упомянутый сюжет все же востребован. Великий драматург - и великая коронованная актриса. Оба стали популярными символами государства; детали и противоречия знает тот, кто углубится в тему.


Локоть статуи национального поэта в Уголке поэтов Вестминстерского аббатства подпирают бюсты трех английских монархов; Елизаветы I, Генриха V и - глядит на чулок поэта - Ричарда III. Двое из троих погребены в аббатстве; надо думать, что все трое, если бы знали, что их бюсты эдак поставят, могли бы выразиться крепко. Но тот, кто видит статую и обращает внимание на композицию, запоминает четверых как цельный символ.


Короли - среди героев шекспировских пьес, и художественные образы королей способствуют интересу к историческим прототипам. (И читаешь, кто, по утверждению современной исторической науки, насколько непохож и чем это объясняется :-)). Методы захвата и удержания власти, применяемые шекспировскими королями, напоминают об актерстве в политике; монологи этих королей цитируются политиками в речах. Но обычно и специалисты, и просто зрители и читатели замечают, что образы шекспировских королей - и в хрониках, и в трагедиях - сильнее всего тогда, когда выходят за пределы, так сказать, политической театральности - костюма в форме короны и мантии. Например: Ричард III перед битвой при Босворте просыпается после страшного сна, схваченный совестью (значительную часть своей роли, то есть - в другие ее знаменитые моменты, он идет к власти и пока еще не король). Генрих V перед битвой при Азинкуре наедине с собой рассуждает о том, насколько мало счастья ему дает "идол-пышность", присущая королю (в оригинале слово ceremony, то есть буквально "ритуал"), а потом ухаживает за принцессой Екатериной как остроумный парень, который хочет понравиться. Свергнутый Ричард II в тюрьме меняет мысленно разные роли: то я король, то нищий, то опять король... Дальше в ту же сторону следуют знаменитейшие слова Гамлета о том, что его отец - настоящий король - был человеком в полном смысле слова, и сцена, в которой лишившийся власти и безумный Лир беседует со слепым Глостером. Театральность как средство политики отступает перед театром, рассказывающем о человеке. (Но по действию пьесы может вернуться. Например, и Ричард III, и Генрих V после монологов в одиночестве должны вести в бой войска и обращаются к солдатам).


Другой пример - когда-то меня заинтересовал. Лев Толстой в одном публицистическом месте "Войны и мира" называет знамена "кусками материи на палках". Которые другие называют знаменами, но не автор этого великого романа. Это место настолько возмутило известного военного теоретика М.И. Драгомирова, что он в своем критическом разборе "Войны и мира" пожелал, чтобы Толстой удалил такие слова о знаменах, и огорчился, что Толстой их все же оставил. Это тот случай, когда я соглашусь с Драгомировым, вернее, признаю, что тоже отношусь иначе, чем Толстой: куски материи - уже не куски, если вызывают определенные важные ассоциации. Знамена - это как раз, наверное, наиболее яркое выражение "театральности государственности". Поврежденное, окровавленное знамя побежденной армии - это все же не материя на палке; за ним, может быть, многие жизни и долгий тяжелый путь, а оно их кратко отражает. Когда обижают ваше знамя (в котором вы видите знамя), это обидно вам, независимо от того, что за подобные действия обычно установлена юридическая ответственность. Но по той же причине вы можете хотеть обидеть знамя того, кого считаете противником. Ему будет больно - как было и вам - прежде, чем он о "всего лишь куске материи" вспомнит. Кстати, свидетельство того, что, наверное, прежде всего знамя предназначено отличать "своих" от "чужих", но в связи с этим наслаиваются ассоциации, и они затмевают простое предназначение.

 
Но, подумав, я понимаю, что резкое высказывание Толстого именно контекстом романа оправдывается. Должен быть контраст между князем Андреем, бегущим со знаменем, и Пьером, спасающим девочку из огня. Князь Андрей будет женихом Наташи, а Пьер - мужем (и пара будет счастлива).


Третий пример. Может восприниматься как полемика с тем самым высказыванием Толстого, но на этот раз я попробую занять его сторону или хотя бы воспринять логику, приводящую к этому высказыванию, но для другого контекста. В знаменитой и любимой множеством зрителей пьесе Ростана "Сирано де Бержерак" как раз важная тема - театральность, в данном случае - чести. Яркий, хотя не такой знаменитый, как основная любовная линия, эпизод - под Аррасом, с белым шарфом де Гиша, которым нельзя пожертвовать из самосохранения. Последние слова умирающего Сирано: я сохранил незапятнанным "mon panache", "мой рыцарский султан". И это - знак его победы.


На меня очарование "Сирано" распространяется, почему я и вспомнила этот пример. Но ведь наверняка есть критически настроенные зрители - или режиссеры, желающие предложить вызывающую трактовку. И они думают - или хотят зрителей заставить подумать: это ты говоришь? Да ты же так заигрался, что нечаянно сгубил своего друга - по крайней мере, человека, который тебе в любви доверял. Любимую женщину, с которой ты играл, пусть для ее удовольствия, ты долго обманывал и сломал ей жизнь - не замечая этого. И пусть противники такого мнения доказывают, в чем оно ошибочно.


Разные проявления театральности, которую можно назвать "театральностью государственности" (ведь Сирано - солдат, гасконский гвардеец). Для того, чтоб было государство (как и, наверное, любая организация) их точно мало: нужны бюджет, принятие и осуществление решений, забота о принадлежащих к объединению людях. Но об этих "проявлениях театральности" не стоит отзываться лишь презрительно, потому что они, как видно, отвечают той части человеческой природы, которую принято называть "человек играющий". И по крайней мере напоминают, что она есть.


На эти "проявления театральности", наверное, распространяется то же, что и на театр как искусство. Если говорят "это ложь" - значит, не сработало. За символом нет сути.