А. Теннисон. lxxxix

  (из поэмы 'In Memoriam A.H.H.')
   
  Падут на ровную траву
       От горных вязов тени, блики,
       А рядом ты, платан великий:
  Пилон, наряженный в листву.
   
  Артур бывал в тени твоей,
       Прогуливаясь, зачастую:
       Всю пыль и копоть городскую
  Хотел стряхнуть с себя скорей,
   
  Во всё, что ни вокруг, вникал
       И был участником активным
       В досуге нашем, пусть наивном, -
  Так от судейства отдыхал.
   
  О, приходил к нему кураж,
       Когда во тьме столь ароматной
       Вдыхал он свежий бриз приятный,
  Свой взор вперив в благой пейзаж.
   
  О, был косы знакомый звук
       По утренней траве росистой
       И ветра, дующего исто,
  Сминая груш цветы вокруг!
   
  О, счастие вселялось в нас,
       Когда вокруг него сидели,
       А он тосканских менестрелей
  Читал нам на лугу не раз,
   
  Когда внимали всей душой,
       Под солнцем гостевому пенью
       Иль под луною - исполненью
  На арфе радостной сестрой.
   
  Нам было всем отнюдь не лень
       Бродить среди холмов высоких
       И пикником в лесах далёких
  Заканчивать свой летний день.
   
  Мы говорили второпях
       О книгах скверных и отменных,
       И о державных переменах
  Иль о сократовских мечтах.
   
  А если город я хвалил,
       Он возражал мне моментально,
       Что в мельнице той социальной
  Сотрём свои углы и пыл:
   
  Вначале самобытны, мы
       Манерой, видом станем сходны.
       Общались так; поток холодный
  Внизу посверкивал из тьмы;
   
  В бутыли нас ждало вино,
       Во мху сокрыто иль в потоке.
       А до того, как на востоке
  Звезде зажечься суждено,
   
  Домой шли дружно и могли
       Услышать где-то за вьюнками
       Звук млека в вёдрах временами,
  Гудение шмелей вдали.
   
 
LXXXIX

  Witch-elms that counterchange the floor
       Of this flat lawn with dusk and bright;
       And thou, with all thy breadth and height
  Of foliage, towering sycamore;

  How often, hither wandering down,
       My Arthur found your shadows fair,
       And shook to all the liberal air
  The dust and din and steam of town:

  He brought an eye for all he saw;
       He mixt in all our simple sports;
       They pleased him, fresh from brawling courts
  And dusty purlieus of the law.

  O joy to him in this retreat,
       Immantled in ambrosial dark,
       To drink the cooler air, and mark
  The landscape winking thro' the heat:
 
  O sound to rout the brood of cares,
       The sweep of scythe in morning dew,
       The gust that round the garden flew,
  And tumbled half the mellowing pears!
 
  O bliss, when all in circle drawn
       About him, heart and ear were fed
       To hear him as he lay and read
  The Tuscan poets on the lawn:

  Or in the all-golden afternoon
       A guest, or happy sister, sung,
       Or here she brought the harp and flung
  A ballad to the brightening moon:

  Nor less it pleased in livelier moods,
       Beyond the bounding hill to stray,
       And break the livelong summer day
  With banquet in the distant woods;

  Whereat we glanced from theme to theme,
       Discuss'd the books to love or hate,
       Or touch'd the changes of the state,
  Or threaded some Socratic dream;

  But if I praised the busy town,
       He loved to rail against it still,
       For "ground in yonder social mill
  We rub each other's angles down,

  "And merge," he said, "in form and gloss
       The picturesque of man and man."
       We talk'd: the stream beneath us ran,
  The wine-flask lying couch'd in moss,

  Or cool'd within the glooming wave;
       And last, returning from afar,
       Before the crimson-circled star
  Had fall'n into her father's grave,

  And brushing ankle-deep in flowers,
       We heard behind the woodbine veil
       The milk that bubbled in the pail,
  And buzzings of the honied hours.