А. Теннисон. XCV

(из поэмы 'In Memoriam A.H.H.')

В ночь на лугу остались мы:
     Трава сухая под ногами
     И лунный блеск над головами
На фоне тёплой летней тьмы.

Спокойно было: за версту
     И треск сверчка не слышен даже, –
     Лишь звон ручья, что в приовражье,
Да трепет урны на борту.

Сквозь тьму, что окружала нас,
     Летучи мыши в небе стаей
     Носились, тени создавая:
В плащах и с бусинками глаз.

Мы пели сквозь ночной простор:
     Песнь разносилась по верховью,
     Где стадо нежилось коровье,
Вяз ветви тёмные простёр.

Однако это всё вокруг
     Из ночи, от меня уплыло,
     Погасли огоньки, светила,
И я один остался вдруг.

Мне сердце сильный глад объял:
     В листве, хоть палой, но зелёной,
     Я письма друга упоённо
О счастий былом читал.

И странно в этой тишине
     Слова немые прозвучали,
     Безмолвный крик любви-печали
И веры с мощью наравне,

Кои отважно превзойдут
     Сомненье, что подавит труса,
     И чрез словесные искусы
Душе решение найдут.

За словом слово, не спеша,
     Меня касался сквозь былое
     Мой друг, и искрою живою,
Пригрезилось, его душа

Переплелась с моей душой,
     И души дружно воспарили
     К высотам мысли, обострили
Чутьё: постигли пульс земной

И заданный сим Веком тон,
     Что отмерял Судьбы удары,
     Бег Времени проворный, ярый;
Мой транс потом был прекращён:

Пришло сомнение опять.
     Словами трудно мысль обрамить,
     А интеллекту – через память
Мой путь духовный прошагать.

Но через сумрачный шатёр
     Открылось взору вновь верховье,
     Где стадо нежилось коровье,
Вяз ветви тёмные простёр.

Из дальней темноты изъят,
     Задул внезапно бриз желанный
     По крупным листьям у платана,
Вокруг усилив аромат;

Воспрянув в небесах благих,
     Он раскачал у вязов кроны,
     У розы, лилии – бутоны,
Вскричал "Рассвет!", потом затих.

А Запад и Восток сплелись,
     Как смерть и жизнь, весьма глубоко,
     Смешав огни в мгновенье ока,
И в бесконечный день влились.

XCV

By night we linger'd on the lawn,
     For underfoot the herb was dry;
     And genial warmth; and o'er the sky
The silvery haze of summer drawn;

And calm that let the tapers burn
     Unwavering: not a cricket chirr'd:
     The brook alone far-off was heard,
And on the board the fluttering urn:

And bats went round in fragrant skies,
     And wheel'd or lit the filmy shapes
     That haunt the dusk, with ermine capes
And woolly breasts and beaded eyes;

While now we sang old songs that peal'd
     From knoll to knoll, where, couch'd at ease,
     The white kine glimmer'd, and the trees
Laid their dark arms about the field.

But when those others, one by one,
     Withdrew themselves from me and night,
     And in the house light after light
Went out, and I was all alone,

A hunger seized my heart; I read
     Of that glad year which once had been,
     In those fall'n leaves which kept their green,
The noble letters of the dead:

And strangely on the silence broke
     The silent-speaking words, and strange
     Was love's dumb cry defying change
To test his worth; and strangely spoke

The faith, the vigour, bold to dwell
     On doubts that drive the coward back,
     And keen thro' wordy snares to track
Suggestion to her inmost cell.

So word by word, and line by line,
     The dead man touch'd me from the past,
     And all at once it seem'd at last
The living soul was flash'd on mine,

And mine in this was wound, and whirl'd
     About empyreal heights of thought,
     And came on that which is, and caught
The deep pulsations of the world,

Eonian music measuring out
     The steps of Time -- the shocks of Chance--
     The blows of Death. At length my trance
Was cancell'd, stricken thro' with doubt.

Vague words! but ah, how hard to frame
     In matter-moulded forms of speech,
     Or ev'n for intellect to reach
Thro' memory that which I became:

Till now the doubtful dusk reveal'd
     The knolls once more where, couch'd at ease,
     The white kine glimmer'd, and the trees
Laid their dark arms about the field:

And suck'd from out the distant gloom
     A breeze began to tremble o'er
     The large leaves of the sycamore,
And fluctuate all the still perfume,

And gathering freshlier overhead,
     Rock'd the full-foliaged elms, and swung
     The heavy-folded rose, and flung
The lilies to and fro, and said,

"The dawn, the dawn," and died away;
     And East and West, without a breath,
     Mixt their dim lights, like life and death,
To broaden into boundless day.