Принц-дилетант

 
Заметка из ЖЖ. История, как я раз в жизни была актрисой


Летом 1986 года мы с бабушкой находились в санатории под Зеленоградом, где скрывались от Чернобыля.


Место это выглядело так, как будто его вырезали из фильма про счастливую жизнь детей в образцовом поселке городского типа. Над неспешной и добродушной речкой неизвестного мне названия, где можно было кататься на лодке с компанией среди кувшинок, на высоте, с которой спускались к воде по лестницам, была чистая, обсаженная тополями, площадь, вокруг которой располагались "кирпичики"-дома с балконами и антеннами - двухэтажные кирпичные корпуса. Был больничный, или лечебный корпус, немного на отшибе, куда надо было ходить на процедуры: пить первый в моей жизни коктейль, растительный - теплый, сладкий, из пенок с разноцветным отливом. Толстые облачка собирались ко мне в стакан. Это было то самое сказочное и сбывшееся "вкусное лекарство", которое было неизменно приятно пить, кроме единственного, наверное, на то время в моей жизни случая, когда от приятности начало слегка подташнивать. В центре композиции был столовый корпус, на втором этаже которого все санаторные жители собирались вместе принимать пищу три раза в день. Первый этаж был пространством, так сказать, для здоровых развлечений. Там я впервые в жизни видела биллиардный стол и напольные шахматы, фигуры которых от обычных шахмат, в которые я все равно так, как надо, "по их правилам", не умела играть, отличались тем, что стояли на полу и доставали мне до колена. Откуда-то из уголка вестибюля с играми скромная дверь вела в большой зал: там была сцена, там нам показывали кино, и я впервые смотрела монументально-эпический фильм "Илья Муромец". Из окна нашей комнаты было видно поле на холмах - круглых, как буханки хлеба. Это восхищало меня, потому что было далеко видно, и если бы кто-то вздумал с той стороны прийти к нам, мы бы задолго приметили, как он к нам приближается, сползая с холма по его большому боку.


Вокруг асфальтированной площадки, служившей нам центральной площадью, были лужайки и рощицы с молодыми и взрослыми, но не старыми деревьями, среди которых лежали-бежали мощеные дорожки и стояли скамейки. Вместе это был зеленый город со множеством перекрестков, или зеленый дом, где три соседние березки образовали замечательную потайную комнату, и можно было бы, ища уединения, поселиться в ней навсегда - то есть до сумерек. В спальной комнате корпуса, сев у окна при полном свете, пока не стемнеет, можно было самой себе рассказывать вечернюю сказку, глядя, как в нарочно подобранную декорацию, на холмы, где каждую новость было видно издалека. У края городка лежал край высокого, глубокого и темного леса, и туда даже после ужина, но до темноты можно было ходить гулять - но по широкой проезжей дороге.


В этом городке я видела, как начинается буря. Сначала все затаило дыхание, минуты на две-на три, так что хотелось раствориться в тишине; небо было таким низким, как будто мы были не на улице, а в закрытом помещении, и потолок мира опустился к нам. За две минуты мы как раз успели добежать до дома, и уже в окно я увидела, как картинка с березами-подростками и большой ивой наполнилась вдруг одним сильным движением, как деревья нагнулись, превращаясь в склонившихся женщин из народной песни, взметнулись и натянулись в воздухе их косы, и ударил дождь.
На площадке перед главным корпусом иногда пели, и как-то вечером моя бабушка долго спорила из-за финала знаменитой песни с двумя дамами противоположного мнения. Дамы считали, что в последнем куплете Катюша для полной гармонии должна уйти с высокого и крутого берега, а для моей бабушки это было невозможно. А я взяла в местной библиотеке несколько книжек и интеллектуально развивалась, читая переводы детских стихов поэтов Средней Азии, иллюстрированную историю про жизнь в Нигерии и поэму о царе Искендере, у которого росли рога.


Мое разумное начало наслаждалось порядком и спокойствием, а безрассудное все это нарушало.


В один приятный, но не очень прекрасный вечер моей бабушке надоело, что ее внучка на фоне безмятежной жизни влезает в истории, бьет коленки, водится и ссорится до слез с другими детьми, почему-то главным образом моложе себя, и проявляет при довольно больших для ее семилетнего возраста общих знаниях неуклюжее и некультурное поведение. Бабушка решила, что неорганизованного ребенка нужно занять делом. И, договорившись с ответственными за то взрослыми лицами, сдала его в театральный кружок.


Мы уже играли в театр сами - собирались у скамейки под ивой. Ива - это тебе и зал, и занавес. Старшая из нас девочка, умная и серьезная, собирала нас и пыталась руководить - сама и потому, что лучше нас всех разбиралась, а не потому, что ей кто-то поручил. Там у нас был и театр, и цирк, и концерты, и мы даже приглашали наших взрослых их смотреть. У нас не было костюмов и декораций, а сюжеты и роли мы не придумывали заранее - импровизировали на месте по мотивам любимых или недавно прочитанных сказок, и это были героические, приключенческие и трагические истории. Дисциплина в нашем товариществе нарушалась чаще всего по вине детского эгоизма и непонимания, а они, как теперь осмелюсь признаться, довольно часто были мои - но по-настоящему зол и подл среди нас никто не был. Издалека наши стихийные сборища достопамятны и прекрасны: из-за чего ругались, когда ругались, я и не скажу уже. А затею вспоминать хорошо - как то, что прошло, а было интересно и весело.


Но там, где отдыхают взрослые с детьми, нужна была для детей организованная самодеятельность - как минимум для того, чтобы дети нечаянно не взорвали весь отдых. Такая была и у нас, ее возглавляли Затейник и Затейница - звали мы их по именам-отчествам, как именно - вспомнить не могу. Бабушка моя свела с ними знакомство. Они ставили пьесу-сказку, и, когда один из актеров заболел, и образовалась вакансия, ее безжалостно заполнили мной.


...Жил-был царь. У него были корона и царица, ее корона была не хуже царской, а еще у нее были золотые бусы. Царь был по должности грозный и даже самодур, но не до безобразия. Он горевал из-за того, что начал стареть. Если бы он сам не сказал, вы бы, со стороны глядя, вряд ли заметили это, так как мужчина был вполне крепкий, лет двенадцати. Но первый монолог царя был о неумолимой старости, которую он желал бы остановить. Любознательная и заботливая царица где-то слыхала, что за тридевять земель есть волшебное зерно жизни. Кто его съест - тот будет здоров и крепок, а если стар - вновь обретет молодость. Путь к зерну был неясен и предполагал тридевять опасностей. Самому царю отправиться на поиски, опять же по возрасту было не по силам, да и царство оставить было нельзя, но для рискованных предприятий у него имелась кандидатура.


Как вы догадываетесь, наверное, у царя и царицы был еще и принц. Мать его любила и жалела, отец, может быть, втайне и любил, но вслух иначе, как дурачком не называл. Дело в том, что юноша, сколь я его припоминаю, был натура задумчивая и мечтательная. Не проявляя интереса к делам государства, он предпочитал пропадать в царском саду, читать и мыслить сам с собою неизвестно о чем. Это была еще одна причина для отца бояться старости, так как передать державу столь непонятному наследнику ничего хорошего не обещало. Но в поход за второй молодостью для себя царь отправил именно его, предоставив сыну возможность оправдать свое бесцельное существование. Должно же было повезти дураку!


Главный признак умственной отсталости принца царь-отец видел в том, что принц "Читает Тацита, Шекспира..." Кто такой Тацит - виновата, в то время я не знала. А вот Шекспир...


Дома, за несколько месяцев перед тем я уже добралась до стеклянного шкафа, где хранились альбомы, энциклопедии и книги об искусствах и путешествиях, и с самой нижней его полки (куда только пока и могла залезть беспрепятственно сама, так, чтобы не образовался разоблачающий меня беспорядок) вытянула большую книгу в твердой коричневой обложке. Весь вид книги говорил о том, что она принадлежит к самым уважаемым, живет долго и будет жить. И в самом деле, она была на много лет старше меня, но выглядела старинной, а не состарившейся.


На обложке в круглом медальоне был портрет мужественного человека с бородой. На титульном листе - другой и не очень похожий портрет того же человека с лукавой физиономией: "добро пожаловать, а я знаю нечто эдакое, щас запишу и расскажу вам". Я пропустила предисловие, бессовестно перелистала все сонеты. Первая пьеса открывалась иллюстрацией. Прекрасный, стройный юноша в костюме из сказки или эпохи, о которой сочиняют сказки, с длинными и густыми черными кудрями, несомненно, был показан в состоянии благородного гнева - по этой причине он пронзал шпагой своего противника в пышных одеждах и даже впечатывал его в край картинки. Через несколько страниц обнаружился понятный монолог про маленькую фею, которая ездит на червячках и паучках, а еще подальше - диалог между юношей и девушкой, красивый, но не совсем понятный. Можно было только догадаться, что они будут любить друг друга, хотя юноша, кажется, уже раньше был в кого-то очень влюблен...Следующая вещь была в двух частях, и называлась не трагедией, и не комедией, а исторической хроникой. Заглавие ее было "Король Генрих IV". Я тогда не очень разбиралась в Генрихах, и, хотя среди действующих лиц было несколько принцев, у них не было не одной принцессы - это как же можно! Просмотрев список персонажей, я осталась довольна своей эрудицией: мне уже было тогда известно, кто такой "принц Уэльский". Ближе к середине книги нашлась та самая пьеса, которую я узнала по названию - имени главного героя. О ней я уже знала, что она - лучшая, главная и в высшей степени великолепна. По ней был снят черно-белый фильм, где были принц и Призрак, король, королева, суетливый толстяк и девушка в струящемся платье, тот самый фильм, где "Порвалась дней связующая нить..." и с которого меня с великим трудом прогоняли спать после программы "Время". Хотя, если бы меня попросили пересказать его содержание близко к тексту, вряд ли бы мне это удалось. Мне очень повезло, что тогда меня об этом никто не спрашивал.


Книгу эту я полюбила сначала не за то, что в ней было - тогда я еще не умела по-настоящему это читать, хотя вообще читала свободно, а стихи произвели должное впечатление своим величием, и скоро моей бабушке пришлось на кухне, в процессе подготовки сырников, выслушивать декламацию: "Надзор за скорбным шествием к могиле Мы Долабелле поручить решили". Я полюбила ее раньше за то, как она выглядела, что она еще обещала мне. Она выглядела в точности как те, которые в начале мультфильмов открывают, чтобы начать нестареющую сказку. Она выглядела предназначенной для преувеличенно серьезных детей, уже открывших в себе склонность к "фундаментальному" - в смысле греческих мифов. Проникнувшись мифами, можно было перейти к ней. И скорее всего поэтому я, еще не понимая, но уже привыкая, стала ее за собой немножко таскать и тискать, так что, когда на первых репетициях выяснилось, что ненормальный принц читает Шекспира, бабушка была в восторге от своей прозорливости.


- Ты слышишь, Валя? Шекспир - это для тебя...


Для любительского театра у Вали было два достоинства. На свой возраст она была очень большого роста - это сейчас у нее средний, а тогда она смотрелась крупнее многих ровесников. И еще она умела красиво и с выражением (по мнению бабушки) читать стихи. Особенно стихи героического содержания по школьной программе. На этом актерские качества заканчивались, а неодолимой страсти к перевоплощению никогда не было (песни-танцы-выкрутанцы дома под пластинку были, но это же не публичные выступления - свобода импровизации и позориться не страшно). Но этого, с точки зрения затеявших взрослых, должно было хватить для роли задумчивого принца. В придачу к этим достоинствам принц картавил - однако не настолько, чтобы это мешало читать стихи и совсем не позволяло их слушать в его исполнении.
Актерская сверхзадача состояла только в том, чтобы выучить слова и провозгласить их со сцены - выразительно и так громко, чтобы слышали дальше первого ряда. О более глубоком проникновении в образ речь не шла - или, может быть, и шла, но для меня текст был главной заботой. Принц мой был большой любитель мыслить вслух, и у него было много длинных монологов. В начале самого первого, когда он, представ перед зрителем в меланхолии, рассуждал на тему "полсвета обошел - не нашел - и что судьба готовит?", он роптал, кроме прочих назойливых раздражителей, на свою невыносимую неприспособленную обувь: "Ботинки модные истоптал...тьфу!" С этими словами принц отстегивал с ноги сандалию и ожесточенно швырял ее в край сцены (так, чтобы упала со стуком, но не так, чтобы свалилась). В дальнейшем до конца картины все мысли его были о том, чтобы, во-первых, текст не забыть, а во-вторых - не забыть по окончании монолога подобрать ненавистную сандалию и под печальные звуки баяна, выражающего его настроение, утащить ее с собой за кулисы. Не выступать же весь спектакль полубосой?


Память не сохранила всех подробностей сюжета пьесы. Сейчас припоминаю, что кроме царской семьи в ней участвовали колдун, он же волшебник в чалме и лиловом халате - его играл один из знакомых старших мальчиков, заморская девица Ненаглядная Краса - ее играла одна из старших девочек в элегантном желтом платье, двое знаменитых, гениальных и острохарактерных сыщиков, пущенных по следу принца, - они пели дуэтом на мотив "Не кочегары мы, не плотники.." и отвечали за комические эпизоды. Так что задумчивый принц вовсе не был самым ярким персонажем - зато был самым главным, ибо каша варилась вокруг него. Злую силу воплощала собой орда разбойников и разбойниц - как я припоминаю, банда была в основном женская. Они прослышали, что придурошный наследник оказался без присмотра на большой дороге, и, разумеется, начали на него охоту. Принцу, надо сказать, не только свыше разумной меры глубокомысленному, но и бесстрашному, по условиям беспощадного сюжета не судилось увернуться, и два раза он попадал к ним в плен. На первый раз все обходилось благополучно. Во время первой совместной сценки с разбойниками принц, припертый к заднику, только мотал головой и молчал, как пленный партизан, хотя "Вредные советы" Остера тогда еще не появились. Разбойники наседали на него, желая выведать, что на самом деле у него на уме, изображали бандитское радушие и делали всякие заманчивые предложения вроде "Оставайся с нами, мы тебя женим".


После этого принц получал обратно свободу и продолжал путь согласно предназначению. На этом пути ему встречались красавица, с которой у него возникало взаимное нежное чувство, и волшебник. Но вторично принц попадал к разбойникам уже с чудесным зерном в кармане брюк, и разбойники горели понятным злодейским желанием выцарапать из него любой ценой эту драгоценность.


Неблагодарная я не догадалась запомнить ни имени автора пьесы, ни точного ее названия. Но, кто бы ни был автор, поработал он хорошо, и зрелище в детском исполнении должно было быть занимательным для взрослых. Пьеса была написана прозой и стихами, в ней было чему посмеяться, и над чем поплакать - потому что до сих пор только забавные и смешные разбойники в определенный момент становились по-настоящему страшными. Были в пьесе и дружеские приветы как современности, так и вечности. Особенно же приятно, что принц мой, помимо того, что просто был главным героем и хорошим человеком с простительными странностями, с очевидностью был не сам по себе. Он представлял собой еще и маленькую вариацию другого принца, куда более героического и знаменитого. И фразу "быть или не быть?" он тоже произносил. А разбойники, собираясь его ликвидировать, в случае, если зерно не отдаст, провозглашали со злодейской радостью: "Ведут ГамлЕта - щас будем делать из него котлеты!" Они, понятно, глумились. Но и другого имени, кстати, у принца не было. Отец называл его дурачком - но ведь имя "Гамлет", как я узнала позднее, и означает "дурачок"[1].


Поэтому, когда я вспоминаю эту театральную затею, в которую меня сдали по стечению обстоятельств и против моей воли, я до сих пор тихонько льщу своему самолюбию, позволяя себе считать, что играла не только маленького глубокомысленного принца в опасной дороге, но и другого, того самого. В семь лет. Пускай несерьезно и совсем немножко, но это был он.


Осторожнее, уважаемые сочинители дружеских шаржей на классику! Не все исполнители поймут ваш юмор, зато они далеко пойдут за своим воображением. Правда, если б вы были осторожны, так не сотворили бы совсем ничего, и не о чем тогда было бы с вами разговаривать.


Фотографий, конечно же, нет. Костюм одолжила наша дама Затейница чуть ли не из своего гардероба. Какая-то серебристая блузка с блестками заменила кольчугу, косы спрятали под бархатный берет, на плечи накинули плащ. Не помешала бы еще шпага...но как бы я с ней управилась? Да и дуэльных сцен в пьесе не было. Уж я не берусь предполагать, как оно должно было смотреться со стороны - совсем цирк или жить можно - но в моих глазах это было великолепнейшим и самым настоящим королевским нарядом. И тот, кто осмелился бы усомниться, должен был бы иметь дело с моей королевской гордостью. Даже без шпаги. Мне, впрочем, не было трудно представить у себя на поясе под плащом кинжал.


В финале пьесы, когда принц после всех угроз и искушений отказывался выдать врагам волшебное зерно, для него наступала героическая гибель. Разбойники всей толпой наваливались на него, потом расступались, и герой лежал на сцене бездыханный. Пред лицом, очень надеюсь, сочувствующего зала. Но тут появлялись отец с матерью, а также волшебник с красавицей. Царь, при виде мертвого, но исполнившего долг сына, внимал голосу раскаяния и отказывался от зерна жизни, чтобы воскресить принца в лучших сказочных традициях. Он лез мне в карман за зерном, роль которого исполняла конфета, провозглашал, что плюет "на трон, на молодость и власть", но не плевал буквально, а совал конфету в еще не остывшие уста с призывом: "Встань, сын мой!" Принц воскресал, следовали всеобщее примирение и танцы.

Не считая того, что юный принц вдруг ближе к концу на ровном месте забыл текст - который ему тотчас же ловко подсказали, нетерпеливо начал шевелиться за несколько секунд до того, как ему полагалось воскреснуть, и в финальном танце перепутал движение, - не считая этих маленьких накладок, простительных для приневоленного дебюта в семилетнем возрасте - в целом роль он провел удачно. Бабушка и затейники остались довольны, во всяком случае, а зал хлопал и не свистел. Тайны из того, что главную мужскую роль играет девочка, никто не делал. Участникам спектакля тут же на сцене вручили памятные грамоты, а для этого надо было объявить имя-фамилию каждого лауреата. А потом такое произошло. Сижу я с подаренной книжкой у входа в корпус. Тут же на скамейке устроились несколько незнакомых мне дядек, не самых симпатичных. Косы мои без лент лежали у меня на груди. И вот один из дядек говорит:
- Это ты, что ли, принца играла?
- Да, - отвечаю ему без всякого удовольствия и чувствую даже, что мне стыдно. Непереносимо. Так и провалилась бы!


Актер, если он настоящий, должен стремиться играть и принимает для этого все сопутствующие неприятности. Если же в человеке даже после удачного выступления стеснение перевешивает гордость - видать, он на сцену случайно попал и не для нее родился.


Может быть, поэтому я после этого случая актрисой стать не возмечтала, выступала со сцены лишь по школьной необходимости и уже никогда никого не представляла. Но "Вильям Шекспир. Избранные произведения" в переводах С. Маршака, Т. Щепкиной-Куперник и Б. Пастернака 1953 года рождения жив и в почете - а разве можно ему умереть? Добавились к нему новые издания, со временем - на разных языках, и не раз пригодился мне могучий и славный Вилл, подвиг меня на многие мысли и фантазии. (А вдруг и я ему пригодилась? - у него, конечно, во всем мире много друзей, и куда более меня заслуженных, но здорово бы это было).
Уже через много лет после смерти моей бабушки нашлась ее старая сумка, а в ней - листки с ролью принца, которую она тогда для меня переписала: "Зачем вам, дурачки, зерно?" Как зачем - а для ростка.

[1]. Примечание к изданию Деяний данов/Деяний датчан Саксона Грамматика, выложенному по адресу http://norroen.info/src/other/saxo/hamlet.html (дата обращения 02.08.2023): Гамлет (или Амлед) — исл. Amlodi; в современной Исландии это слово используется метафорически, означая «дурак», «слабоумный» и т. п.

23 Марта 2011