Было дело в Грибоедове

     Из цикла: "Заметки о Мастере и Маргарите".      

«Было дело в Грибоедове» - так называется 5 глава «Мастера и Маргариты». Честно говоря, писать о Грибоедове в связи с булгаковским романом, у меня не было никакого намерения. Я собиралась ограничиться Пушкиным  - тем, как в «Мастере и Маргарите» представлены пушкинские мотивы и какую смысловую нагрузку они несут в контексте романа и его главного замысла. Но Булгаков и  художественная правда его романа «взяли своё». Судьбы двух великих русских поэтов, двух тезок, Грибоедова и Пушкина были переплетены между собой самым тесным образом. В этом переплетении был и высокий трагический символизм.  Достаточно вспомнить их «встречу». 11 июня 1829 года  Пушкин во время «путешествия в Арзрум» по его собственным словам, неподалёку от Двальского перевала, близ небольшого армянского села Гаргар (ныне Пушкино) встретил арбу, на которой переправляли в Тбилиси тело убитого в Тегеране русского дипломата Александра Грибоедова. Ах, какие параллели напрашиваются между гибелью Грибоедова, укрывшего в русском посольстве армянских девушек из гарема персидского шаха и растерзанном толпой исламских фанатиков (вполне возможно, что к гибели Грибоедова приложили руку англичане) и гибелью «невольника чести» Пушкина, вступившегося за честь жены (история дуэли Пушкина с Дантесом тоже полна провокаций)!
     Но не буду отвлекаться от темы. В дело написания этой заметки вмешался «его величество случай». В связи с очередной пушкинской годовщиной я вспомнила картину «Пушкин в селе Михайловском» Николая Ге, поскольку оригинал этой хрестоматийной, известной всем и каждому со школьных лет картины, хранится в нашем Харьковском художественном музее. Я взглянула на неё в очередной раз, вспомнила, что мельком недавно прочла у Альфреда Баркова о «доме Грибоедова», и тут меня, как говорится, осенило… )))) В результате появилась идея данной публикации. Её можно рассматривать как совершенно самостоятельную заметку о романе М.А.Булгакова «Мастер и Маргарита», а можно и как продолжение заметки «Безумно я люблю Татьяну» (http://stihi.ru/2021/06/06/5601). Я как раз остановилась на том, как поэт Иван Бездомный, под аккомпанемент арии Гремина из оперы Чайковского «Евгений Онегин», тёмными арбатскими переулками пробирался к дому Грибоедова, в котором располагался МАССОЛИТ.      
     Ну, а теперь всё по порядку.  Сначала - слово рассказчику, от имени которого ведётся повествование в романе «Мастер и Маргарита».  Вот что он говорит о доме Грибоедова, на площадке перед зданием которого в летнее время действовал ресторан под парусиновым тентом – излюбленное место времяпрепровождения членов писательской организации «МАССОЛИТ».    
    «Дом назывался «домом Грибоедова» на том основании, что будто бы некогда им владела тетка писателя – Александра Сергеевича Грибоедова. Ну владела или не владела – мы того не знаем. Помнится даже, что, кажется, никакой тетки-домовладелицы у Грибоедова не было... Однако дом так называли. Более того, один московский врун рассказывал, что якобы вот во втором этаже, в круглом зале с колоннами, знаменитый писатель читал отрывки из «Горя от ума» этой самой тетке, раскинувшейся на софе, а впрочем, черт его знает, может быть, и читал, не важно это!»
      Альфред Барков, увы, покойный ныне автор скандальной книги  «Мастер и Маргарита: альтернативное прочтение», в которой явно провокационные утверждения о сути романа и его персонажах сочетаются с очень интересными наблюдениями относительно деталей романа,опознал в булгаковском доме Грибоедова здание Дома ученых. Вопреки мнению, что прообразом дома Грибоедова послужило здание Литинститута. При этом Барков отметил демонстративную развязность авторского тона, которую следует воспринимать как намёк на то, что ни единого слова из того что говорит рассказчик, нельзя принимать за чистую монету. А также на то, что именно в здании московского Дома Ученых на Пречистенке бывал А.С.Пушкин.  В 1818 владельцем этого дома стал  Ивану Александрович Нарышкин, двоюродный дядя жены Пушкина Натальи Николаевны, - он был у четы Пушкиных на свадьбе посажёным отцом.  Вот у него-то в гостях, действительно – Барков прав, бывал Пушкин. И у Булгакова – приходит к заключению Барков - на самом деле речь идёт не об Александре Сергеевиче Грибоедове, а об Александре Сергеевиче Пушкине.
      С этого момента нить рассуждений Баркова полностью подхвачу я. Теперь о картине Николая Ге «Пушкин в Михайловском» (1875). В своё время её и публика, и критика встретили холодно, а вот советское литературоведение подняло на щит. Именно в советское время эта картина была массово растиражирована. И понятно почему. Ге написал её под впечатлением воспоминаний о Пушкине его друга Ивана Ивановича Пущина («Мой первый друг, мой друг бесценный!»). Пущин вспоминал и о своём визите к  ссыльному Пушкину в Михайловское в январе 1825 года – он был первым из лицейских друзей, кто посетил опального поэта. С собой он привёз рукопись «Горя от ума». На картине Ге Пушкин как раз читает рукопись грибоедовской комедии. Постановка комедии на театре была запрещена, опубликована она была только очень небольшой частью, но это не помешало её широкой известности. Она расходилась в рукописных списках и особенно восторженно была встречена в декбристской среде. Вот и Пушкин на картине Ге читает её с явным восторгом в пристуствии друга – декабриста. Тут же -  и любимая няня Пушкина, вяжет чулок, в полном соответствии с воспоминаниями Пущина. Она -  представительница простого народа, ставшая для Пушкина тем самым народным источником, из которого он столь много почерпнул, почему и  заслужил славу русского национального гения, поистине народного поэта. Да и тот факт, что после первой выставки картину купил Николай Некрасов, певец трудового народа, тоже немало способствовало её официальному признанию советской властью. Короче, картина Ге «Пущин в селе Михайловском» полностью вписывалась в советскую идеологию*.   
      К началу 30-х годов прошлого века она уже была настолько хорошо известна, что когда на выставке 1932 года была представлена картина Павла Кончаловского под тем же почти названием «Пушкин в Михайловском», на которой Пушкин был изображён в одной рубашке, без брюк, критики сразу вспомнили и картину Ге. Появился шарж Бронислава Малаховского, который пародирует и картину Кончаловского, и картину Николая Ге, причём на место няни помещён сам Кончаловский.
     Булгаков, конечно, не мог не откликнуться в свойственном ему сатирическом духе на популярность картину Ге у советской власти. Таким же шаржем или пародией на неё является рассказ автора о доме Грибоедова. Попутно замечу, что творчество Ге очень сильно, уже самым серьёзным образом, повлияло на образы Пилата и Иешуа. Исследователи находят сходство булгаковских персонажей с образами, созданными Ге на картине «Что есть истина? Христос и Пилат».  И здесь уже  нет и намёка на какие-то шаржи и пародии… 
   Ге был очень добросовестным художником, и чтобы воссоздать доподлинно обстановку комнаты Пушкина приезжал в Михайловское, общался с теми, кто помнил Пушкина. Так, он посетил в  соседнем Тригорском уже очень пожилых сестёр Керн, одна из которых, Анна, когда-то вдохновила Пушкина на стихотворение: "Я помню чудное мгновенье". Сёстры обстоятельно рассказали Николаю Николаевичу, что и как было изменено в Михайловском доме, а что из вещей и мебели сохранилось с того времени, когда поэт бывал здесь.
     Однако несмотря на все стремление художника к исторической достоверности публика и критика, как я уже говорила  приняли картину холодно. Общественное мнение сошлось на том, что Ге «лучше замысливает, чем исполняет». И что особенно обидно было для Ге, его упрекали именно в недостоверности, в том, что комната, в которой Пушкин читает Грибоедова был им слишком приукрашена. Екатерина Фок в своих воспоминаниях написала:  «Художник Ге написал на своей картине «Пушкин в селе Михайловском» кабинет совсем неверно. Это — кабинет не Александра Сергеевича, а сына его, Григория Александровича. Комнатка Александра Сергеевича была маленькая, жалкая. Стояли в ней всего-навсе простая кровать деревянная с двумя подушками, одна кожаная, и валялся на ней халат, а стол был ломберный, ободранный: на нем он и писал, и не из чернильницы, а из помадной банки. И книг у него своих в Михайловском почти не было; больше всего читал он у нас в Тригорском, в библиотеке нашего дедушки по матери, Вындомского». Также описывал команту пушкина и  историк Михаил Семевский, посетившего Михайловское: «Мебели было немного и вся-то старенькая… Вся обстановка комнаток Михайловского домика была очень скромна: в правой, в три окна, где был рабочий кабинет А. С-ча, стояла самая простая деревянная, сломанная кровать. Вместо одной ножки под неё подставлено было полено: некрашеный стол, два стула и полки довершали убранство этой комнаты».
     По законам пародийного жанра Булгаков ещё больше приукрашивает  комнату, в которой проходила читка «Горе от ума»,  и она уже превращается  в зал с колоннами, да и все дело происходит в богатом особняке. Няня из представительницы народа превращается в тётку-домовладелицу, т.е. в паразитический и враждебный элемент. Если няня на картине сидит на краешке софы, за работой, хотя и внимательно вслушивается в то, что читает обращённый к ней спиной Пушкин, то  у Булгакова в авторском рассказе тётка развалилась на софе. (На картине Ге, если кто и развалился, то это Пущин, разомлевший после долгой зимней дороги, обеда с шампанским и кофе.) Не говоря уже о том, что перепутаны два Александра Сергеевича. 
      Намеренно внося путаницу (хотя такие поэтов, как Рюхин или Бездомный до его «преображения», видимо, легко могли перепутать одного поэта с другим), Булгаков одновременно своим намёком на картину Ге указывает и на причастность Пушкина к «делу в Грибоедове».    
     А.С.Грибоедов создал сатирическую комедию нравов. Нравов московского дворянства, московского светского общества. Понятие «грибоедовская Москва» стало нарицательным. Барков указывает, что в библиотеке Булгакова имелась книга М.О. Гершензона «Грибоедовская Москва». В 1928 году вышло  советское издание этой книги, то есть как раз к моменту начала работы Булгакова над романом. Михаил Афанасьевич понятие «грибоедовская Москва» перенёс на литературную среду, на писателей, членов творческого союза «МАССОЛИТ» (то ли от «массовая литература», то ли, по Бракову, от «мастера советской литературы»). Эти писатели – обитатели «дома Грибоедова», завсегдатаи ресторана, и в лучших традициях старой Москвы - большие любители и ценители московской кухни.   
     Вершиной комедии «Горе от ума» является сцена бала, на котором московское избранное общество признаёт Чацкого сумасшедшим. Аналогичную реакцию у «грибоедовцев» из «Мастера и Маргариты», избранного писательского сообщества, вызывает попытка Иванушки Бездомного объяснить, что произошло с Берлиозом на самом деле. Все сходятся на том, что он сошёл ума и отправляют его в соответствующее учреждение.
     Но и у Пушкина вершиной «Евгения Онегина» является встреча главного героя с Татьяной на балу. Причём, Пушкин прямо указывает, что Онегин, «попал как Чацкий с корабля на бал», и тоже даёт весьма нелицеприятную характеристику основной массе присутствующих: «Тут был однако цвет столицы, и знать и моды образцы. Везде встречаемые лицы, необходимые гупуцы».  Он  явно перкликается со словами Грибоедова: «В моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека» и также, как и его тёзка-предшественник, рисует соответствующие портерты. Автор либретто к опере «Евгений Онегин» К.Шиловский пушкинское описание петербугской знати сохранил (по сути),  вложив его в текст арии Гремина.    

Среди лукавых, малодушных,
Шальных, балованных детей,
Злодеев и смешных, и скучных,
Тупых привязчивых судей.
Среди кокеток богомольных,
Среди холопов добровольных,
Среди вседневных модных сцен,
Учтивых ласковых измен.
Среди холодных приговоров,
Жестокосердной суеты,
Среди досадной пустоты,
Расчётов дум и разговоров,

      В итоге мы имеем не только двух Александров Сергеевичей, но и два бала. Один – в доме Грибоедова, где в только что открывшемся летнем ресторане отплясывают писатели под звуки «Аллилуйи» в исполнении Грибоедовскаго джаза**. «Словом, ад» - так завершает Булгаков описание писательского «бала», в разгар которого приходит известие о несчастном случае с Берлиозом. И второй бал – бал весеннего полнолуния, который устраивает Воланд, и на котором появляется Королева бала – Маргарита. Этот бал мертвецов, исполняющих пляски Смерти, уже не метафорический ад… Полонез Чайковского, слышавшийся из окон квартир, пока Иванушка шел к дому Грибоедова центральными московскими улицами, звучал предвестием этого бала, свидетельством того, что Воланд уже прибыл в Москву. «Он появился» - с этими словами Иванушка Бездомный обращается к писателям, который с удовольствием бы продолжили танцевать, если бы не известие о Берлиозе и необходимость вести себя приличествующим такому печальному событию образом. Но участники «бала в Грибоедове», конечно, предостережению Иванушки не вняли…
      Пушкин, несмотря на ряд высказанных им критических замечаний в адрес «Горя от ума», считал комедию «прелестной» и находил в ней «мастерские черты». Об этом он писал А.А. Бестужеву в письме в конце января 1825 года, то есть спустя меньше месяца после того, как Пущин привёз ему рукопись Грибоедова. А пройти мимо того, что Пушкин фактически причислил  Грибоедова к «мастерам», говоря о романе «Мастер и Маргарита», конечно, нельзя.
     На картине Ге «Пушкин в селе Михайловском» один мастер читает рукопись другого мастера. И если Булгаков, ещё один мастер, пародировал эту картину, то только ради того, чтобы очистить это одно из самых светлых творений Ге (а вместе с ним и образ Пушкина) от фальшивых конъюнктурно-идеологических наслоений и сделать более выпуклой основную идею картины - перекличку двух подлинных мастеров русской литературы.      
    Ну, а что же «московский врун»? Он, конечно, заслуживает отдельного рассказа. Может быть, когда-нибудь я расскажу и о нём )))


* Нынешние критики любят подчеркивать, что друзья читали «Горе от ума» после того, как распили за обедом пару бутылок шампанского, что их общение не имело никакой особой идейной подоплёки и т.п. Да, было и шампанское, и кофе, а потом, позже даже ром. Но что касается самой сути дела, то Ге передал его точно. Говорили о настроении в стране. И Пушкин очень живо, со свойственной ему пылкостью, реагировал на то, что ему казалось несправедливыми притеснениями.  Пущин сообщил Пушкину о существовании тайного общества, намёками, не посвящая его в подробности. На что Пушкин согласился, что друг не зря осторожничает, поскольку он, Пушкин, своей несдержанностью может только навредить…

**«И ровно в полночь в первом из них что-то грохнуло, зазвенело, посыпалось, запрыгало. И тотчас тоненький мужской голос отчаянно закричал под музыку: «Аллилуйя!!» это ударил знаменитый Грибоедовский джаз. Покрытые испариной лица как будто засветились, показалось, что ожили на потолке нарисованные лошади, в лампах как будто прибавили свету, и вдруг, как бы сорвавшись с цепи, заплясали оба зала, а за ними заплясала и веранда.
   Заплясал Глухарев с поэтессой Тамарой Полумесяц, заплясал Квант, заплясал Жуколов-романист с какой-то киноактрисой в желтом платье. Плясали: Драгунский, Чердакчи, маленький Денискин с гигантской Штурман Джоржем, плясала красавица архитектор Семейкина-Галл, крепко схваченная неизвестным в белых рогожных брюках. Плясали свои и приглашенные гости, московские и приезжие, писатель Иоганн из Кронштадта, какой-то Витя Куфтик из Ростова, кажется, режиссер, с лиловым лишаем во всю щеку, плясали виднейшие представители поэтического подраздела МАССОЛИТа, то есть Павианов, Богохульский, Сладкий, Шпичкин и Адельфина Буздяк, плясали неизвестной профессии молодые люди в стрижке боксом, с подбитыми ватой плечами, плясал какой-то очень пожилой с бородой, в которой застряло перышко зеленого лука, плясала с ним пожилая, доедаемая малокровием девушка в оранжевом шелковом измятом платьице.
     Оплывая потом, официанты несли над головами запотевшие кружки с пивом, хрипло и с ненавистью кричали: «Виноват, гражданин!» Где-то в рупоре голос командовал: «Карский раз! Зубрик два! Фляки господарские!!» Тонкий голос уже не пел, а завывал: «Аллилуйя!». Грохот золотых тарелок в джазе иногда покрывал грохот посуды, которую судомойки по наклонной плоскости спускали в кухню. Словом, ад».