5. Цвет дворянства весь в моей лишь роте

   Глава из тома "Генриетта Французская – королева Англии"
       (предыдущий эпизод "4. Ну, мы и спьяну гвардия, не стая"
           http://stihi.ru/2021/05/27/6051)

Без визы и оглядки на лимит,
без ряда упоительных причастий
сквозь вечность ожиданий к нам летит
в корсаже опьянённости миг счастья.
Привычное – наш тусклый сателлит.
Краса же – погостить идёт нечасто…
…Всю россыпь фактов Хронос застеклит
для Истины едва ли без обид,
поскольку ложь – грунтующая паста…
                .               .               .
В мир Истин совершить мечтая рейд,
болезненно король был подогрет
скопленьем слухов, тлеющих средь терний.
Любуясь композицией настенной,
где в центре королевский был портрет,
в беседе озадачил острой темой
Людовик кардинала тет-а-тет:
– Подорван явно мой авторитет.

  На гвардию смотреть ужель отрадно?!
  А был ведь рад – на первых-то порах!
  Дуэт король-охранник суть     бог-раб,     но
  цвет гвардии ведёт себя похабно.
  О ротах мы молвы дурной внезапно
  дождёмся не про    жизнь    уж, а про прах.
  По счастью, мир не порохом пропах.
– Парижу угрожает поэтапно
  досадный между ротами напряг:
  мои гвардейцы с вашими масштабно
  повсюду спор ведут до звона шпаг.
– Каким же руководствуются стадно
  мотивом? Стычкой с бранью на устах?
– Сплошь буки и быки, а не   отряд,    но
  от стычек ваших с нашими отрадно
  не мне. Разбиты нравы в пух и прах!
  По-доброму не   ценят   буки благ!

  Тут спор не Арлекина с Коломбиной.
  Под сенью то берёзки, то рябины
  бойцы мотают сопли на кулак.
  У всех, хотя они «не при делах»,
  носы в крови. Гораздо реже – спины.
  В крови престиж    указов    тонет. Драк
  становится всё больше – хуже    спим    мы.
– И чем же разогнать должны мой    сплин    мы,
  коль роты в вечной ссоре?! Что не так?
– В моём отряде больше дисциплины.
– А что мои… в таких делах сопливы?!
– Для них, прошу простить за тон, елдак
  и шпага поважнее всех законов!
– Ну, это мне понятно и знакомо.
– Я часть бескровных узаконил… драк…

– А что-то посерьёзней?                – С кошкой! Дома!
  Дуэль устроит нынче лишь дурак!
  Вот-вот война, а силу эскадрона
  уменьшат нам дуэли    вдвое?!    Вздорно
  такое предвещать? Оправдан страх.
– Идиллия в Париже иллюзорна,
  Не высохла ещё кровь на руках…
– Не раз ещё плебс охнет непритворно
  сквозь слёзы: «Вот ещё подранок! Ах»!

– Теперь дуэлей нет?                – Пока   что… вроде.
  Ещё, сир, вам напомнить мне позвольте,
  что цвет дворянства – весь в    моей    лишь роте.
– Моя команда тоже неплоха.
– С насмешками: «Скачи-резвись, блоха»! –
  мои на ваших смотрят свысока,
  мол, в Лувре все – задрот сплошь на задроте.
  Мол, в очереди к трёпке пасть закройте!

  Соперники, как водится в народе,
  друг дружку задирают не слегка.
  И каждого от слов с души воротит.
  К соперникам, конечно же, не против
  ряд    фурий    прилететь издалека.
  Приписываю мысленно нимб роте,
  где мой боец оставит жизнь работе.
– Не снял со своего креста лекал
   Господь для наших подвигов священных.
    Почтим всех, на дуэлях убиенных, –
свой вклад в раздор Луи не предрекал.
– Да не озвучат наши губы скверных
   ослушников, в грехах неимоверных –
   дуэльных – сдохших! Я ведь намекал…
– Да-да, почтим гвардейцев наших верных…

«Бог видит всё! В домах, церквях, тавернах.
Луи, ты слаб среди монархов скверных, –
прелат гнев на себя не навлекал,
презрение скрывал в ужимках нервных. –
Снимать не станет, взяв твой нрав, лекал
с тебя он, ибо твёрд Господь в манерах.
Знай, правлю государством в явных мерах
я сам, хотя и тронный нелегал.

Ты выглядеть не можешь гордым барсом.
Ты слушаешь туфту дворцовых басен,
но знай, мой недалёкий сюзерен:
пою я сладкозвучнее сирен,
однако точно так же и опасен.
Не ты, а я умею круглый год
пасти и обстригать французский скот».
                *               *               *
В Париже не текут экю рекой:
не взять их ленно-запросто рукой.
Гвардейцу, охранявшему пик власти,
один престиж менять ли на другой?!
Везде амбициозны и горласты
вояки, чьи позывы к дракам часты:

росли раздоры, словно снежный ком,
а прах вояк несли их вдовам-жёнам.
Всё верно, но… в столетии лихом,
скорей, дуэльном, нежели учёном,
гвардеец, новой почестью влеком,
в порыве духа светлом или чёрном,
из Лувра к Ришелье шёл прямиком
в охрану кардинала (вновь верхом):

покинув де Тревиля («нафиг     чмо     нам»!),
небесный цвет плаща враз отметал.
«Цвет шефа при любом раскладе ал», –
дышал гвардеец новым феромоном.
Изрядно переев вина с хамоном,
божился он, не требуя медаль,
что цвет плаща – не    мелкая    деталь,

с которой враз не станешь гегемоном.
Цвет шефа при любом раскладе ал?
Все в алом, для гвардейцев ставшем модном,
они и щеголяли: не знамёнам –
так хоть   плащам,   как будто заклеймённым,
свой колер приписал сам кардинал…

Размер    пера    ли при кокарде мал,
иль шеф себя попотчевал лимоном –
дивился Каюзак, что кардинал
советовал не цацкаться с д’Эгмоном…
А граф (как дуэлянт – оригинал)
был яростным бойцом и не был гномом.
Париж – клуб репутации! Но в оном
бойца сам   чёрт   нигде не пригинал,
ведь чёрта ждал фатальный бы финал.

Где вклад бойца отмечен лишь местами,
там путь его – могильными крестами…
…Париж узнал д’Эгмона: это лев!
Он грозен и слова угроз – не блеф.

А что ещё озвучить для рекламы?
Что граф родился для соблазна дев:
мог съесть сердечко,    устрицей    заев?
Мир графа – мир любовной панорамы.
Порой д’Эгмон, излишне разомлев,
играть мог, как герой любовной драмы.
Однажды граф – конечно, из-за дамы –
сумел одновременно вызвать гнев

у трёх ревнивцев:             – Мы тебя задавим!
    Тебе лишь птиц гонять да порознь дев!
Ответил граф усмешкой нараспев:
– К чему на ваших лицах   красота   вам?

    Вам   шрамов   я наставлю и, сомлев
    от ужаса, вы взвоете: «О, лев!
    Прости и будем жить мы по уставам
    дворянской чести   истинной – пусть даром
    нам глупость наша выйдет лишь кошмаром.
    Избавил нас от спеси и жиров –
    пусти в собачью будку. Тоже кров.

     Найдёшь ли нам костей за пару здравиц»?
Ревнивцы взвыли:             – Врёт, как голодранец!
– Над нами скалит зубы птицелов!
   Посмел он нас высмеивать! Нет слов!
   Играем! Я – сержант, ты – новобранец…
   Заплачет очень    скоро    сей засранец!
– Глядит на нас, смеясь?! Ему под рёв

    мы вскроем глаз, его тревожа кровь…
Д’Эгмон для парижан – не иностранец,
чтоб поступь осуждать его шагов.
Кураж бойца в бою – смертельный танец.
Смертельный для напористых врагов,
кому сбивает граф со щёк румянец.
Бог Смерти средь бойцов простых таков,
что трое дерзких вправе скоро кровь
на камни слить в единый скользкий глянец.
Д’Эгмон учил клинками дураков?

Опасные возможности рогов
на темечках мужских открыв случайно,
герой бы не простил своих врагов,
когда б убить пытались хором тайно.
Пытались двое в тыл зайти с боков,
а третий наседать посмел фронтально.

Все трое – сплав матёрых игроков?
Д’Эгмон неуловимо моментально
у дурней оказался за спиной,
плашмя клинком зады надрал скандально,
а вскоре – за минуту – всем фатально
отверстий понаделал глубиной

расчётливо большой, но… не смертельной.
Лечитесь, мол, ушлёпки, я идейно
не склонен добивать любой ценой.
– Убить я предпочёл бы только сдельно…
– Не сердце у тебя, а богадельня.
– Начните жизнь с нуля, но целиной
  воспользуйтесь все трое по    уму    вы,
  не то произведу вас шпагой… в мулы!
  Эй, ты… с бедром… три дня в    постели    ной!

  Лечи и   ум   при этом небесцельно.
  А ты вот, шляпа, шрам свой лицевой
  навек обрёл… и твой он безраздельно!
– Спасибо и на этом. Целиной
  воспользуюсь,    продолжив путь земной.
– Меня и ночью бойтесь вы, и денно!
  Курорт рекомендую грязевой,
  но совесть у меня – не богадельня!
   Скажи спасибо, каждый, что живой!
            .             .             .
Во тьме веков начав свой променад,
из общих выходя и нор, и врат,
доныне схожи сферой деликатной
политика и кухня, но не в лад
идут они по жизни необъятной.

Продукт у кулинаров ароматный:
клиентов мастерством не прогневят.
Но в пику всей политике приватной
излишен в их здоровой кухне… яд.

Помногу и со всеми в лад подряд
политик с кулинаром говорят,
зовя за перспективою приятной.
Стряпне простой, но многовариантной
шеф-повар обучает поварят.
В политике – сложней всё и затратней.
Провинции построив пёстро в ряд,
бахвалится столица силой ратной.
Когда Париж от власти отстранят,
затребует он тотчас ход обратный.

Столичный мир, то блеклый, то нарядный –
давно сам по себе уже страна.
От славы (далеко незаурядной)
до мрака весь Париж – в контрастах дня.
Кому-то тут не в масть всё, что опрятно,
ну а кому-то сам приор – родня.
Писк крыс ли, голубей ли воркотня –
что больше для прохожего занятно?
Тут каждый закоулок – западня.

Какая в безопасность вера, внятно
в Париже скажет уличная тьма.
Гуляя в одиночку, вероятно,
легко сойти от ужаса с ума.
С огнём играть без свиты неприятно,
что в образе бойца, что свистуна.
Запятнан взор гуляки-шатуна.

Едва ль найти на солнце проще пятна,
чем глядя на Париж к исходу дня.
Крестом «огнепоклонцы»   осенят,   но
возможность уцелеть во тьме скудна.
Столице хлеба, зрелищ дай – всеядна.
Кто высям рад, а кто и блеску дна.

Не всё-то лишь вершинное нарядно.
Без этого явь грешная скучна.
Париж – рассадник буйностей наглядно.
Ему по части острого вкусна
что сумрачная осень, что весна.
По зрелищности он – отнюдь не    клад,     но
балдеть в Париже можно многократно…

…Зевакам заварушка не страшна,
но муторна: какого тут рожна
гвардейцы дразнят жертву столь злорадно!
Чтоб воздух раскалился докрасна,
какой-то граф даст шоу скоро ратно?
Всем в сонном переулке не до сна.
Нет чтоб идти бы мимо аккуратно!
С чего свои он латы взял да снял?

«Какая любопытная возня»! –
косились обыватели злорадно.
Для графа репутация важна,
но выбить дурь из гвардии – затратно.

– Вас кровь моя прельщает иль казна? –
д’Эгмон серчал. – Какого вы рожна
  цепляетесь?! Пойду-ка я обратно.
  Никто из вас троих не Ариадна.
  В пути мне ваша помощь не нужна.

– А ну, граф, подтверди при всех и складно,
  что гвардия безгрешна и галантна!
   Попробуй, нас хоть в чём изобличи!.. –
д’Эгмона оскорбили многократно.
Слова порой больней бьют, чем бичи.

Гвардейцы липли, словно щипачи.
Граф видел, до чего неделикатна
«спесь, хамство, зло» – гвардейская триада.
– Моих не троньте кружев из парчи!
  Аукнется вам, черти, ваш почин!
  Мне   под   ноги не суйтесь! Гоп-бригада!

  Воздеть бы вас на колья палисада!
– Вливайся к нам, но… сам похлопочи…
  …Глядите-ка! Ну, разве не досада?!
  Шикарные у графа хромочи!
  Наш вид престижней.           – Принял вас за стадо.
– Не при, граф, в лужу!  Ног   не замочи!

– Не жмитесь близко! Что вам за отрада?!
Бодался граф с парнями из отряда
прелатской стражи, благо, не в ночи
себя общеньем с ними огорчив:
– Плевал я не гвардейские наряды!
  Слетелись на меня и бурно рады,
  как будто я – червяк, а вы – грачи.
  Ублюдки Ришелье! Дегенераты!
  Ужель по лишним   жизням    богачи?!
  Лишь все на одного вы – лихачи!

  Прочь из Парижа! Бес вам губернатор!
  Порву   вас, чтобы штопали врачи,
  латая вас, где надо и не надо!
  Давно ли   кость   вы грызли, чертенята!
  Вам место указал я в свете внятно,
   чтоб всяк из вас на    шее   цепь влачил!

Натура храбреца не завирала:
граф мысленно врагов уже схарчил.
Герой как бич гвардейской «саранчи»
в себе предвосхищал азарт финала –
беспроигрышно с юности драчлив.
Побить десяток псов – в азарте мало!
Где только граф д’Эгмон «псов» кардинала
доселе не встречал – зол и ворчлив!
Ну, разве что интимно одеяло
он с ними не делил ещё в ночи.

Бойца бахвальство «псов» лишь оттеняло,
но гвардия порой и притесняла…
«Ошейников ничьих я не влачил.
Смерть риском увлекать в   корриде   стала.
Сойду ли я   волчиной   с пьедестала?
Захвачен стаей опытных волчин

я, как птенец! Не дали опериться!
Поможет ли весь прежний   опыт,   рыцарь?!
Довольно   плотно   стражей я зажат.
Подлее не видал ещё засад!
Что толку, что не пёс я, а патриций!
Что ждёт меня, коль нет пути назад?
Я – жертва злых доносов иль петиций»? –
пытался граф понять, за что он взят.
Как прежде, беззаботно пели птицы,
а граф для них внизу – ни кум, ни сват.

Д’Эгмона под конец страстной недели
конвой… иль не конвой… вёл по аллее.
– От выпитого, граф, вы ошалели?
  Палач милее станет, чем цирроз.
   Вы пили и… болтали. Всё всерьёз! –
гвардейцы нервов графа не жалели.
– Хочу от вас на гроб я больше роз…
У графа ноги так отяжелели,
как будто завершил он пеший кросс.

У гостя в ожидании угроз
волнение в душе не улеглось:
«Прелатской резиденции достоин
сегодня я, как узник, или гость?
Для многих и пушист, и бел, да вздорен,
что сделается вскоре вашим горем.

Мне льстят, мол, ты зажился, смерть поправ.
По мнению врагов же, я стоглав
назло всем пикам, шпагам, аркебузам»!
…Как будто шанс сам у себя украв,
невольный гость, дыша поджатым пузом,
запасливо стилет укрыв в рукав,
с опасностью выравнивался пульсом.
– Толкает ли меня под локоть нрав,
  иль этика обходится мне плюсом,

  я лично, как боец с хорошим вкусом,
   в почтении к вам вижу только драйв, –
д’Эгмон шутил, поскольку не был трусом. –
Хотя прямолинеен я как граф,
однако, монсеньор, под неким грузом

   склоняюсь перед вами ниже трав.
Прелат повёл на лесть д’Эгмона усом,
рукою поманил, но улыбнулся
сам холодно и постно, без приправ.

Язвил де Ришелье, чуть подустав:
быть выше паствы требовал Устав.
– Мой штат напомнил мне, как образ, улей.
  Агенты мне на вас глаза разули,
  права на   самосуд   себе забрав.
   У вас ум светский, но не для забав, –
глаза у Ришелье – две амбразуры. –
  Я вас не пригласил    садиться,    граф.
  Вам жить не   до   ста лет, вы не стоглав.
  Так будьте же при мне благоразумны
  для вашей же, граф, пользы! Я не прав?..

               (продолжение в http://stihi.ru/2021/06/08/6528)