Пилат и Петроний

            Идея произвести сравнилку между Понтием Пилатом в «Мастере и Маргарите» и Петронием в «Камо грядеши» пришла мне после знакомства с последней польско-американской экранизацией романа Генрика Сенкевича «из времен Нерона». Увидев больное и усталое лицо «Арбитра Изящества», принимающего ванну, я тогда поймала себя на мысли, что Богуслав Линда — наверное не «Петроний моей мечты» (хотя может быть, это мечта моя не доросла до глубины образа, а не наоборот), но такого Понтия Пилата я бы точно хотела увидеть. Потому что лицо это человека, уже затронутого телесной немощью, но мужественного и по характеру скорее строгого, чем любителя легких наслаждений. Лицо одного из римлян-устроителей. Что «Мастер и Маргарита» — очень популярное в Польше произведение, мне давно известно, но сведений о том, что исполнитель роли Петрония успел побывать также и Пилатом, у меня нет.

            Подробно о влиянии образа Петрония, его романа «Сатирикон» и в особенности «Камо грядеши»  Сенкевича на жизнь и творчество Михаила Афанасьевича, конкретно — на его Роман, можно прочесть, например, в книге Мирона Петровского «Мастер и Город. Киевские контексты Михаила Булгакова» (К., 2001, глава седьмая «Смех под знаком Апокалипсиса»). Приведу несколько цитат.


            «Представление о Петронии и его романе входило в малый джентльменский набор начала века, и потому просто неделикатно спрашивать, был ли осведомлен о них Булгаков. Если не Булгаков, то уж Воланд точно хорошо знал и «Сатирикон», и судьбу его автора. А поскольку в его мире «рукописи не горят», Воланд, по-видимому, читал не один лишь дошедшие до нас фрагменты, но полный текст Петрониева «Сатирикона». С буфетчиком Соковым (…) Воланд разговаривает чуть ли не в образе Петрония — сноба, сибарита и эпикурейца. (…) Воланд советует буфетчику уйти в иной мир, взяв за образец добровольную смерть Петрония, о которой поведал миру Тацит в «Анналах». »

            «Быть может, и пресловутый булгаковский дендизм, на скорую руку составленный из подручных средств полунищей Москвы, восходит к «арбитру изящества» Петронию, «античному денди», по определению современного исследователя.»

            «Образ автора «Сатирикона» сопровождал Булгакова на протяжении всей его киевской юности и обступал со всех сторон. Культура предвоенной, предволюционной эпохи с легкой руки Сенкевича активно усваивала образ утонченного эстета и разухабистого сатирика, всячески облюбовывая добровольный уход Петрония из жизни — в опережение конца мира, его породившего».

            Научная новизна моего исследования должна состоять в установлении параллелей между образами собственно Петрония и Понтия Пилата. Но возможности провести полноценное, глубокое и подробное (и требуемого объема) исследование у меня нет. Поэтому ограничусь заметками о личных впечатлениях, не всегда с должным вниманием к подробностям в источниках.

            Исторический Понтий Пилат предшествует Петронию Арбитру, но «Камо грядеши» предшествует роману Мастера. И рассуждая о влияниях, я думаю, что можно увидеть в литературном Понтии Пилате «новую ступень» литературного Петрония.

            На самый первый взгляд Пилат и Петроний — совсем разные римляне, и в этом — привлекательнейшее начало для сравнения. Если Арбитр Изящества — это красавец-мраморный Гермес, то пятый прокуратор Иудеи — это гранитный Марс с разбежавшимися трещинами. Но если мрамор, кажется, способен немного потеплеть, например, от поцелуя влюбленной в него прекрасной девушки, или от сочувствия пылкому молодому другу, то и под гранитной оболочкой Пилата бьется сердце, и тяжелый его стук станет отчетливо слышен читателю при встрече прокуратора с подследственным из Галилеи.

            У Петрония много блеска, остроумия, любви к красоте. Рядом с ним Пилат — суровый вояка и администратор. Петроний блистает своим несравненным умом, Пилат просто знает жизнь и людей из непростого опыта, который и побудил его воспротивиться утверждению, что «все люди — добрые». (Однако и Петроний — интеллектуал, и у Пилата в Кесарии большая библиотека). Петроний — великий любовник, почитатель Киприды. Булгаковский Пилат вначале грубо отзывался о своей супруге Прокуле, из окончательного текста упоминания о ней исчезли, и вся привязанность прокуратора «помещена в собаку».

            А между тем уже при первой встрече и с Петронием, и с Понтием Пилатом мы узнаем о них нечто такое, что их объединяет: они оба — «больные римляне». Болезнь Петрония — «Венерина медаль», результат его усердного служения владычице Кипра, и он вполне справляется с этой слабостью при помощи процедур в домашней бане. (А потом слабость вновь овладевает им, изо дня в день). У Пилата, как мы помним, гемикрания, от которой болит полголовы и которая стеной отгораживает мучающегося прокуратора от всего мира. Лишь Иешуа мог пройти через эту стену и излечить прокуратора — и, послав его на смерть, Пилат лишается своего спасителя, оставаясь навеки с болью, умноженной муками совести.

            Болезнь Петрония можно (и удобно) трактовать символически: вот, мол, великая античность, была столь прекрасна и непобедима, а теперь больна, ибо породила Нерона и пришла к глубочайшему кризису, из которого выход — или христианство, или смерть. Боли Пилата может быть и символ, но довольно понимать их именно как болезнь человека, одиноко и бессмысленно мучающегося без надежды на спасение, чтобы почувствовать, что значил для него неожиданный избавитель.

            Петроний и Пилат оба — римляне, встретившиеся с христианством. Надо понимать «представители могучего, но старого мира, который должен теперь уступить новой волне, тихо, но уверенно поднимающейся». Волна эта старый могущественный мир не сметет в собственном смысле, но преобразует. Петроний, впрочем, от встречи с христианством не изменится никак — просто уйдет в свой черед. А вот с Пилатом произойдет перемена.

            Петроний, хотя и личность высоко выдающаяся, только Одно из выразительных лиц нероновского Рима в романе Сенкевича. (Но самое выразительное и часто вызывающее самый большой читательский интерес). «Самый главный герой» романа  — видимо, все же Виниций, переживающий духовное перерождение. Среди лиц, окружающих Виниция, его друг и дядя Петроний — не «определяющая величина», Петроний как человек — лучше Нерона, лучше Тигеллина, но он не сильнее нравственно Лигии и апостола Петра, и к Лигии и Петру Марк Виниций уходит из-под влияния Петрония.  Пилат — главный герой сочинения Мастера, которое сам он называет «Романом о Пилате» или «Пилатом». «Пилат летел к концу…» Значит, главная проблема произведения Мастера — это именно история Пилата.

            Пилат — представитель власти Рима в Иудее (каковая должность не доставляет ему удовольствия).  Петроний (как и исторический Петроний) был некогда деятельным и справедливым наместником Вифинии, и любит вспоминать «те времена как доказательство того, чем он мог и сумел бы стать, если б ему заблагорассудилось». В Риме Петроний — придворный-приятель-устроитель развлечений Нерона, предпочитающий жить красиво и легкомысленно. Пилата в Ершалаиме называют «свирепым чудовищем», и он поддерживает это мнение. Петрония римляне уважают и любят.

            Пилата, каким бы он ни был «по природе», должность обязывает. И, думаю, более, чем должность: «прокуратор» — как бы его «вторая натура», его каменная крепость, в которую привела его жизнь. Для Петрония существенно жить так, как он хочет. Он никак не стесняет своего природного добродушия, хотя и бывает несколько циничен, видимо, «дендистски» циничен. Но, с другой стороны, отказ Петрония взять должность префекта претория после пожара Рима и разом решить свои проблемы с Тигеллином (отказ, который затем приведет к гибели Петрония) автор объясняет именно «природной ленью».

            И Пилат, и Петроний служат господину, которого не уважают, — однако служат. Петроний о своем отношении к Меднобородому прямо говорит. То, как именно описано видение Тиберия, явившееся Пилату, как мне кажется, не оставляет сомнений в отношении прокуратора к кесарю. Но гордец Петроний не боится Нерона — даже когда понимает, что погиб. Пилат — обвиненный именно в «трусости» — видимо, испытывает перед императором страх умного и сильного человека перед наделенным властью ничтожеством.

            Вокруг Петрония много людей — его «фамилия», двор Нерона, весь Рим, друг Виниций, любовницы — вначале Хрисотемида, затем — Эвника. Он умеет уединяться (например, когда пишет), но умеет и любит также устраивать праздники, пировать с гостями. Петроний умеет быть человеком компании. Пилат подавляюще одинок. Ему жизненно необходим собеседник, чтобы разрушить это одиночество. (Очень умный собеседник — Афраний, но Пилат, конечно же, понимает, как он опасен).

             Оно, наверное, не слишком остроумно было заменить «девочку на собачку», но привязанность пса Банги к Пилату — чувство такое же, как обожание Петрония его Эвникой. К Арбитру и Златоволосой также отнесено решение: «Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит». (И точно также оно отнесено к Мастеру и Маргарите: «Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, вы взяли бы тоже»).

            Петроний беседовал с Павлом из Тарса «не раз подолгу» и тот его не убедил. Как максимум Петроний согласен считать Христа «самым порядочным из богов» — многих богов, а не учителем Истины. Спор Пилата и Иешуа на лунном луче тем и прекрасен, что ни один из собеседников не может убедить другого, это спор без конца. Но Пилату нужен этот собеседник и длящийся спор, а самое главное — это что «казни не было».

            Мне симпатичны и Петроний, и Пилат, хотя по-разному. Оба они люди мужественные и внутренне не лицемерные (следовательно, для Истины не потерянные, и любопытно, как бы Петроний беседовал с самим Иисусом). К обоим относится похвала «а на второй взгляд он лучше, чем на первый», расплывчатая по форме, но несомненная по содержанию. Восторги Петронию я уже расточала — он получил их; когда Пилат кричит Иешуа, что, мол, царство истины «никогда не настанет!», я думаю: вот человек, который верил в истину, служил ей, искал ее на земле и под землей, и отчаялся найти, так что, когда встретил — не сразу узнал, а когда узнал — отверг почти нечаянно…И тем не менее она его нашла и взяла. Этому человеку, думаю, нужно скорее сочувствовать, чем осуждать его. Петроний, как известно, согласен с мнением, что глупость «ничуть не хуже мудрости и ничем от нее не отличается», а также полагает, что истину и богам не узреть с вершины Олимпа. Но если его можно упрекнуть в «природной лени» и некоторой «надменности разума» (в которой вообще можно упрекнуть человека, который достаточно в своей жизни задумывался, чтобы полагать себя умным :-)), то поставить Петронию в вину трусость точно нельзя.

            Пилат и Петроний оба привлекательны обаянием ума. Но и история каждого из них — это история об ошибке с фатальными последствиями, совершенной умным человеком. Об ошибке мудрого.

            Ведь Пилат утвердил смертный приговор Иешуа Га-Ноцри, хотя и надеялся спасти его, а Петроний в самом начале романа воспротивился намерению Виниция жениться на Лигии («Не для того тащили мы варваров на веревках за нашими колесницами, чтобы жениться на их дочерях»), и кроме того, это ведь он неудачно — не предполагая последствий — пошутил с Нероном: «Сожги Рим и мир, но сохрани нам свой голос!»

            В обоих случаях ошибившийся мудрец имеет дело с последствиями своей ошибки, пытается исправить, но слишком поздно исправлять. В обоих случаях эта его история рассказана бок о бок с двумя другими — о победившей любви верной пары (Виниций и Лигия, Мастер и его подруга) и о «суде над миром» (пожар Рима и пожар «Грибоедова», а затем — гроза над Москвой).

            Разница, например, в том, что Сенкевич к известному историческому финалу — добровольному уходу Петрония из жизни — присоединяет начало: участие Петрония в истории Лигии и Виниция, вообще — роль Петрония при дворе Нерона. Булгаков не только известный сюжет «Христос перед Пилатом» рассказывает по-своему, но и дополняет его эпилогом: «Свободен! Он ждет тебя!»

            Тем самым история Петрония у Сенкевича превращается в историю о «достойно понесенной ответственности», а история Пилата у Булгакова — в историю об ответственности и неожиданном прощении.

            Другое важное отличие, обратившее на себя мое внимание — интонация «голоса автора» по отношению к каждому из этих персонажей. «Голос автора», рассказывающий о Петронии, частично осуждает, частично любуется. Несомненно, это лучшее, что было в «старом Риме» — но увы, это уйдет вместе с ним. Кроме того, ведь и Петроний отчасти повинен в случившейся трагедии: он-то с его острым и блестящим умом должен был, наверное, предвидеть, какие коленца может выкидывать Меднобородый. А вот, поди, оказался недостаточно бдителен — в другую сторону, в сторону мимолетных удовольствий было обращено его просвещенное внимание! Значит, логично, что он должен встретиться с последствиями своих поступков — т.е., принять от судьбы наказание. («Наказание» — конечно, по сравнению с Виницием и Лигией, которые получат милость судьбы как бы «в награду» за свою любовь, веру и принятие Христа). Нам, друзья мои, жаль Петрония, — как будто говорит автор, — но не правда ли, достойно восхищение мужество, с которым он решил свою участь? Право, в его мире с ним случилось лучшее, чего он мог ожидать.

            Подчеркнутый эстетизм Петрония, отождествляющего красоту и  добродетель, временами бросает на него зловещий отблеск: например, когда заболевшую девочку, дочь Нерона, он называет куклой, или думает, что подурневшая в тюрьме Лигия не стоила всех страданий Виниция, или любуется своей подругой так же, как любовался бы прекрасной статуей. Я думаю, что Сенкевич временами несколько искусственно «уменьшает» Петрония, «мудреца, не узнавшего истины», чтобы выгодно выделить рядом с ним его друга Виниция — более простого «хорошего мальчика», который благодаря своей любви к Лигии лучше Петрония своевременно разобрался, что к чему, и принял Истину, то есть Христа. В романе «Камо грядеши» чувствуется, что автор знает,  «чья взяла» в глобальном споре, и смотрит на Петрония с победившей стороны, как на «лучшего из поверженных».

            По сравнению с «Камо грядеши» тон Мастера в романе о Пилате другой — подчеркнуто нейтральный или даже сливающийся с голосом Пилата в сцене его сна. Мастер знает, что история Пилата — «я отверг Истину, но пожалел об этом, отверг не из гордыни, но из слабости» — может произойти с кем угодно в любое историческое время, и глобальный спор далеко не окончен. Пилата называют жестоким, но это «припев» такой, полагающийся имени Пилата. На самом деле он должен вызывать жалость. «Двенадцать тысяч лун за одну луну когда-то, не слишком ли это много?»

            Несмотря на все монологи и письма, Петроний показан более со стороны. Пилат — более «изнутри» и наедине с собой (и своим горем).

            В образе Петрония нет «фатального противоречия», конфликта человека с самим собой. Оно есть в образе Пилата — конфликт двух сторон личности, «естественного» и «должного», (ладно, «человеческого» и «прокураторского»), которые так тесно соединены в одном человеке. Трагедия Петрония — трагедия ума, который себя переоценил, однако имел мужество встретить последствия.

            Петроний, строго говоря, не был обязан менять свое мировоззрение, пока не убедился, что хочет этого или это ему нужно. (Вот Виниций, например, убедился). Пилат, напротив, преступил против себя самого: погубил того, кого хотел спасти, зная, что ему это нужно, необходимо, независимо от того, готов или нет он был принять его учение.

            С Петронием связана тема смерти, с Пилатом — тема бессмертия. То и другое можно понимать двояко.

            Петроний думает, что он жил и умирает свободным — в этом состоит его победа над Нероном и верность своему самому главному жизненному принципу. «Я жил, как хотел, и умру, как мне нравится». Смерть как финал линии в романе — это меньше, чем долгая счастливая жизнь в будущем, за его пределами, которую получили Виниций и Лигия, но и смерть может быть разной: уход из жизни Петрония красив и полон достоинства — в отличие от гибели Нерона. К смерти Петроний относится, или делает вид, что относится спокойно. «Ни один бог не обещал мне бессмертия, стало быть, ничего неожиданного не случится». Тем не менее, о том, умирает ли Петроний, как хотел, «свободным», можно спорить: ранее в романе он почти предвидел свою смерть, но ведь кончает с собой он не потому, что не захотел состариться, а потому, что должен со дня на день получить смертный приговор от Нерона. Следовательно, Петроний всего лишь играет на опережение. От чего он, действительно, свободен — это от унижения и страха. Наконец, от физической смерти раньше или позже не свободен никто из персонажей романа, а действие не переходит «в другой мир».

             Пилат в качестве наказания получает бессмертие — страшное, ненавистное бессмертие, которое «ненавидит более всего в мире». Но после прощения это бессмертие должно смениться другим, видимо, радостным — вместе с Иешуа на лунном луче.

            А теперь то-ради-чего-писано. Не так уж сложно заметить в финале «Камо грядеши», что Виниций и Лигия получают примерно — в общих чертах —  тот же финал своего сюжета, что и Мастер и Маргарита. Виниций пишет Петронию: «Тебя ждет тут покой, какого ты давно не ведал, и искренне любящие сердца».

            На это письмо Петроний отвечает, в частности: «Тебе … кажется, что ваш Олимп еще выше, и, стоя на нем, ты мне кричишь: «Взойди, и ты увидишь такие пейзажи, каких до сих пор не видывал!» Возможно. Но я отвечаю тебе: «Друг мой, у меня нет ног!» Давайте в этом месте вспомним, как Пилат сидит около двух тысяч лет на одном месте, а потом бросается бежать по лунной дороге.

            Но Пилат отправился туда, куда он стремится. Петроний же сообщает Виницию, что идти в том же направлении и не может, и не хочет. А одна из причин, почему он не хочет, в том, что он не верит, что будет принят. «Пусть тогда он сам тебе скажет, принял бы он меня с моими геммами, с моей мурринской чашей, и с изданиями Сосиев, и с моей Златоволосой. При мысли об этом, дорогой мой, меня разбирает смех — ведь даже и Павел из Тарса говорил мне, что ради Христа надо отказаться от венков из роз, от пиров и наслаждений».

            Хотя, конечно же, Виниций и Лигия будуть издалека печалиться о судьбе Петрония, они никак не могут помешать ей совершиться. А Маргарита и Мастер отпускают Петрония, действуя при этом вместе с Иешуа. «За него уже попросил тот, с кем он так стремится разговаривать».

            К чему я это все? — А к тому, что если прощен Пилат, значит, по всей видимости, также прощен и Петроний. Хотя сам он и отказывался в это верить.

2012