Уильям Вордсворт. Твердость и свобода. Перевод

Рёв ветра слышен был ночь напролёт,
Дождь лил как из ведра без перерыва; 
А утром – солнце ясное встаёт
Под пташек радостные переливы.
Вот голубок заворковал игривый,
Ответ сороке громко сойка шлёт, 
И воздух полнится приятным шумом вод.

Как восхитителен такой восход:
Сверкают капли на сырой траве,
Голубизной сияет небосвод!
И заяц мчится, радуясь заре:
Блестит, как будто купол в серебре
Туман из брызг ногами зайца взбит, 
И белым облаком вослед ему летит.

По вересковой пустоши я брёл,
Когда тот заяц на лугу резвился;
И к умиротворению пришёл,
И чувством в радость детства возвратился –   
Как будто бы душою возродился;
Воспоминанья детства помогали
Мне позабыть свои заботы и печали!

Но жаль – веселья нам не удержать,
Когда нет радостного продолженья:
В унынье возвращаемся опять,
По мере остыванья восхищенья.
Со мной случилось это возвращенье:
Нагрянули глухие страхи вдруг, – 
Мне не дано узнать причины этих мук.

Да, пенью жаворонка я внимал,
И зайца жизнерадостность пленяла,
Себя природы сыном я считал,
Она меня тем утром восхищала, –
Хотя беды ничто не предвещало;
Но смутно опасения точили
Мне душу; тяжкие несчастия сулили.

Как жизнь моя приятно проходила!
Сопутствовал ей ветреный настрой – 
Всё обрести, казалось, можно было,
Я верил: всё придёт само собой;
Но как бесплоден был подход такой!
Тот, кто не хочет для себя стараться,
Тому нельзя и от других любви дождаться!

Как был чудесен юный Чэттертон!*
Я размышлял о том, что в жизни ждёт;   
О том певце, - каким весёлым он**
За плугом шёл, не зная, что грядёт:
Да, нас, поэтов, славный дух ведёт, – 
Как радостно мы юность начинаем!
Но смерть упадком сил в безумии встречаем.

И, по какому-то благоволенью, –
Как будто волею небес, – когда   
Я размышлял в своих силках сомненья
Так о превратностях судьбы, тогда
На берегу зеркального пруда
Увидел я седого человека:
Он выглядел, как будто старцем был от века.

Так на горе дивятся валуну:   
Как он попал туда, никто не знает,
Когда случилось это, почему, –
Никто загадки той не разгадает –
Но смыслом этот камень наделяет.
Так зверь морской на каменное ложе
Прибрежных валунов вполне взобраться может.

Казался этот человек таким.
Настолько стар, что непонятно было,
Что видит он, что чувствуется им:
Как будто то, что с ним происходило
В процессе тяжкой жизни, отложило   
На облике его ужасный след,
Который не стирает даже бремя лет.

Тот человек своим усталым телом
На длинный серый посох опирался,
В изнеможении окаменелом 
Как монумент незыблемым казался,
Когда к нему я тихо приближался.
Так облако недвижимым бывает, 
Но незаметно глазу в небе проплывает.

Вот наконец старик зашевелился,
И посохом в пруду крутить он стал,
И всё глядел, когда пруд замутился –   
Как будто письмена в воде читал.
Приблизившись, учтиво я сказал,
Не зная, что ему вода вещает: 
«Сегодня славный день нам утро обещает».

По-доброму старик ответил мне,
И эту мысль стал дальше развивать;
Тогда вопрос задал я старине:
Зачем ему в такой глуши бывать – 
В бессилии беды не миновать.
И он ответил мне, блеснув живыми
Глазами чёрными и странно молодыми.

Невнятно он произносил слова,
И слабым звуком лился их поток, 
Но речь его блистательной была:
Высоким стилем отличался слог,
Как будто бы он мне давал урок;
В Шотландии такие люди есть:
И верят в Бога и имеют честь.

Сказал он, что поскольку стар и беден
То вынужден пиявок собирать,
Что труд такой ему, конечно, вреден:
Приходится страдать и голодать,
И часто под открытым небом спать,
Скитаясь по болотам. Труд такой 
Ему единственно оставлен был судьбой.   

Он продолжал о чём-то говорить –      
Лесной ручей журчит так в тишине:
Я слов уже не мог определить.
Всем обликом старик казался мне
Тем, кто являлся только лишь во сне;
Как будто человек мне послан был
Чтоб предостереженьем дать для жизни сил.

Уже не мог надежды я питать,
Какой-то страх опять меня снедал;
Я на судьбу стал мысленно роптать,
Представив тех поэтов, кто страдал.
И старика расспрашивать я стал,
Надеясь мудрый получить ответ:   
Как выживает он, и в чём его секрет.   

С улыбкой отвечал он, мол, давно
Улиток собирает на болотах,
Но раньше было их полным-полно,
Теперь гораздо меньше стало что-то:
«Бродил я много на такой охоте;
Не изменяю своего пути,
Хотя теперь труднее стало их найти».

Когда он это всё произносил
Мной беспокойство овладело:
Представил я как бродит он без сил
В глуши по вязкой грязи то и дело,
И как ему всё это надоело.
Когда так думал о его судьбе, 
Старик возобновил вещанье о себе.

Напрасно я жалел его: всегда
Душа его была природе рада.
«Жизнь, – весело сказал он, — не долга,
Жестока и трудна, но в ней отрада».   
Господь! Нашёл я панацею: надо    
Припоминать в тревогах и заботах 
О собирателе пиявок на болотах.

*Не имея возможности зарабатывать поэзией, в 1770 году Чэттертон в возрасте восемнадцати лет покончил жизнь самоубийством
**Речь идёт о Бёрнсе

Текст оригинала:

William Wordsworth
Resolution and Independence
 
There was a roaring in the wind all night;*
The rain came heavily and fell in floods;
But now the sun is rising calm and bright;
The birds are singing in the distant woods;
Over his own sweet voice the Stock-dove broods;
The Jay makes answer as the Magpie chatters;
And all the air is filled with pleasant noise of waters.

All things that love the sun are out of doors;
The sky rejoices in the morning's birth;
The grass is bright with rain-drops;--on the moors
The hare is running races in her mirth;
And with her feet she from the plashy earth
Raises a mist, that, glittering in the sun,
Runs with her all the way, wherever she doth run.

I was a Traveller then upon the moor;
I saw the hare that raced about with joy;
I heard the woods and distant waters roar;
Or heard them not, as happy as a boy:
The pleasant season did my heart employ:
My old remembrances went from me wholly;
And all the ways of men, so vain and melancholy.

But, as it sometimes chanceth, from the might
Of joys in minds that can no further go,
As high as we have mounted in delight
In our dejection do we sink as low;
To me that morning did it happen so;
And fears and fancies thick upon me came;
Dim sadness--and blind thoughts, I knew not, nor could name.

I heard the sky-lark warbling in the sky;
And I bethought me of the playful hare:
Even such a happy Child of earth am I;
Even as these blissful creatures do I fare;
Far from the world I walk, and from all care;
But there may come another day to me--
Solitude, pain of heart, distress, and poverty.

My whole life I have lived in pleasant thought,
As if life's business were a summer mood;
As if all needful things would come unsought
To genial faith, still rich in genial good;
But how can He expect that others should
Build for him, sow for him, and at his call
Love him, who for himself will take no heed at all?

I thought of Chatterton, the marvellous Boy,**               
The sleepless Soul that perished in his pride;
Of Him who walked in glory and in joy***
Following his plough, along the mountain-side:
By our own spirits are we deified:
We Poets in our youth begin in gladness;
But thereof come in the end despondency and madness.

Now, whether it were by peculiar grace,
A leading from above, a something given,
Yet it befell that, in this lonely place,
When I with these untoward thoughts had striven,
Beside a pool bare to the eye of heaven
I saw a Man before me unawares:
The oldest man he seemed that ever wore grey hairs.

As a huge stone is sometimes seen to lie
Couched on the bald top of an eminence;
Wonder to all who do the same espy,
By what means it could thither come, and whence;
So that it seems a thing endued with sense:
Like a sea-beast crawled forth, that on a shelf
Of rock or sand reposeth, there to sun itself;

Such seemed this Man, not all alive nor dead,
Nor all asleep--in his extreme old age:
His body was bent double, feet and head
Coming together in life's pilgrimage;
As if some dire constraint of pain, or rage
Of sickness felt by him in times long past,
A more than human weight upon his frame had cast.

Himself he propped, limbs, body, and pale face,
Upon a long grey staff of shaven wood:
And, still as I drew near with gentle pace,
Upon the margin of that moorish flood
Motionless as a cloud the old Man stood,
That heareth not the loud winds when they call,
And moveth all together, if it move at all.

At length, himself unsettling, he the pond
Stirred with his staff, and fixedly did look
Upon the muddy water, which he conned,
As if he had been reading in a book:
And now a stranger's privilege I took;
And, drawing to his side, to him did say,
"This morning gives us promise of a glorious day."

A gentle answer did the old Man make,
In courteous speech which forth he slowly drew:
And him with further words I thus bespake,
"What occupation do you there pursue?
This is a lonesome place for one like you."
Ere he replied, a flash of mild surprise
91Broke from the sable orbs of his yet-vivid eyes.

His words came feebly, from a feeble chest,
But each in solemn order followed each,
With something of a lofty utterance drest--
Choice word and measured phrase, above the reach
Of ordinary men; a stately speech;
Such as grave Livers do in Scotland use,
Religious men, who give to God and man their dues.

He told, that to these waters he had come
To gather leeches, being old and poor:
Employment hazardous and wearisome!
And he had many hardships to endure:
From pond to pond he roamed, from moor to moor;
Housing, with God's good help, by choice or chance;
And in this way he gained an honest maintenance.

The old Man still stood talking by my side;
But now his voice to me was like a stream
Scarce heard; nor word from word could I divide;
And the whole body of the Man did seem
Like one whom I had met with in a dream;
Or like a man from some far region sent,
To give me human strength, by apt admonishment.

My former thoughts returned: the fear that kills;
And hope that is unwilling to be fed;
Cold, pain, and labour, and all fleshly ills;
And mighty Poets in their misery dead.
--Perplexed, and longing to be comforted,
My question eagerly did I renew,
"How is it that you live, and what is it you do?"

He with a smile did then his words repeat;
And said that, gathering leeches, far and wide
He travelled; stirring thus about his feet
The waters of the pools where they abide.
"Once I could meet with them on every side;
But they have dwindled long by slow decay;
Yet still I persevere, and find them where I may."

While he was talking thus, the lonely place,
The old Man's shape, and speech--all troubled me:
In my mind's eye I seemed to see him pace
About the weary moors continually,
Wandering about alone and silently.
While I these thoughts within myself pursued,
He, having made a pause, the same discourse renewed.

And soon with this he other matter blended,
Cheerfully uttered, with demeanour kind,
But stately in the main; and, when he ended,
I could have laughed myself to scorn to find
In that decrepit Man so firm a mind.
"God," said I, "be my help and stay secure;
I'll think of the Leech-gatherer on the lonely moor!"

Notes
* For the meeting with the old leech-gatherer, see Dorothy Wordsworth's Journal, October 3, 1800.
** Chatterton. Unable to make a living as a poet, he committed suicide in London in 1770, at the age of eighteen.
*** The reference is to Burns.