Омар Хайям. Жасминовый дождь

          Представьте себе запах кофе… Вы пили его вчера и сегодня с утра, так что сложно это не будет. Притягательный, очаровывающий, словно некая магия. А теперь вспомните аромат жасмина… Да, для горожанина это уже сложнее. Ох уж эта урбанизация. Но все же. Густые заросли кустарника, зеленые ветки, усыпанные гроздьями белых цветов. Налетает ветер, колышет ветки, и в его потоке начинают кружиться, осыпаясь затем на землю, тонкие полупрозрачные лепестки… дождь лепестков… снег в разгаре лета…

Оба запаха всегда вызывали у меня ассоциацию с чем-то восточным, а восточное даже после более близкого знакомства все же на внутреннем, глубинном уровне оставалось чем-то сказочным. Над этим шутил Альфонс Доде, написав своего «Тартарена из Тараскона». Его герой являет собою собирательный образ европейца, с которым увлечение экзотикой далекого незнакомого мира, заслонив реальность, сыграло злую шутку. 

Кофе, жасмин… Пусть первое пришло на улицы восточных городов куда позднее корицы и кардамона, но ведь второе присутствовало в его двориках всегда. Для полноты ощущений остается снова открыть Тысячу и одну ночь – или почитать рубаи Омара Хайяма. 

         Хотя кофе и Хайям, в его-то двенадцатом веке… Там все про вино, такова мистика суфизма. Про вино и прекрасную деву. Дева подносит вино, небеса приподнимают завесу тайного знания. И опьяненный любовью к высшей мудрости суфий пылает и горит, приближаясь к неземному экстазу.

Впрочем, обилие рубаи о винных возлияниях и луноликих красавицах наводит также на куда более приземленную мысль о том, что мудрец на самом деле был гедонистом и воспевал соответствующий образ жизни, которым и наслаждался с полной откровенностью. И при этом вольнодумно острил почем зря, предоставив широкий повод исследователям говорить об «антирелигиозных и антиклерикальных мотивах в творчестве поэта-ученого».

За мгновеньем мгновенье – и жизнь промелькнет.   
Пусть весельем мгновение это блеснет!
Берегись, ибо жизнь – это сущность творенья.
Как ее проведешь, так она и пройдет. 

В мечетях, в храмах, в капищах богов               
Боятся ада, ищут райских снов.
Но тот, кто сведущ в таинствах творенья,
Не сеял в сердце этих сорняков.
(Переводы В.Державина)

          И опять же «впрочем» – говоря о мудреце, мы говорим о мудрецах. Некоторое время ученые спорили на предмет количества Хайямов. Возможно, их было два: астроном и лекарь при дворе исфаханских владык Омар Аль-Каями - и поэт Омар Хейям. Причем в персидских сочинениях его имя звучало как Омар Хайям, в арабских же - Омар ал-Хайями, поскольку персы и арабы – разные народы, объединенные позднее одной религией в ходе арабских завоеваний, - и эта двойственность еще более запутывала дело.

Но два Хайяма – это как минимум, поскольку, вполне вероятно, их было куда больше: удобно ведь высказываться, прикрываясь знаменитым именем, что сразу сбивает с толку потенциальных критиков. Один исследователь, разбираясь в пестром ворохе перлов восточной мудрости, даже впал в отчаяние и заявил, что ученому Омару Хайяму среди всего этого добра принадлежит разве что десяток рубаи, а то и того меньше. Хотя затем он все же мужественно взял себя в руки - и увеличил данное мизерное количество до ста.

В целом все наконец сошлись на том, что создатель календаря, который точнее Григорианского, не говоря уж о Юлианском (т.н. «Маликшахово летосчисление»), и автор по крайней мере этой самой сотни рубаи из приписываемых ему пяти тысяч – один человек, начавший и закончивший свой путь в городе Абаршехре (ныне Нишапур) на северо-востоке Ирана.

          Там же, в Нишапуре, на кладбище Хайе «его лицо было закрыто покрывалом земли», и когда Низами Арузи из Самарканда пришел почтить память учителя, то увидел, что на могилу, скрывая прах, упало множество душистых лепестков цветущих деревьев. 

Ибо предрек мудрец, что место его погребения будет усыпано цветами. Что наводит на мысль об иносказании в отношении будущей великой славы, а также возвращает к разговору о жасмине, вызвав в памяти одно из рубаи в одном из переводов, на сегодняшний день самом чудесном.

Хотя на сегодняшний день переводов Хайяма существует очень много, что и немудрено, ведь пророчество сбылось в полной мере, и в буквальном, и в переносном смыслах: постепенно почти забытый в Азии, Хайям был заново открыт и признан в Европе, затем же его снова вспомнили на родине, по праву возгордившись знаменитым земляком и воздав ему заслуженные почести.

          Если составить график известности и востребованности рубаи хайямовского корпуса (довольно странная фантазия в отношении поэзии, но… Хайям ведь и математиком был, не только поэтом, пусть знатоки «высокой поэзии» его в свое время не пожелали признать) – так вот, тогда получится, что линия, взяв начало в двенадцатом веке, сначала уверенно ползет вверх, века эдак до пятнадцатого, затем стремится к нулю, а далее со второй половины девятнадцатого столетия совершает неуклонный уверенный рост, который и не думает как-то нивелироваться.

Соответственно, со времен востоковеда Эдуарда Байлса Кауэлла, откопавшего один экземпляр рукописи Рубайята аж в Калькутте, и поэта Эдварда Фитцджеральда, учившегося у Кауэлла и переложившего чеканные, «звенящие как металл» строки с фарси на английский язык, прошло семь веков. В масштабах Вселенной – всего-то ничего, но в масштабах человеческой жизни все выглядит совсем наоборот. Однако суть, как можно легко убедиться, воспринимается вполне современно, почему и популярность не оскудевает.

          Конечно, переводчики (и как могло быть иначе) столкнулись с массой проблем, от понимания смысла первоисточника (все же далекая страна, другая культура) до попыток его переложения с персидского на свой родной язык, будь то английский или русский (что нам, естественно, гораздо ближе). Причем, если английский экономен в отношении длины слов, как и фарси, то в русском в дело вступают приставки, суффиксы и окончания, а это уже совсем другое.

И, хотя переводить, разумеется, следует с оригинала, но оригинал уж больно заковыристый, между тем английский перевод был сделан первым, да к тому же достаточно качественно (все же двое ученых постарались), и находился, что называется, на виду.

Вот так и получилось, что замечательный переводчик хайямовских рубаи на русский язык, И. Тхоржевский, взявшийся за сей труд в первой десятке (символично – на стыке эпох, в 1918 году), переводил Хайяма с Фитцджеральда, причем совершенно без утраты ритма и экспрессии (чем грешили прочие), но, если все же сравнить с первоисточником, то в смысле скрупулезного следования содержанию с большим либо меньшим от него отрывом. Хотя дух первоисточника, как говорят, в целом важнее, а у Тхоржевского с этим все срослось отлично, поскольку это неплохо получилось и у Фитцджеральда.

Но далее новая эпоха ворвалась мощной струей в научную и литературную жизнь, и в одной из республик Советского Союза в связи с необходимостью нести образование в трудящиеся массы был внедрен в практику вновь разработанный, удобный и практичный алфавит, в результате чего, в частности, Хайям стал в разы доступнее и переводчикам, и читателям, увлекавшимся его творчеством как накануне Великой Отечественной, так и в послевоенное время. 
   
          Передо мной книжка переводов Омара Хайяма, выпущенная в Душанбе. Очень интересная. Первая часть на таджикском, причем тем самым алфавитом, принятом в Таджикистане на заре двадцатого века, - на основе кириллицы (хотя некоторые буквы не кириллические). Вторая часть – те же рубаи, но в русских переводах. Третья часть – запись арабской вязью.

Таджики – потомки иранских племен, знатоки предмета говорят о персидско-таджикском языке. То есть - первоисточник.

Вот так примерно это выглядит:
 
Пеш аз ману ту лайлу нахоре будаст,
Гардана фалак бар сари коре будаст.
Зинхор, кадам ба хок охиста нихи,
К-он мардумаки чашми нигоре будаст.

Сияли зори людям – и до нас!
Текли дугою звезды – и до нас!
В комочке праха сером, под ногою,
Ты раздавил сиявший юный глаз.

Перевод данного рубаи принадлежит И. Тхоржевскому. Сделан он 5-ти-стопным ямбом, который некогда выбрал Фитцджеральд. Хотя в дальнейшем было решено, что 6-ти-стопный ямб подходит лучше, поскольку в оригинале рубаи имеют 48-50 слогов. 6-ти-стопный ямб, в частности, предпочел, для своих самостоятельных (не по Фитцджеральду) работ Осип Румер, знаток восточных языков, 1920-е годы. 

В приведенном переводе Тхоржевского, как легко заметить, сохраняется редиф («сидящий позади всадника», то есть заключение строки), хотя внутренняя рифма, предшествующая повторяющему слову, отсутствует. Однако читается на одном дыхании, бесспорно. К тому же Тхоржевский писал именно четверостишиями, наиболее близкими к двум бейтам оригинальных рубаи, с соблюдением рисунка рифм, когда рифмуются все четыре строки или три из них, а одна остается без рифмы.

Между тем, если сегодня мы точно уверены, что каждое рубаи Хайяма не что иное как короткое четверостишие философской направленности с этим именно видом рифмовки, то так было не всегда: переводчики на русский язык пришли к данному результату не сразу, нелегким опытным путем. 

          А.Е.Грузинский, Л.С.Некора (в публикациях «Л. Н.»), С.Кашеваров,  А.В.Старостин, В.Державин, Г.С.Семенов, Н.Стрижков, Исмаил Алиев, соавторы Ц.Бану и К.Арсенева, Д.Е.Седых, И.Голубев. Если обращать внимание на авторство работ, собранных в различных сборниках, можно улицезреть все эти имена (и не только их, разумеется).

          В 1969 году главной редакцией Восточной литературы издательства «Наука» был проведен конкурс переводов с Хайяма, в котором победил выпускник филологического факультета МГУ Герман Плисецкий, чьи работы, выполненные 4-х-стопным анапестом (в строке 12 слогов, 4 из них ударные), были признаны хотя и не дословными, с художественными обобщениями, но обладающими «проясненностью поэтической идеи, особой легкостью и крылатостью стихотворных строк», то есть «безукоризненными по форме» произведениями, «позволяющими говорить о высоком классе переводческого мастерства». Сборник вышел в 1972 году.

Вот так появилось и завоевало известность то самое, вскользь упомянутое выше четверостишие, цитирование которого вновь отсылает к бирюзовому Нишапуру, где полвека назад раскрыл лепестки цветочный купол мавзолея древнеиранского мудреца, - и дарит наслаждение красотой истинной поэзии.

Из сиреневой тучи на зелень равнин
Целый день осыпается белый жасмин.
Наливаю подобную лилии чашу
Чистым розовым пламенем - лучшим из вин.

***
18.03.2021
***
Литература:

«Омар  Хайям в русской переводной поэзии». З.Н. Ворожейкина, А.Ш. Шахвердов

http://avtor.tululu.org/product/45463/
«МОЙ ОМАР ХАЙЯМ.
Антирелигиозные и антиклерикальные мотивы  в творчестве поэта-ученого».
Гуртовцев А.Л.

«Омар Хайям: сколько на самом деле их было».

http://stihi.ru/2004/04/17-519
Хайямиада. Подборка рубаи в переводе Г.Плисецкого.
«Бином Хайяма». Самуил Лурье
«Живая личность поэта». Герман Плисецкий

https://hojja-nusreddin.livejournal.com/1703831.html
«Oмар Хайям: Проблемы и Поиски» (1972) Магомед-Нури Османов

https://ru.qaz.wiki/wiki/Mausoleum_of_Omar_Khayyam
Мавзолей Омара Хайяма в Нишапуре.

http://stihi.ru/2018/11/23/5738
Беседы с Омаром Хайямом.
Клуб Золотое Сечение.