Глава 37. Как Шиншилов жарил мясо в пандемию

          Обычный осенний день подходил к концу. Уже диафрагма серого бесцветного неба стала заметно закрываться, выказывая приближающуюся темноту. Как по мановению волшебной палочки вдруг и одновременно включились городские фонари. В их разгоравшихся световых пятнах стала виднеться лёгкая морось, спускавшаяся на город, усталый от слушания повторяющихся из часа в час новостей. Шипя и брызгаясь на редких пешеходов, то и дело проезжали самобеглые керосиновые коляски с ксеноновыми фарами. Прохожие, так уж повелось ещё с весны, хоть и с неохотой, но полюбили маски и ходили даже на улицах исключительно в последних, несмотря на имевшиеся прививки от проклятой заразы, поразившей не только этот небольшой древний городок, но и (что уж тут греха таить!) весь глобус, оказавшийся на поверку очень маленьким и уязвимым.
          Пандемия! Каких только теорий не наслушался рядовой пользователь интернета и телевизора от умных говорящих голов! И хотя порой эти головы озвучивали взаимоисключающие мысли, каждая из них подчёркивала: «Только мне надо верить, дорогой товарищ!» Поэтому одуревшему от единственно верных теорий обывателю ничего не оставалось, как идти в поликлинику, снимать рубашку и, трижды смачно плюнув через левое плечо на медсестру, поставить-таки спасительную прививку. Число отечественных вакцин приближалось уже к трём сотням, и надобно было некоторое время, чтобы сделать непростой выбор.
          Намедни осуществил сие действие и наш старый знакомец провинциальный поэт Модест Шиншилов, а днём ранее — его старинный друг и приятель, также провинциальный поэт Авель Перепряхин. И вот нынешним вечером привитые друзья условились встретиться в шиншиловских апартаментах с целью отметить данное историческое событие. Нет-нет, многоуважаемый читатель наш, здесь надо обмолвиться, что они оба знали из достоверных (а других у нас и не бывает!) источников, что сорок дней… алкоголя — ни-ни, однако иных способов отметить значительное событие, к коим, безусловно, относилась и прививка, человечество ещё не изобрело.
          Шиншилов, привыкший думать на пару ходов вперёд, зашёл по дороге с работы то ли в «Пятёрочку», то ли в «Дикси», и купил там энное количество свиной вырезки на подложке, ну и так… то да сё… короче, набил саквояж всякой всячиной.
          Данным вечером, о котором здесь так подробно начал было повествовать автор, поэт наш дома находился один, ибо супруга убыла по обыкновению навестить свою матушку, то есть шиншиловскую тёщу, а, следовательно, Перепряхина поджидал отправившийся на кухню сам Шиншилов да какая-то говорящая голова из телевизора. Голова в очередной раз повествовала о том, сколько людей примкнуло к числу заразившихся, сколько из этой когорты выбыло — кто, оправившись от заболевания, а кто и перекинулся, как говорится, обувшись в белые тапки.
          Цифры вышеупомянутых превращений были, как всегда, оптимистичны, несмотря на общую пессимистическую картину. Вирус, как ему и положено, неоднократно мутировал, насмотревшись вместе с человеками фильмов ужасов, коих наснимали уже не одну тысячу, особенно за океаном. Поэтому тамошние мутации были особенно изобретательны и заразны.
          Тем временем (неплохо-таки автор возвращается из пустых рассуждений к основному повествованию!) Шиншилов, прибыв на кухню, первым делом надел фартук, засучил рукава на свежевымытых руках, налил себе полстакана красного виноградного домашнего вина и выпил, предварительно крякнув.
          — Давненько не брал я в руки ножик, — благодушно изрёк наш Модест и несколько раз провёл им по заточному камню. Нож был остёр, как бритва, коею Киса пытался разделаться с Осей.
          Он ещё раз промокнул бумажным полотенцем мясо, нарезал его на порционные дольки, тщательно посолил и поперчил. Тут надо слегка отвлечься и заметить, что данную часть свиной спины Шиншилов перчил исключительно красным острым перцем. Ни чёрный молотый, ни паприка, ни смесь из семи перцев, включая белый, сюда не подходили — в этом наш поэт был уверен. А если и слышал от кого, что некто посыпал данное блюдо, скажем, измельчённым стручком чили, то говорил:
          — Низкий сорт! Нечистая работа!
          После этого он обвалял мясные кусочки в сметане и оставил их минут на пятнадцать-двадцать. Подготовив таким образом свинское производное, наш Модест разогрел на сковороде небольшое количество растительного масла, погрузил туда мясо, которое тут же деловито зашкворчало, и достал другую сковороду, менее толстостенную, чем предыдущая. Очистив лук и морковь в тот временной промежуток, в который мариновалось мясо, поэт измельчил оные и (также предварительно умаслив сковороду всё из той же бутыли) загрузил в неё бело-красное содержимое, став периодически поворачивать его деревянными лопаточками. Постоит немного и повернёт, постоит и повернёт, затем повернёт и постоит.
          Так вот, в самый разгар этих лопаточных кульбитов в дверь позвонили. Шиншилов отставил священнодейство и прошествовал ко входу. Взглянув в дверной глазок, он увидел выпученную во всё пространство маску.
          — Мать честная! Кто там? — воскликнул наш Модест.
          — Это я! — ответила маска.
          — Кто это я? — осторожно переспросил Шиншилов.
          — Ну я, Авель — повторно изрекла маска и почесалась.
          — А-а, — протянул Шиншилов, — я тебя, привитого, не сразу и узнал.
          Переступив порог квартиры, расположенной на втором этаже дома над Золотым магазином… ну, тем, что находится за углом от кондитерской «Нерусса» и дома краснодеревщика Сухобокова… э-э… сбоку от политехнического… м-м… по диагонали от Казанского храма и рынка... а-а... во двор которого ведут кованые чугунные ворота… да!.. так вот, Авель Перепряхин, сняв калоши, произнёс:
          — Модест, я открываю твою дверь как обложку знакомой книги! Как тебе такой пассаж?
          — Значит, как в каждой знакомой книге, ты здесь найдёшь много ещё непрочитанного, старина. Вот взять хотя бы эту бутылку моего красного виноградного вина нынешнего урожая — ну, разве ты её уже читал?
          — Действительно, эту ещё не читал, — ответствовал Перепряхин.
          Шиншилов опрокинул вышеназванную бутыль сначала в один, затем в другой стакан.
          — Так вот. Пока я буду доделывать мясо и прочее, предлагаю в качестве аперитива сей благороднейший, но ещё набирающий силу, напиток!
          Друзья выпили.
          — А что прививки? Не оплошаем ли? — побеспокоился Перепряхин.
          — А вот у меня есть щуп — термометр такой для мяса, видишь, здесь электронное табло, прикладываешь к готовящемуся мясу, и оно показывает температуру. Ведь можно приложить его и к нам по очереди, узнав, стало быть, объективные показатели. Чем наше с тобой мясо хуже свиного?
          — И то, ничем не хуже, а местами ещё и лучше.
          — Во-от, сырок возьми, зажуй.
          Выпитое красное виноградное подействовало на Перепряхина значительно лучше прививки, и он попросил у Шиншилова ещё один нож для картошки. Картошка была брянская, а значит, самая вкусная и аппетитная, как, кстати, и свинина, которая сияла этикеткой «Царь-мясо». Он взялся чистить картошку с целью сначала отварить её до полуготовности, затем обжарить кусочками на масле и присыпать зеленью.
          Шиншилов тем временем продолжил колдовать над мясом. Соединив с ним пассерованные лук и морковь, он убавил огонь, добавил изрядное количество майонеза «Махеев с лимоном», тщательно перемешал, закрыл крышкой и поставил томиться примерно минут на двадцать.
          За это время на столе появилась приготовленная вышеупомянутым способом картошка, нарезан свежий черный хлеб и зелень, в которой преобладали базилик и петрушка, были выставлены какие-то ещё тарелки с чем-то, что ныне уже и не вспомнить.
          Наконец, Шиншилов ухватился за сковородку с уже готовым мясом, водрузил её в центр стола на деревянную подставку и открыл крышку. По комнате поплыл сытный мясной аромат.
          Вынырнувшая из-за туч луна удивлённо заглянула в шиншиловское окно, выпятив бледно-жёлтое брюхо. Тусклые уличные фонари старательно, но не очень убедительно вторили небесному светилу. Изредка в вечерней синеве покачивались фары самобеглых колясок и газовые горелки кибиток извозчиков.
          Следующее шиншиловское движение ознаменовалось появлением бутыли с домашним коньяком янтарного цвета типа "Антониновка".
          — А?! Каково-с?! — торжественный голос Шиншилова перекрыл говорящую телевизионную голову.
          — Постой, братец! А как же та бутылка вина? Мы же её не допили! — удивился Перепряхин.
          — Ну что ты, Авель, не мелочись! То же был аперитив. Вот только сейчас всё и начинается.
          И он налил из новой бутыли себе и приятелю. Через пару минут в комнате раздавались звуки говорящей телеголовы и двух чавкающих ртов, дополняемых лязганьем ножей и вилок.
          — А скажи, Модест, — внезапно ожил голос Перепряхина, — что ты сейчас читаешь?
          Вскоре выяснилось, что хозяин квартиры перечитывал "Далёкое близкое" И.Репина, бегал глазами по текстам в WhatsApp и Viber, а также листал "Божественную комедию" Данте в переводе Лозинского и шекспировские сонеты в переводе Маршака.
          — А я вот, братец, взялся за чтение... — далее шёл длинный список произведений разных авторов, эпох и народов, среди которых Модест едва успел отметить "Путешествие Вениамина третьего" М.Мойхера-Сфорима, "Степной волк" Г.Гессе, "Повесть о жизни" К.Паустовского, "Сказки для умных" В.Шефнера, "Лавка чудес" Ж.Амаду, "Моя жизнь во Христе" И.Крондштадского... остальные девяносто пять наименований Шиншилов записал, слюня химический карандаш, левой рукой... с обратным наклоном... по-французски...
          Ещё увлекательным занятием для шиншиловского гостя стал пересмотр старых фильмов — художественных и не очень.
          Из не очень художественных Модест успел отметить "Полторы комнаты" о Бродском, а из противоположных — картину, снятую на грузинской студии, "Я, бабушка, Илико и Илларион".
          — Сахварлис саплавс ведзебди, — неожиданно затянул Перепряхин.
          Шиншилов выпрямил спину и подхватил, перемежая терции и кварты:
          — Вервнахэ такар гулико.
          Песня о несчастной Сулико наполнила комнату, квартиру и, казалось, захватит сейчас весь дом, город, вечер...
          Что-то подсказывало Шиншилову, что список Перепряхина, включавший фильмы, картины и книги, одолеть можно было, только лишь отправившись на пенсию или в сумасшедший дом. Однако, среди постояльцев последнего фамилий Шиншилова и Перепряхина обнаружено не было.
          Работавшему в присутственном месте Шиншилову список сей был не под силу, в силу простой нехватки времени. Поэтому из-под его пера последнее время выходили стихи поверхностные и насквозь понятные, в отличие от перепряхинских, отдававших скрытым интеллектом и философской неторопливостью.
          — Как ты считаешь, Модест, когда мы с тобой намедни в уездной библиотеке на встрече с литкружком "Вертикаль" заговорили о необходимости чтения каждым поэтом как такового, не слишком ли это было?
          — А почему ты спрашиваешь?
          — А вспомни реакцию членов литкружка: бабушки-поэтессы недовольно ворчали даже через маски, высокий седовласый дедушка даже подскочил с обвинениями, а напряжённая дама средних лет и таковых же дарований до конца бубнила, что, мол, "поучают... пришли тут... понимаете ли..."
          — А ты, дорогой Авель, опубликуй сей список на сайте Стихи.ру, на нём ведь бо-ольшой процент нуждающихся в самообразовании, не так ли? — пережёвывая очередной кусок мяса, воскликнул Шиншилов голосом сделавшего открытие Архимеда.
          — Да нет, старина! На упомянутом сайте кругом одни таланты: все пишут от души, а где-то даже от чистого сердца. А есть таковые, которым сверху диктуют, а оне только зап-писывают. Причём всё непременно в рифму, иногда даже и не в глагольную...
          Друзья выпили за процветание данного сайта и его постояльцев.
          Было уже так далеко заполночь, когда они дошли до бутылочного донца, что даже вернувшаяся шиншиловская супруга не помнит, заночевал ли у них дома Перепряхин или уехал-таки восвояси на извозчике.
          А что? Девичья память, друзья мои, штука неверная и к тому ж весьма короткая.