Мы час назад не думали... В. Тушнова. на немецкий

Уважаемые читатели, это перевод на немецкий стихотворения Вероники Тушновой из цикла стихов о Великой Отечественной войне. Я бы хотел донести его до нынешнего молодого  поколения немцев, до их души и сердца. Поэтому я перевел стихотворение на их язык. Это важно для  сегодняшней Германии,

Wir dachten nicht an Tod vor einer Stunde.
Wir wissen aber jetzt: er fiel im Krieg.
So unerwartet  schrecklich war die Kunde,
die im zerknitterten Umschlag hier liegt.
 
Wir weinten, sassen dann wortloss in Stille.
Der Regen trommelte ans Fenster dumpf…
Ihr kleiner Söhnchen runzelte die Stirne
und sah wie ein Erwachsener verstummt.
 
Es wurde dunkel und jenseits der Scheibe
entflammten plötzlich in der Himmelhöh
die bunten Blumen von der Ehrensalve,
die schwere Stille war dadurch zerstört.
 
Es fiel mir ein, ihr wäre’s unerträglich
durch Tränen und durch dieses Leid zu schaun
auf  über Dächern grelle Blüt’ vom gelben,
und roten, und smaragden Licherschein.

Ich hatte vor, das Fenster zu verhängen,
Ich dachte bloss, die Lichter tun ihr weh.
Ich täuschte mich, die Frau war dagegen:
“Warum? Ach, lass den Sohn die Salven sehn.”

Sie flüsterte nach einer Weile müde,
aus dichtem Dunkel, wo sie weinend stand,
das alles  schätze sie sehr hoch, es würde
ein  Denkmal sein und Ehre für den Mann.

ОРИГИНАЛ СТИХОТВОРЕНИЯ
Вероники Тушновой


Мы час назад не думали о смерти.
Мы только что узнали: он убит.
В измятом, наспех порванном конверте
на стуле извещение лежит.

Мы плакали. Потом молчали обе.
Хлестало в стекла дождиком косым…
По-взрослому нахмурив круглый лобик,
притих ее четырехлетний сын.

Потом стемнело. И внезапно, круто
ракетами врезаясь в вышину,
волна артиллерийского салюта
тяжелую качнула тишину.

Мне показалось, будет очень трудно
сквозь эту боль и слезы видеть ей
цветенье желтых, красных, изумрудных
над городом ликующих огней.

Но только я хотела синей шторой
закрыть огни и море светлых крыш,
мне женщина промолвила с укором:
«Зачем? Пускай любуется малыш».

И, помолчав, добавила устало,
почти уйдя в густеющую тьму:
«…Мне это все еще дороже стало —
ведь это будто памятник ему».