Огонёк

Снег  пушистыми  лёгкими хлопьями без устали,  с каким – то особым  усердием  собирается под   окнами   с решётками   в высокий  мягкий сугроб,  напоминающий  белоснежное пуховое одеяло.  И  Сашке нестерпимо хотелось  забраться  под  это  укрытие,  отгородившись  от беды, которая навалилась на него  совсем нежданно.  Как в тумане, всплывают эпизоды случившегося с ним в дороге, по пути из Улан – Удэ в Иркутск. Он возвращался от жены, которой приходилось   жить с сынишкой   у родителей,  пока  строится их дом.  Это были временные трудности, и Саня старался почаще наведываться к Жениным родителям, чтобы сын не забывал отца, помочь старикам по хозяйству, да и  очень грустил по своей жене - весёлой, обаятельной  Женьке. Она хорошо пела, и без них все застолья и  походы оставались  скучными. А ещё, ему с ней было легко  и спокойно, просто хорошо. Вокруг неё всегда собирались подружки, и всем хватало её тепла и внимания. Приближался день отъезда,  и Сашка  договорился с женой друга, что  та  его заберёт при выезде из города.  Добравшись на такси до нужного перекрёстка, он долго ждал машину,  подпрыгивая, чтобы  прогнать озноб, постукивал  обеими руками  по плечам и всё выглядывал, ожидая машину. Саня уже начал сомневаться в серьёзности согласия Нинки, но старый «Жигулёнок»  незаметно подкрался сзади, а Нинка, хохоча от удовольствия, махала ему рукой, садись мол, и поехали, дорога не близкая.  Её родители жили  в пригороде  бурятской столицы,  и она часто наведывалась к ним, чуть ли не по два раза в месяц.  Вечно лохматая, с длинной  рыжей чёлкой,  она без умолку  трещала  о какой – то предстоящей  встрече.  Её неестественно радостные  глаза,  веселящиеся сами по себе,  самостоятельно от лица, светились  настороженно и испуганно.   Торопилась, подумал Сашок   и, согревшись  от работающей печки, закрыл глаза.  Навалилась дрёма.  Разомлев, Саня, откинувшись,  заснул крепким  сном умаявшегося человека.  Он   вспотел,  чёрные, как у цыгана волосы, рассыпались  весёлыми завитками.   По – детски доверчиво приоткрыв пухлые губы,  Сашка  безмятежно спал, не чувствуя  беды, которая  пристроилась  совсем рядом. Нинка гнала и гнала  без опаски и осторожности, как будто скрываясь  или, наоборот, что – то укрывая  в багажнике этой развалюхи.  На  заднем сиденье мирно  покоилась,    видавшая виды  грязная  сумка,  как  у челноков  в девяностые, да он и  сам с такими не раз «мотался»  в Китай,   стараясь  подзаработать  денег, но на  китайском гнилье  коммерция строилась не лучшим образом,  и он забросил мотания за шмотками,  устроился водителем и стал,  как ему казалось,  успешно,  без лишних  заморочек,  зарабатывать деньги.  Жилка предпринимателя  в нём жила с самого детства.  Он с гордостью вспоминает, как  смог сам купить себе в пятом классе велосипед на вырученные деньги  от собранных им банок и бутылок, которые  выбрасывались несметным количеством в мусорные ящики.  Собранную стеклотару он без устали, тщательно  до блеска намывал  и, сверкающую чистотой,  с гордым видом сдавал в местный магазин, откуда она опять отправлялась по назначению.  Учился  всегда успешно:  в школе, в институте, который  почему – то так и не окончил, о нём  говорили,  что он смышленый и очень талантливый. К радости матери Санька даже окончил музыкальную школу,  но и попадать в  авантюрные истории он также имел особый  дар.  Позавчера они с тестем  хорошо посидели в гостях у дядьки  его жены.  Санька  веселил всех игрой  на гармошке,  по случаю  нашедшейся у соседей.   Он  пел так задушевно,  что его бесконечно просили  спеть  что – нибудь   ещё,   этакое. Если в его руки попадала гармонь,  Саня  виртуозно,  как и сам инструмент,  раскрывался во всю ширь своей  незаурядной натуры.  Когда меха,  соединяясь в один сплошной ряд, заставляли  Сашку падать на гармошку,  он откидывал в сторону красивую цыганскую голову, будто замирал вместе с трёхрядкой.  Растягивая гармонь вновь, Санька с бешеной скоростью  отправлял свои тонкие пальцы по рядам белых кнопочек, а те издавали рыдающие звуки  удалой русской   песни.  Отец,  полный  куража и  гордости за талантливого зятя, перебрал  лишку,  и  Санька  повёз его домой  на своей машине,  на которой училась водительскому делу его любимая жена.  Не нагулявшийся, изрядно  выпивший,  Женькин  батя  решил, что они едут ещё в « одни  гости» и,  когда вошли к себе во двор, то крепко  набравшийся  тесть, увидев  свою жену, которая без платка, в тапочках, выскочила  из дома за дровами,  заорал:  « А ты это чо тут делашь?  А?   Нет, я не понял,  смотри – ка, расходилась, прям, как хозяйка! Разберёмся! А  ну, марш в машину и домой! Дома бы так носилася, ёшкин кот!»  Назавтра   он сам вместе со всеми весело смеялся над собой, сокрушаясь: «Чо это тольки проклятая  водка  и не делат с народом!»  Поглазев по сторонам, обласкав взглядом  пролетавшие мимо заснеженные деревья, покосившиеся  домишки  местных деревень, убаюканный  песней мотора, улыбнувшись  недавнему весёлому событию, Сашка  снова впал в  глубокий сон. Разбудил его рёв Нинки.  Пронизывающий ветер со свистом выгонял тепло из машины. Перепуганная Нинка тараторила, что это не её, что это он зашёл с ней в машину, бросив на заднее сиденье. С кем зашёл и кого это он бросил на заднее сиденье – для Сани было страшной загадкой. Нинка,  когда волновалась,  с  перепугу сразу же начинала косить левым глазом, заикаться и выть, как белуга.  Сашку  вытащили  из автомобиля  служители порядка,  пиная и  выражаясь далеко не литературным языком.    При  этом  Санька  думал, что ментам, наверное,  преподают их науку на особенном,  отличающемся от человеческого языка,  жаргоне,  сам он никогда  не ругался,  и  его всегда коробила нецензурная брань.   Оставаясь на  морозе без куртки,  стоя на свистящем ветру, ему  хватило и  пяти  минут, чтобы разобраться в происшедшем. Наркотики…  В сумке  нашли наркотики и, по показаниям Нинки, эта проклятая сумка в клеточку была его,  и, естественно, что её содержимое  тоже было его….   Затолкнув подозреваемого  «наркобарона» в газик с мигалками, Саньку доставили в местное отделение полиции, затем, без лишних разбирательств, отправили в Иркутск, где и было возбуждено уголовное дело на основании найденных  наркотиков, к  которым он не имел никакого отношения. Больше всего его тревожила мысль, что же будет с  его милой Женечкой, сынком Димкой, с матерью, которая не переживёт такого страшного горя.  Волновал  дом, который должен был стать крепостью для молодой семьи,  перед ним с укором возникали пустые глазницы окон осиротевшего дома.  Он верил,  всё образуется и будет доказано,  что с этими чёртовыми  наркотиками он не связан никаким образом…  У него забрали документы, телефон, деньги,   и он полностью был  отрезан  от жизни.  Жена, потеряв Саню, начала обзванивать друзей, на машине которых уехал муж,  но те, как в воду канули.  Женя подняла своими звонками Сашину маму,  а та  отыскала его  сослуживца  Артёма, который обо всём  и рассказал  матери.  Жена, узнав о случившемся, тут же примчалась, простаивая  часами под окнами сизо.  Они с матерью Саши  добились защиты, женщины знали, что Санька их, пусть бесшабашный, неудачливый, но заниматься глупостями, забыв о сыне,  матери и единственной на свете любимой Женьке,  не способен, и с его стороны  пойти на такое, было сродни сумасшествию.  Адвокат, видя,  с  каким неистовством  обе   добиваются справедливости,  решил, во что бы – то ни стало докопаться до истины.  Да и  беседуя с подзащитным,  он был уверен, что факты подтасованы, а в печальных глазах парня явно  прочитывалась искренность в даче показаний, ещё недоумение добавляла  исчезнувшая Нинка  с закадычным  Сашкиным дружком.  Всё говорило о том, что следствие  ведётся не в том русле, и  фактов преступления  против парня  явно недостаточно для такого серьёзного обвинения.  Женя каждое утро неизменно стояла на том же самом месте в шапке из рыжей лисы,   в  красном пуховике.  На фоне  ослепительной белизны снега   она  выглядела ярким  огоньком,  не позволявшим   угаснуть его вере  в себя, в неё, в их светлую любовь, которую, как  оказалось,  невозможно  погасить никакими неприятностями.  Над ним посмеивались,  удивляясь,  что  и действительно, его любовь,  верная  и  бесстрашная,  вон стоит  за окном, обрамлённым  потерянной свободой. Стоит, улыбаясь, не сломленная,  уверенная,  настоящая.  Санька,  прижавшись  лбом к стеклу, любовался своей защитницей.  «О любовь! Спасает мир – она! Всё в любви. И в ней одной спасенье и защита», - так часто, веселясь, налетая на Саньку в своём головокружительном танце, декламировала  Женька любимые стихи Марины Цветаевой.  На смену Жене приходила мама, она  в отличие  от невестки, стояла, окружённая печалью, шепча ласковые слова, молящие о справедливости.  Слёзы застилали глаза, и она постоянно смахивала их варежками, выдавливая  скривленную улыбку,  мысленно умоляя его,  не унывать и держаться.  Освобождение   пришло  неожиданно, нашли  Нинку и она во всём призналась, и Сашке сразу стали понятны частые  поездки Нинки в  Бурятию. А ещё саднящей болью засело разочарование в друге.  Многое в поведении его стало представляться Сашке в каком – то корявом и неправильном ракурсе: вот он вспоминает кривую ухмылку на лице дружка, когда Сашка стал  дипломантом конкурса «Играй и пой Сибирь моя!», а  вот он  знакомит его со своей Женей, и как тяжёлый взгляд лучшего друга гасит  Сашкину радость. Зависть! Зависть, как ржавчина разъедала  душу «верного» друга, разрушив их дружбу:  ведь именно его лучший друг, с которым росли, вместе занимались боксом,  работали в одном  пассажирском автотранспортном предприятии, оказался  предателем.
                Саньку освободили, выпустив  домой без денег, паспорта и телефона.    Свобода обняла его  тем же падающим  и  тут же тающим, но уже  последним  зимним снегом.  В воздухе носились первые  свежие нотки весны. По обочинам дороги  сползал грязный снег, откуда  - то издалека доносилось робкое щебетание первых гонцов весны. Тучи, подгоняемые северным ветром, проплывали над ним  в одном, только им  одним известном  направлении.  Он,  по – новому,  взглянул на этот снег, на, появляющиеся и плавно исчезающие огромными кораблями  облака, уносящие на своих  прозрачных  парусах   всё то, что он успел пережить  за  последние месяцы.   Приветствуя  воздушную флотилию,  он радовался  свободе,  которая  на  крыльях приближающихся перемен   дарила  ему  счастливую жизнь!  Стащив с головы шапку, он  подбросил её, и она плавно приземлилась,  шмякнувшись  неподалёку от своего хозяина. Ветер, забравшись в густые кудри Сашки, разметал их в разные стороны, превращая его в озорного мальчишку,  который,  не  слушаясь мамы, без шапки выбежал во двор, не боясь ни наказания, ни простуды! Вот она, воля! Оглянувшись на серое устрашающее здание, из которого ещё долго не вырвутся на эту самую волю  его случайные сокамерники.  Он, подхватив шапку,  быстро зашагал прочь от места, куда, не задумываясь о смысле жизни,  люди   попадают сами,  а порой и так, как он, по воле  злой судьбы… Его провожали затравленные завистливые взгляды, которые оставались за тусклыми зарешеченными  окнами.  Попросив  у прохожего сотовый,  он позвонил маме, а затем Женьке, которая  ликуя, громко кричала: «Люблю тебя, мы едем за тобой с Димкой,   стой там и жди нас!»  Он способен ждать её вечность, чтобы видеть глаза,  зовущие   надёжным  светом,  который в любом запутанном лабиринте  выведет на верную тропу  любви  и счастья, а счастье только там, где любят нас, где верят нам.