Трагедия ироничного человека 2

 Вторая часть сочинения на тему "Образ Меркуцио в пьесе Шекспира "Ромео и Джульетта".

Несчастный случай


Не все ж быть карнавалу. На то и карнавал, что после него - пост.


  Вспоминается мне одна история. Однажды я слышала за окнами ночную драку. Двух дравшихся парней, кажется, наконец, растащили, а третий пытался их помирить. Он их упрашивал, перемежая речь неразнообразными сильными выражениями. Там еще был хор сочувствующих, время от времени заявлявший о себе вскриками и воем. Я поняла, что происходит что-то очень серьезное и стала прислушиваться. Даже запомнила слова мирившего: "Пацаны, я умоляю вас..ради всех пацанов...завтра сами проснетесь - жалеть будете.." Никогда ни ранее, ни после мне не приходилось присутствовать при таком в жизни. Но кто бы тогда сказал мне - или тому бедняге-примирителю, что сунулся в чужую ярость, - что он "играет" Ромео, героя классической пьесы, о которой я в тот момент абсолютно не помнила, а ему, я уверена, никогда не было до нее никакого дела?


Театр как зеркало жизни, а жизнь - как зеркало театра. И непрерывные повторы находок.


Исследователи проводят параллель между событиями в начале третьего акта "Ромео и Джульетты" и смертью Патрокла в "Илиаде". Я двумя руками "за" - в отношении влияния смерти друга на судьбу главного героя. Опуская частности, отметим: и там, и здесь - главный герой запутывается совсем безвыходно, одновременно доказав, что он - человек, способный на искреннюю привязанность и самопожертвование. Что такой человек нипочем не сделал бы для себя - он сделает для друга. Ромео должен беречь жизнь своего нового родственника Тибальта и не должен нарушать княжеский запрет браться за оружие, подобно тому, как Ахилл не должен убивать Гектора, так как ему предсказана - и это будет подтверждено - смерть вслед за Гектором. Но Ахилл не может не отомстить за Патрокла, и Ромео не может так оставить Тибальту смерть Меркуцио, пусть даже в обоих случаях очевидно, что злосчастный друг, при всем уважении к нему, сам дернулся навстречу гибели.


  Вмешательство Меркуцио и няньки в судьбу Ромео и Джульетты - отличный литературный пример вполне жизненной ситуации, когда, любя человека и думая, что его защищаешь, можно погубить человека.


  На мой взгляд, нянька все же здесь виноватее. Меркуцио и вмешался, и погиб из-за того, что он не знал, а няня знала все с самого начала, хвалила Ромео, была "связной", охраняла - и после этого предложила Джульетте свадьбу с Парисом как выход. Сблизоручила прямо-таки преступно. Это вдвойне парадоксально, потому что на меня нянька производит впечатление все-таки более доброго (хотя и более "простого", она вся на поверхности) человека, чем Меркуцио. Даже при том, что его я больше люблю.


Ситуация Ромео еще тяжелее, чем у Ахилла в "Илиаде": об Ахилле мы уже знаем, что он подвержен длительному гневу, а шекспировский юноша вынужден мстить, будучи по натуре незлобивым и выдержанным; Ахилл жертвует только своей жизнью, тогда как Ромео, мстя за одного любимого человека - друга, должен причинить вред другому - жене, о чем в нормальных условиях он не допустил бы даже и полмысли, так что для него происходит, можно сказать, "вынужденный обмен". (Это не случайно, наверное, что в одной из последних реплик умирающего Меркуцио об его убийце "fights by the book of arithmetic" - "дерется по учебнику арифметики" слышится отзвук одной из реплик Джульетты при первой встрече с возлюбленным: "You kiss by a book" - "Вы целуете по книге". Стало выражением презрения то, что в другом случае было - похвалой). Наконец, Ахилл принял решение о мести и осуществил ее не сразу после этого, тогда как Ромео действует в состоянии аффекта и лишь потом понимает, что совершил. Получается, что там, где "прежний" Ромео себя спасал, шекспировский герой собой жертвует.


Если Шекспир использовал сюжетный мотив из "Илиады", чтобы крепче завинтить историю из итальянской новеллы, то, когда он обратился к гомеровским героям непосредственно, интонация у него уже совсем другая. Патрокл, друг Ахилла, характеризуется в "Илиаде" как "друг неробкий" и "безумец". На поле битвы он страшен и страшно шутит (над убитым возницей Гектора), но несколько раз подчеркивается - и до, и после гибели Патрокла - что вне битвы он скорее личность безобидная: Брисеида называет его "ласковым", а Ахилл сравнивает с девочкой, которая, плача, просит мать взять ее на руки (тот же образ в сонете 143). Парочка античных друзей у Шекспира изображена в пьесе "Троил и Крессида", где о Патрокле сказано, что он злой шутник и для удовольствия Ахилла высмеивает других ахейских вождей. Но Ахилл, приказывающий убить безоружного Гектора и затем глумящийся над поверженным врагом, отвратителен своей жестокостью, делаются намеки на их с Патроклом неуставные взаимоотношения, и вообще "Троил и Крессида" легко воспринимается как частичная авторская пародия на "Ромео и Джульетту".

В "Ромео и Джульетте" есть еще один штрих, которого нет в "Илиаде", - он касается собственного характера погибшего друга. Тон высказываний о нем резко меняется после его смерти.


О живом Меркуцио говорят так: "нахал, который все время издевается" (Кормилица), "человек, которого Бог создал себе во вред", "человек, который любит послушать самого себя и в одну минуту больше наговорит, чем за месяц выслушает" (Ромео), "если бы я любил ссоры так, как ты, всякий охотно купил бы право на мое наследство, и ждать ему пришлось бы не больше, чем час с четвертью" (Бенволио, его нечаянное пророчество тотчас же сбудется). Умершему Меркуцио Бенволио слагает эпитафию, исполненную чувства непоправимой утраты чего-то важного, исключительного:

That gallant spirit hath aspir'd the clouds,
Which too untimely here did scorn the earth.

"Вознесся к небу благородный дух,
Презревший слишком рано эту землю".

(Перевод Т.Л.Щепкиной-Куперник)

Во втором акте между Ромео и Меркуцио происходит игра слов вокруг того, что Меркуцио - "гусь" (что означает "глупец", в переводе Пастернака это опущено). После его смерти в последнем монологе Бенволио вместо "гуся" возникает уже отважный человек, боец.

"Who, all as hot, turns deadly point to point,
And, with a martial scorn, with one hand beats
Cold death aside, and with the other sends
It back to Tybalt, whose dexterity
Retorts it..."

"Тот вспыхнул, меч свой также обнажил;
В воинственном пылу одной рукою
Смерть отражал, другой - грозил он смертью
Тибальту, столь же ловкому в защите..."

(Перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник)

Маска сброшена, "гусенок" на самом деле - "gallant spirit", "благородный дух". Но доказано это ценой жизни. Есть разные способы освободиться от "приросшей" маски. Иногда от человека требуется умереть, чтобы другие увидели, чего он стоил.


(Я подумала, что выход Пушкина на дуэль с Дантесом - это тоже отчасти способ "срывания маски", которую навязывали ему и его жене Геккерн и компания, маски злого ревнивого "старого" мужа и маски глупой красавицы, в противоположность шикарному Дантесу, который должен вызывать "в свете" сочувствие, а Пушкин - насмешки. Но Пушкин перед своей смертью чуму не призывал. Лишь перед свадьбой написал "Пир во время чумы" в Болдино осенью 1830 года во время эпидемии холеры, которую в письме к невесте называл чумой. "В моем воображении холера относилась к чуме, как элегия к дифирамбу" (С), заметка "О холере").


Честности ради нужно припомнить, что даже и здесь ничего не однозначно: о мертвых принято - хорошо или ничего, а Бенволио не может не говорить, как теледиктор, читающий некролог, тем более, перед князем, тем более, ища способы оправдать и мертвого Меркуцио, и - прежде всего - живого Ромео. Как именно происходила драка - мы точно не знаем, есть хотя бы одно несовпадение между рассказом Бенволио и тем, что ранее видел зритель, как было "на самом деле": Бенволио говорит, что Тибальт напал на покойного родственника князя, а зрители видели, что было наоборот. Но "an envious thrust", "завистливый" удар из-под руки примирителя, действительно, был - об этом говорит умирающий.


Здесь не лишнее, наверное, вспомнить, что Патрокл в "Илиаде" побежден тоже нечестно - при участии Аполлона, и Гектор стал только третьим, кто нанес ему удар; а также, что всякие эпосные "хитрые богатыри" трикстерского типа вроде Алеши Поповича и Лемминкайнена рано или поздно вляпываются по крупному, и спасти их возможно далеко не всегда. Даже харизматичного мужчину Петра Иваныча Уксусова (Петрушка который) и того в конце представления собака за нос утаскивает "в награду" за многие его прегрешения...


Если попробовать взглянуть подобно Пушкину, первая смерть в "Ромео и Джульетте" сама по себе не так страшна: это возвеличивающая смерть. Было, оказывается, нечто святое и для этого насмешника - честь дворянина. Шутник доказал, что он - рыцарь, его таким и запомнят. (А какие-нибудь веронские барышни, смеявшиеся над его внешностью, почувствуют себя идиотками). Но что страшно - что умирает человек, который не призывал смерть, а хотел побеждать и жить. Еще неизгладимо страшнее - что он умер злой, злой и на врага, и на друга, и равно проклял и врага, и друга. Потому, что понял, как глупо гибнет, и к тому же почувствовал себя преданным.


Привнесенное Шекспиром пожелание чумы на оба дома - такой же символ истории о любви и вражде, как клятвы в ночном саду, прощание на рассвете и двойное самоубийство по ошибке в семейной гробнице. Но это, так сказать, "политическая составляющая" легенды - то, что касается вражды, а не любви. Авторы будущих времен с удовольствием взяли на вооружение злой и несправедливый предсмертный возглас. У Бернарда Шоу в предисловии к пьесе "Дом, где разбиваются сердца", "два дома" - это прогнившее устройство Европы перед Первой мировой войной ("Дом, где разбиваются сердца" - культура - и "Зал для верховой езды" - грубая сила, власть), а "чума" - большевики, которые их подрывают. "И хотя сами большевики могут погибнуть под развалинами, их смерть не спасет этих построек. К несчастью, их можно отстроить заново" (С).


Григорий Горин сделал классическое проклятие заголовком и обыграл в своей пьесе-продолжении "Ромео и Джульетты", в которой в город Верону приходит чума:

Кто мог представить, что слова Меркуцио
Такой реальной правдой обернутся?! (С)

Они обернулись, на самом деле, много раньше - еще в самой шекспировской пьесе, без продолжений. Брат Джованни не поспел к Ромео из-за того, что его с предполагаемым спутником заперли сторожа из карантина, "Решив, что мы из дома, где чума..." (С) (в оригинале pestilence - бубонная чума). Это обстоятельство было и в новелле Маттео Банделло, а Шекспир подогнал под него события в начале третьего акта. Так предсмертное проклятие Меркуцио сбывается над влюбленными.


Чума по старинным представлениям - стрелы гнева Господня. (По другим моим данным, чуму могла насылать та самая фольклорная героиня королева Маб. Данные непроверенные, из Википедии. Но в монологе о ней сказано:" ...Which oft the angry Mab with blisters PLAGUES ..." (C)). Незаслуженное проклятие сбываться не должно. Неужто Ромео виноват в смерти Меркуцио? Если быть ну очень строгим и промеркуциански настроенным следователем, можно наскрести его вины меньше одного процента. Не в том, конечно, что Меркуцио ранили из-под руки Ромео, пытавшегося из наилучших побуждений разнять дерущихся - в том, что Ромео предпочел скрыть от друга свою любовь с кузиной Тибальта, и поэтому Меркуцио, присутствовавший при обмене любезностями двух новоиспеченных родственников (и знающий, что Тибальт прислал Ромео на дом вызов), ничего не понял в поведении Ромео и оскорбился его странным миролюбием. А также в том, что Ромео разнимал дерущихся отчаянно, чистосердечно, но неумело. Ссылка на княжеский запрет драться на улицах Вероны ничего не значит ни для кого из них. В таких случаях надо кричать, сразу кричать всю правду - как Люченцио в "Укрощении строптивой" или как графиня Оливия в "Двенадцатой ночи", когда они оказались в похожих ситуациях.


Момент смертельного ранения Меркуцио - момент выбора между двумя возможными вариантами развития сюжета, трагическим и "благополучным", и отключения возможности благополучного финала. Он же момент выбора между легендой о "любви сильнее страха смерти" - и возможным превращением Ромео и Джульетты в Люченцио и Бьянку.


Теоретически рассуждая, отмечу: первым в этой пьесе погибает человек, который мог бы замолвить за Ромео, своего друга, словечко перед князем, своим родственником, заинтересованным в примирении семейств. Так могло бы быть, если бы влюбленные не боялись за свою тайну, если бы они более "рационально" действовали...Но скрытность Ромео легко понять: его тайный брак еще "не завершен" и, по этой причине, вероятно, может быть расторгнут. А почему он не был откровенен со своим другом и не просил его помощи, еще понятнее: смеющийся над любовью Меркуцио решил бы, что у него не все дома (хотя бы для начала, но оскорбил бы Ромео этим решением), и Ромео нужно хранить тайну, а он знает, что друг его - болтун.


Главные герои трагедии - жертвы противостояния. По моему наблюдению, не столько действительного, сколько идеи вражды, уже укоренившейся в мозгах поколений. Влюбленным не так навредили отцы, как своя повышенная конспирация и двое подравшихся юношей.


Меркуцио - жертва собственной невыдержанности, но его также можно назвать "жертвой мира". Произошло примирение, о котором он не знает (и так ничего и не узнал). "Жертва мира" - а такое бывает?


В истории можно найти примеры, когда бывшие враги "мирились головами" своих сторонников, которых считали опасными. Выходит, что да...Можно еще по-другому нафантазировать.


Представим себе сказочное королевство Икс, где есть две политические партии: А и а, которые во все горло клеймят друг друга врагами человечества. Находятся подданные (с каждой стороны), которые верят этой риторике и готовы бороться против воплощения тьмы за торжество света. (Удобно бороться, когда тьма не рассеяна, а персонифицирована). И когда вчерашние враги объявляют о союзе во имя интересов королевства, эта часть подданных думает, что их предали.


Я не возражаю, что в интересах королевства - организовать союз бывших врагов, но и разочарование тех, кто считает себя обманутыми, просто так со счетов не сбросить. Иные обманутые доверившиеся, готовые проклинать тех, кому вчера безоглядно доверялись, разъяренные сознанием, что позволили играть с собой
- очень на Меркуцио похожи. (Кстати, Меркуцио - в сюжете "человек использованный", от начала и до конца роли: кузены Монтекки решили пойти на бал "на вражескую территорию" незваны после того, как узнали, что туда по приглашению идет он).


Герои пьесы Григория Горина про зачумленную Верону тоже оказываются в положении "жертв мира" - вынужденного примирения двух семейств; при этом герой, Антонио из Неаполя, родич Монтекки, "Косой Антонио", повредивший еще и ногу, отдувается и за Ромео, и за Меркуцио. Неожиданно для себя он из скептически настроенного жениха поневоле-по расчету превращается в искренне влюбленного; и в момент, когда он поет ночью серенаду для своей подруги Розалины (вспоминаем Ромео под окном Джульетты), его ранят в спину - подлым ударом - молодые представители обоих помирившихся семейств, и после этого:

 Голос Антонио.

Мерзавцы! В спину... "Храбрецы" (стонет). Чума на оба наши дома!..(Звук падающего тела). (С)


  По-моему, горинский римейк-продолжение "Ромео и Джульетты" вообще мог бы сочинить Меркуцио, глядя на оставленную им Верону с облаков.


(А Бенволио в этой пьесе таки оказался гадом, и мне чертовски приятно, что я, оказывается, мыслю в ту же сторону, что и Григорий Израилевич).


... Все могло произойти очень просто. С какими литературными персонажами себя сопоставлял Пушкин, вычислено - например, с Адольфом из романа Бенжамена Констана, с Отелло (своего прадеда и отчасти себя)...Если он заметил сходство в некоторых внешних чертах между собой и еще одним персонажем, и этот персонаж убивают на поединке, - а Пушкин знал, что будет жить недолго, и знал, как он умрет, - что он подумал? мог ли он захотеть поиграть с этим мотивом? В конце концов, это его дело.

Я не думаю, что преемственность между первой сценой третьего акта "Ромео и Джульетты" и шестой главой "Евгения Онегина" можно научно доказать, но сравнить - соблазнительно.


Ленский, конечно, характером куда больше похож на Ромео, и вина Онегина в его смерти, даже если Онегин - невольный убийца, много больше, чем крупица вины Ромео в смерти Меркуцио, заметная только в увеличительное стекло.


Но Пушкин делает с Ленским то же самое, что Шекспир делает с Меркуцио. Они нагибают, прежде чем вознести в буквальном смысле. Как будто пустяшный человек (рядом с главным героем) - а потом он погибает нелепо, и зритель должен ощутить вдруг непоправимо пустое место, запоздало почувствовать драгоценность этого "пустяка" и даже предугадать финал всей истории.


Интонация голоса автора в отношении Ленского меняется подобно тому, как меняется голос автора в отношении Меркуцио (если, конечно, соответствующие реплики Ромео, няньки и Бенволио считать "голосом автора"). Только у Пушкина это еще более точный укол. Над Ленским в последние часы его жизни, задремавшем "на модном слове идеал", над его последними стихами, которые "полны любовной чепухи", будущей прославленной оперной арией, над его дурашливой мальчишечьей ревностью и тем, что называется "юношеский максимализм", автор, кажется, подтрунивает по нарастающей. Смертные ступени пройдены, Ленский падает - и в том же голосе автора звучат скорбь, жалость, нежность, очевидные и без единого фальшивого звука. Все свершилось.


Наслушавшись меркусничанья, Ромео замечает: "Над шрамом шутит тот, кто не был ранен". Но умирающий Меркуцио верен себе, он болтает, бранится и пытается шутить над своей раной (от меча Тибальта, а не от стрел Купидона), и думаешь: неужели он сейчас умрет? Его дружбаны даже решили, что рана легкая. Поэт Ленский перед смертью стихи слагает, и знаешь, что он умрет ("Стихи на случай сохранились..."), и не веришь этому.


Меркуцио ничего никогда не узнал о браке Ромео и Джульетты, но вот он умер - и зритель должен отлично понять: в истории прекрасных возлюбленных хэппи-энда не будет. Ленский ничего никогда не узнал об объяснениях Онегина и Татьяны, но он умер - и в истории пасмурного чудака и уездной барышни с французской книжкою в руках хэппи-энда не будет, а любая читательская надежда на другое - самообман. И в обоих случаях это не внезапность, а "сбывшееся пророчество": в романе Пушкина есть сон Татьяны, а в пьесе Шекспира - пролог и многочисленные предчувствия героев (Ромео, Тибальта, Джульетты, фра Лоренцо), что идет какая-то опасность, и доброму исходу не бывать.


Ромео в первой сцене третьего акта показал себя не только добрым и благородным, но и по-настоящему мужественным человеком. Ради того, что действительно ценно (в его случае - любви), он может простить обиду и даже на второй план отодвинуть требования дворянской чести (а для него это понятие должно быть на более высокой "степени силы" (С), чем для героев Пушкина, учитывая, в какое время он живет). Ни в коем случае он не переоценивает формальностей, но для друга жертвует собой. Упрекнуть Ромео можно разве в том, что он соображает медленно(Меркуцио - тот наоборот, слишком быстро). Онегин и Ленский оба повели себя противоположным образом и, по сравнению с мальчиком Ромео, проявили самое мелочное ребячество. И при всем этом к Онегину также относятся слова Ромео: "I am Fortune's fool" - я у судьбы в дураках: произошло то, чего он не хотел, чему пытался помешать, и лишь решающего шага не сделал.


Все же, мне кажется, в одном месте Пушкин невольно "проговаривается" перед читателем, что у него на уме - воспоминание о "Ромео и Джульетте": он замечает, что Онегин и Ленский готовят друг другу гибель "врагам наследственным подобно..." (С)


Даже вот этот вздох Бенволио "ты ушел слишком рано" Пушкин словно подхватил и развил: а что значит "слишком рано", а что было бы, если бы не? И представил две отставленные возможности.


Если смотреть из-за плеча соответственно Ромео и Онегина, в обоих случаях друг - лицо очевидно и безнадежно "несерьезное". Меркуцио слишком шутит, слишком болтает и высмеивает любовь. А Ленский "несерьезный" потому, что слишком серьезный. У Меркуцио шуточки ниже пояса, у Ленского возвышенные стихи, компетентные люди говорят, что в них собраны "элегические штампы" того времени. Но подобно тому, как зловещую истину выражает шутка: "Приходи ко мне завтра, и ты найдешь меня покойным человеком", поэтические "штампы" в строфе о смерти Ленского становятся истиной:

Мгновенным холодом облит,
Онегин к юноше спешит,
Глядит, зовет его...напрасно:
Его уж нет. Младой певец
Нашел безвременный конец!
Дохнула буря, цвет прекрасный
Увял на утренней заре,
Потух огонь на алтаре!..


. ..Занятная получается картинка в "Онегине", если подумать. Живой "Меркуцио" описывает и оплакивает смерть им придуманного "Ромео", которого наделил он, как позже выяснится, своей судьбой...

(окончание в третьей части)

Иллюстрация: бой за труп Патрокла. (Средняя часть фронтона храма на острове Эгине. V в. до н. э.)