Перси Биши Шелли. Возмущение Ислама

Английский поэт Перси Биши Шелли (англ. Percy Bysshe Shelley; 4 августа 1792, графство Суссекс — 8 июля 1822, утонул в Средиземном море между Специей и Ливорно) , один из величайших поэтов Англии, гений которого признан и неоспорим. Романтик, возросший на доктрине просвещения, гневный обличитель пороков общества и нежный возлюбленный, повелитель стихий и божественный творец, на равных разговаривающий с Создателем, он был на удивление рационален в восприятии жизни и столь же наивно-мечтателен в идеях ее исправления. Вечным Дон-Кихотом называл его Байрон, прекрасным нереальным ангелом, тщетно бьющим лучезарными крылами в пустоте, - поэт Мэтью Арнольд, гениальным пророком - Энгельс и Маркс. Смею заметить, что все они правы и не правы одновременно, потому что и поэт, и человек по имени Шелли, уносясь воображением в немыслимые дали, не отрывались от земли. Перси Биши Шелли был живым среди множества "манекенов", которым предрассудки отмеривали радости и горести по капельке, не давая насладиться уникальностью своей единственной и неповторимой жизни. Шелли же жил, подчиняясь своим страстям, совершая свои ошибки и честно расплачиваясь за них, бывая добрым и нетерпимым, любящим и влюбленным, революционером и нереволюционером, но всегда целиком отдавая себя поэзии, другу, возлюбленной, несчастному, нуждающемуся в помощи. Именно ему, как никакому другому английскому поэту, подходят слова, которые написал Достоевский, пребывая в поиске свободного человека: "Последнее развитие личности именно и должно дойти до того, чтоб человек нашел, осознал и всей силой своей природы убедился, что высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего Я, - это как бы уничтожить это Я, отдать себя целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно. И это величайшее счастье. Это-то и есть рай Христов". Хотя Шелли сам называл себя атеистом, в этом нет противоречия, так же как в "уничтожении своего Я" по Достоевскому, которое непременно должно привести к его обогащению. Скажем так: здесь должен действовать принцип Феникса.



Перси Биши Шелли. Возмущение Ислама (песнь 1)
К. Бальмонт

Профессор Э. Доуден писал следующее:

«Шелли научил нас признавать благодетельность высшего закона, тяготеющего над избранными душами, живущими ради идеи, ради надежды, и готовых претерпеть за них и попреки, и посрамление, и даже принять смерть мученичества. Но этот высший закон, как его представил себе Шелли, — вовсе не добровольное подвижничество или жалкий аскетизм; Шелли и в стихах, и в прозе отдаёт должное музыке, живописи, скульптуре и поэзии и обогащает наше сознание их могуществом. Его только никогда не удовлетворяет эпикурейское наслаждение красотой или удовольствием. Его поэзия вливает в нас Божественную тревогу, которую не могут рассеять ни музыка, ни живопись, ни скульптура, ни песня; через их посредство мы поднимаемся к какой-то высшей красоте, к какому-то вожделенному добру, которых мы, может быть, никогда не достигнем, но к которым мы постоянно и неминуемо должны стремиться»





Песнь первая

                1
 Когда, как краткий блеск непрочной славы,
 Во Франции последний сон увял,
 От темных снов, исполненных отравы,
 Я встал и поднялся к вершине скал,
 На мыс, что над пещерами вздымался,
 Вокруг которых пел седой прибой;
 Рассвет вкруг каждой тучки занимался,
 Горел в волнах, в пустыне голубой, -
 Но вдруг Земля шатнулась в основанье,
 Как бы в своем предсмертном содроганье.

                2
 Внезапно прошумел ворчащий гром,
 В раскате он прошел над глубиною,
 С поспешностью, вверху, внизу, кругом,
 Туманы разрастались пеленою,
 Они ползли и, сумрачно сплетясь,
 Укрыли солнце молодое, -
 Не слышалось ни звука; свет погас;
 Застыло все в чудовищном покое,
 Леса и воды; и густая мгла
 Темней, чем ночь, страшней, чем ночь, была.

                3
 Чу, это ветер мчится над Землею
 И океан метет. Вот глубь Небес
 Разъята вспышкой молний; дальней мглою
 Ниспослан дождь из облачных завес,
 и Ветер хлещет зыбь, она блистает;
 И все - бурун, и молния, и град -
 В водоворот единый нарастает.
 Миг тишины. Из тьмы пещер глядят
 Морские птицы: что за тишь настала,
 И что это на Небе возблистало?

                4
 Там, где вверху была разъята мгла
 Дыханием неудержимой бури,
 Меж белых облачков, нежна, светла,
 Предстала глубь ликующей лазури,
 Под тем просветом просиял туман,
 Все замерло, как бы под властью чуда,
 И призрачно-зеленый Океан
 В себе качал оттенки изумруда;
 Лишь там вверху несчетность облаков
 Неслась быстрей оборванных листков.

                5
 Росла война меж ярой силой бури
 И грудой туч; но вместе с тем росла
 Блистательность проглянувшей лазури;
 Громада облаков, тесна, бела,
 Недвижной оставалась в отдаленье;
 Меж тем воздушно-бледный1 серп луны
 Всходил в неспешном царственном движенье,
 Светясь с непостижимой вышины;
 Над ним туманы таяли, как тает
 Под солнцем снег и в таянье блистает.

                6
 Я не глядеть не мог; в луне, во всем
 Какое-то очарованье было,
 Я грезил и не знаю сам о чем,
 Чего-то ждал; вдруг взор мой поразило,
 Что в небе синем, в белизне луны,
 Возникла тень, пятно, как бы виденье,
 Оно росло в провалах вышины,
 Неслось ко мне из бездны отдаленья;
 Так в море, парусами шевеля,
 Под солнцем мчится призрак корабля.

                7
 Да, как ладья, в расселине скалистой.
 Несется по теченью, и река,
 Набравшись новых сил в теснине мглистой,
 Качает легкий облик челнока,
 И весла мчат его над пеной белой, -
 Так на ветрах, в лазури, предо мной
 Крылатый Призрак мчался, онемелый,
 Как будто опьяненный вышиной,
 И гнал его порыв грозы могучий,
 И молнии за ним рвались из тучи.

                8
 Как бешено, как быстро, как легко
 Чудовищное мчалося виденье!
 Я в воздухе увидел, высоко,
 Орла и с ним Змею, одно сплетенье -
 Они боролись, и пред той скалой,
 Где я стоял, Орел, раскинув крылья,
 Замедлил, с многоцветною Змеей,
 Как бы изнемогая от усилья.
 И так повис, как будто бы без сил,
 И воздух диким криком огласил.

                9
 Стрелою луч, из дальних туч излитый,
 Коснулся крыл, сияние струя,
 Змея и Птица вместе были свиты,
 Сверкнула, как кольчуга, чешуя:
 Горя, как драгоценные каменья,
 Сквозь перья золотые там и здесь
 Просвечивали искристые звенья.
 И вздутый узел был блестящим весь,
 И, шею отклонив и вынув жало,
 Змея свой взор в орлиный взор вперяла.

                10
 Кругом, кругом, срываясь и кружась,
 Орел летал с неудержимым криком,
 Порой высоко в Небо уносясь,
 Почти скрываясь там, в порыве диком,
 Порою, как бы выбившись из сил,
 Он падал с громким воплем над волнами,
 Змею до самой влаги доносил,
 Ее терзая клювом и когтями;
 Змея к Орлу не уставала льнуть,
 Ища - его смертельно ранить в грудь.

                11
 Какая жизнь, какая сила в смене
 Удачи этих сказочных врагов!
 От схватки пар, подобный легкой пене,
 Повис вкруг них в дыхании ветров;
 Летали перья, в воздухе, далеко,
 Блестела под когтями чешуя.
 Орлиное светло горело око,
 Во мгле мерцая, искрилась Змея;
 И, где они летели над волною,
 Виднелась кровь над пенной глубиною.

                12
 Каким борьба закончится концом?
 Свершится бой, и каждый ровно бьется;
 Порой бриллиантовым кольцом
 Змея вкруг вражьей шеи обовьется,
 Тогда Орел, сдержавши свой полет,
 С своим врагом почти уже не споря,
 С высот до пенной зыби упадет
 И чуть не мочит крыл во влаге моря.
 И у Змеи, в приливе торжества.
 Вздут гребень и подъята голова.

                13
 Порою удушающие звенья
 Змея разъять готова, чтоб хлестать
 Всей силой искривленного движенья
 Морскую, ветром схваченную гладь;
 Чтобы порвать тяжелые оковы,
 Всей шеей мускулистой, взмахом крыл,
 Орел, изнеможенный и суровый.
 Не раз напряг остаток гордых сил,
 И, мнилось, вольный, он среди тумана
 Взлетит, как дым из жаркого вулкана.

                14
 Так длился переменчивый тот бой,
 На хитрость - хитрость, и на силу - сила;
 Но та борьба конец имела свой:
 Лампада дня почти уж погасила
 Свой яркий свет, - как мощная Змея
 Повисла высоко, изнемогая,
 Потом упала, еле жизнь тая,
 И влага приняла ее морская.
 Орел вскричал, крылами шелестя,
 И ветер прочь отнес его, свистя.

                15
 И вместе с тем свирепость дикой бури
 Окончилась, заискрился простор
 Земли, и Океана, и Лазури,
 И только с удивленьем видел взор,
 Как, точно горы, трепетали волны.
 Над солнцем, снизошедшим с вышины;
 Их гул врывался в тишь и мир безмолвный,
 С высот спустясь, дошел я до волны, -
 Был ясен вечер, воды моря пели
 И спали, как ребенок в колыбели.

                16
 Там, на прибрежье, Женщина была,
 Она внизу сидела, под скалами,
 Прекрасная, как утренняя мгла
 И как цветок, расцветший над снегами;
 Прижавши руки нежные к груди,
 Она глядела пристально на волны;
 С волос завязка спала: впереди
 Простор Небес раскинулся безмолвный;
 А где волна ложилась на песок,
 Дрожал красивый маленький челнок.

                17
 Казалось, это нежное Виденье
 Следило за причудливой борьбой;
 Теперь в глазах виднелось утомленье.
 Для них был слишком силен свет дневной,
 В них слезы трепетали молчаливо,
 И, на песок сверкающий смотря,
 Где в кружеве шуршащего прилива
 Светилася вечерняя заря.
 Она стонала, бледная от горя,
 И с каждым стоном взор бросала в море.

                18
 Когда ж Змея упала с высоты,
 У ней, бледнея, губы задрожали,
 И дрогнули в ее лице черты,
 Но, не издав ни возгласа печали,
 Она привстала с места в тот же миг,
 В ветрах ее одежды развевались,
 И бросила она свой звонкий крик,
 На голос тот пещеры отозвались,
 И серебро тех звуков разлилось,
 Как пряди теневых ее волос.

                19
 Напевность этой речи, полной странных
 Нездешних чар, я слушал вновь и вновь.
 В созвучиях, и нежных, и нежданных,
 Я чувствовал - лишь я один - любовь.
 Но для Змеи те сладостные звуки
 Понятной были речью и родной;
 Она уже не билась в дикой муке,
 Средь пены, над зеленою волной,
 А медлила среди теней прибрежных.
 У ног ее, воздушно-белоснежных.

                20
 И Женщина вновь села на песке,
 Заплакала опять, скрестила руки,
 И в непостижной сказочной тоске
 Согласные опять запели звуки;
 Прекрасную она открыла грудь,
 И к мрамору, с воздушной белизною,
 Сверкнувши, поспешила тень прильнуть,
 Рожденная зеленою волною:
 Она к себе Змею из вод звала,
 И на груди ее Змея легла.

                21
 Тогда она, вставая, с грустью ясной
 Глазами улыбнулась нежно мне,
 Как та звезда, что свет вечерне-красный
 Своим пронзает светом в вышине.
 И молвила: "Печалиться - разумно,
 Но безнадежность, что тебя сюда
 К пучине вод приводит многошумной,
 Напрасна: ты поймешь меня, когда
 Дерзнешь, со мной и с этою Змеею,
 Пуститься в странный путь над глубиною".

                22
 Тот возглас был как самый грустный зов,
 Как голос позабытый, но любимый.
 Я плакал. Неужели в зыбь валов,
 Она одна, над бездной нелюдимой,
 Со страшною Змеею в путь пойдет?
 Змея у ней над сердцем и, быть может,
 Чтобы добычу съесть, лишь мига ждет?
 Так думал я. Кто ей в беде поможет?
 Тут встал прилив, качнула мощь волны
 Челнок, что был как будто тень луны.

                23
 Челнок - мечта! Узорчато-воздушный,
 Из лунного был камня иссечен
 Перед его; и ветерок послушный
 Как будто сходством с тканью был пленен,
 Тот ветерок, которого не слышит,
 Не чувствует никто, но по волне
 Который мчит, когда чуть внятно дышит.
 Вот мы в ладье, доверясь глубине;
 Безмерное туманное пространство
 Оделось в многозвездное убранство.

                24
 И Женщина рассказывала мне
 Пугающий рассказ, пока мы плыли;
 Кто сон такой увидит, тот во сне
 Бледнеет! Но не сна, а странной были
 То весть была. Настал полночный час,
 Безбрежным Океан шумел потоком,
 И, мне в глаза блеснув сияньем глаз,
 Она о чем-то страшном и высоком
 Вещала, и, еще не слыша слов,
 Уж был я полон музыки и снов.

                25
 "Не говори, моим словам внимая,
 Скажу я много повестью моей,
 Но большее живет, свой лик скрывая
 В туманной урне - к нам грядущих - Дней.
 Узнай же: глубина времен безвестных
 Над смертными две Власти вознесла,
 Двух Гениев, бессмертных, повсеместных, -
 Двум Духам равным в царство мир дала;
 Когда возникли жизнь и мысль, в их зное
 Ничто родило их, Ничто пустое.

                26
 Над хаосом, у грани, в этот миг
 Стоял один первейший житель мира;
 Двух метеоров бурный спор возник
 Пред ним, над бездной, в пропастях эфира;
 Боролась с Предрассветною Звездой
 Кровавая огнистая Комета,
 И, весь дрожа взволнованной душой,
 Следил он за борением их света,
 Вдруг лик Звезды в поток был устремлен,
 И тотчас же кровь брата пролил он.

                27
 Так зло возликовало; многоликий,
 Многоименный, мощный Гений зла
 Взял верх; непостижимо-сложный, дикий
 Царил над миром; всюду встала мгла;
 Людей вчера родившееся племя
 Скиталось, проклиная боль и мрак,
 И ненависти волочило бремя,
 Хуля добро, - а зла бессмертный враг
 Из звездного Змеей стал нелюдимой,
 С зверями и с людьми непримиримой.

                28
 Тот мрак, что над зарею всех вещей
 Восстал, для Зла был жизнью и дыханьем;
 Высоко, между облачных зыбей,
 Оно взлетело теневым созданьем;
 А Дух Добра великий ползать стал
 Среди людей, везде встречал проклятья,
 Никто добра от зла не отличал,
 Хоть клички их вошли во все понятья
 И значились на капище, где злой
 Свирепый Демон властвовал толпой.

                29
 Неукротимый Дух терзаний разных,
 Чье имя - легион: Смерть, Мрак, Зима,
 Нужда, Землетрясенье, бич заразных
 Болезней, Помешательство, Чума,
 Крылатые и бледные недуги,
 Змея в цветах, губительный самум
 И то, что поощряет их услуги, -
 Страх, Ненависть, и Суеверный Ум,
 И Тирания тонкой паутиной
 И жизнь и смерть сплетают в ад единый.

                30
 Он в них вошел как мощь их мрачных сил,
 Они - его и слуги, и предтечи.
 Во всем, от колыбели до могил,
 В лучах, в ветрах, и в помыслах, и в речи,
 Незримые: лишь иногда Кошмар
 Их в зеркале эбеновом вздымает,
 Пред деспотом, как духов темных чар,
 И каждый - образ черный принимает,
 И сонмы бед они свершить спешат,
 На время покидая нижний ад.

                31
 На утре мира власть его слепая
 Была, как этот самый мир, тверда;
 Но Дух Добра, пучину покидая,
 Змеею встал, отпрянула вода,
 Бесформенная бездна отступила,
 И с Духом крови снова страшный бой
 Возник, в сердцах людей проснулась сила,
 Надежды луч зажегся над толпой,
 И Ужас, демон бледный и лукавый,
 Покинул, вздрогнув, свой алтарь кровавый.

                32
 Тогда возникла Греция, чей свет
 Восславлен мудрецами и певцами;
 Им, спавшим в долгой тьме несчетных лет,
 Во сне являлись Гении, с крылами
 Воздушно-золотыми, - и огнем,
 Зажженным, о святая Власть, тобою.
 Сердца их наполнялись ярким днем;
 Поздней, когда твой враг подъят был тьмою,
 Над схваткою их свет благой светил,
 Как светит Рай над сумраком могил.

                33
 Таков тот бой: когда, на гнет восставши,
 С тиранами толпа ведет борьбу,
 Когда, как пламя молний заблиставши,
 Умы людей на суд зовут судьбу,
 Когда отродий гидры суеверья
 Теснят сердца, уставшие от лжи,
 Когда свой страх, в улыбке лицемерья,
 Скрывают притеснители-ханжи,
 Змея с Орлом тогда во мгле эфира
 Встречается - дрожат основы мира!

                34
 Ты видел эту схватку, - но, когда
 Домой вернешься ты, пусть в сердце рана
 Закроется, хоть велика беда;
 Мир, скажут, стал добычею тирана,
 И он его пособникам своим
 В награду хочет дать, деля на доли.
 Не бойся. Враг, чьим духом мир гоним,
 Когда-то всепобедный бог неволи,
 Теперь дрожит, схватился за венец
 И видит, что идет к нему конец.

                35
 Вниманье, странник. Я, как ты, - земная,
 Коснись меня - не бойся, - я не дух!
 Моя рука тепла, в ней кровь людская,
 Но речью зачарую я твой слух.
 Уж много лет тому, как я впервые
 Возжаждала тоскующей душой
 Проникнуть мыслью в тайны мировые
 И дрогнула над мукою чужой,
 И мысль моя, над сном ребенка нежным,
 Была полна томлением безбрежным.

                36
 Вдали от всех людей с своей мечтой
 У моря, глубоко в долине горной,
 Я вольной и счастливой сиротой
 Жила одна; кругом был лес узорный;
 В грозу, во тьме блуждала в чаще я,
 Спокойная, когда гремели бури;
 Но в час, когда, в усладе бытия,
 Как будто был лучистый смех в лазури,
 Я плакала, в восторг впадая вдруг,
 И трепетали пальцы сжатых рук.

                37
 Предвестия моей судьбы - такие:
 Пред тем как сердце женщины в груди
 У девушки забилось, неземные
 Оно вкусило знанья. Впереди
 Просвет возник в мечтаниях. С кудрями
 Седыми, бледный юноша-поэт
 Пред смертью книги дал мне, и речами
 Безумными в душе зажег он свет,
 И, гость случайный, он во мне оставил
 Как будто вихрь стремлений, дум и правил.

                38
 Так я узнала повесть скорбных дней,
 Которую история вещает,
 Узнала, но не как толпа людей,
 Из них никто над нею не рыдает;
 Пред Мудростью порвалась туча, - мгла,
 Скрывающая смертные мученья;
 Немногим ведом лик добра и зла,
 Но я любила все огнем влеченья;
 Когда же ключ Надежды заблистал
 В людских умах, - мой дух затрепетал.

                39
 В моей крови огонь зажегся новый,
 Когда восстала Франция в пыли,
 Чтобы порвать тяжелые оковы,
 Сковавшие народы всей Земли;
 Я вскрикнула в восторге безграничном,
 От своего вскочивши очага.
 И криком, как напевом гармоничным,
 Будила тучи, волны и луга.
 Они смеялись всею силой света:
 Томлением сменилась радость эта.

                40
 Безумие напало на меня,
 Грусть нежная и сон непобедимый, -
 Мои виденья были из огня,
 И сон теней, сквозь мозг огнем гонимый,
 Промчался, буря страсти пронеслась,
 И глубь души спокойной стала снова,
 Нежней в ней стала тьма, любовь зажглась,
 Любила я - кого-то неземного!
 В свое окно я глянула тогда.
 Светилась Предрассветная Звезда.

                41
 Казалось мне, что чей-то взор лучистый
 Мне светит, - я глядела на нее,
 Пока она не скрылась в бездне мглистой
 Средь волн, простерших царствие свое;
 Но дух мой, воплотив весь мир безбрежный
 В одной мечте, впил яркую любовь
 Из тех лучей, и этот образ нежный -
 Единый образ - светит вновь и вновь!
 Как пышный день средь облачного дыма,
 В моем уме Звезда неугасима.

                42
 Так день прошел; а в ночь приснился мне
 Какой-то призрак сказочно-прекрасный,
 Он был как свет, что дышит в вышине,
 На тучах золотых, в лазури ясной;
 С Предутренней Звездою на челе,
 Он юношей крылатым мне явился,
 Возник он опьяненьем в сладкой мгле.
 И так дышал, так близко наклонился,
 Взглянул, к губам прильнул, красив и смел,
 И долгий поцелуй запечатлел.

                43
 И молвил: "Любит Дух тебя, о дева,
 Как, смертная, достойна будешь ты?"
 Восторг и сон исчезли - как от гнева,
 Я грустные лелеяла мечты
 И к берегу пошла, но, возрастая,
 Иной восторг возник и мне светил,
 Он путь мой, точно в чем-то убеждая,
 От берега морского отвратил;
 Казалось, голос Духа в сердце страстном
 Шептал, маня идти путем неясным.

                44
 Как в город многолюдный я пришла,
 Который полем был для битв священных,
 Как средь живых и мертвых я была
 Меж злых людей, меж раненых и пленных,
 Как я была за истину борцом
 И ангелом в пещере у дракона,
 Как смело, не заботясь ни о чем,
 Я шла на смерть, не издавая стона,
 И как вернулась я, когда погас
 Надежды луч, - то горестный рассказ.



45
 Молчу. Скрываю слез порыв бесплодный.
 Когда немного легче было мне,
 Не стала я, как большинство, холодной;
 Тот Дух, что я любила в тишине,
 Поддерживал меня: в молчанье ночи,
 В волнах, в объятых бурею лесах
 Я чувствовала любящие очи
 И нежный зов: когда же в Небесах
 Простор сияньем звездным зажигался,
 Я знала, это он светло смеялся.

                46
 В пустынных долах, возле мощных рек,
 Во тьме ночей безлунных я узнала
 Восторги, незабвенные вовек,
 Всех слов людских, чтоб их поведать, мало;
 Чуть вспомню - и бледнею: скорбный крик
 Чрез годы разлучил меня со снами;
 На мне покров таинственный возник,
 Незримыми он брошен был руками;
 И ярко предо мной зажглась Звезда -
 Змея с своим врагом сошлась тогда".

                47
 "Ты, значит, с ней слилась одним стремленьем?!
 Тебе Змея, - спросил я, - не страшна?"
 "Страшна?" - она вскричала с изумленьем
 И смолкла. Воцарилась тишина.
 Я глянул. Мы неслись в пустыне мира,
 Как облако меж небом и волной;
 Цепь снежных гор, как будто из сафира,
 Вздымалась там, далеко, под луной,
 Весь горизонт обняв своей каймою;
 Мы плыли к ним теперь над глубиною.

                48
 От быстроты в беспамятство тогда
 Я впал; проснулся - музыкой разбужен:
 Мы океан проплыли, что всегда
 Вкруг полюса шумит и с ветром дружен, -
 Природы отдаленнейший предел.
 Мы плыли по равнине вод лазурной,
 Оплот эфирных гор кругом блестел,
 В средине Храм стоял, в тиши безбурной,
 Грядою изумрудных островов
 Окутан в зыбкой мгле морских валов.

                49
 Еще ни разу смертною рукою
 Такой не воздвигался дивный Храм,
 Взлелеян не был грезою людскою;
 Он был во всем подобен Небесам,
 Когда по зыби западного ската
 Еще плывет пурпуровый поток,
 И месяц между светлых туч заката
 Готов поднять серебряный свой рог,
 И звезды, обольстительно-безмолвны,
 Глядят с небес на мраморные волны.