Глава IV. Рождество

К началу: http://stihi.ru/2019/08/19/665


Начиная с какого-то момента, покидая дом Фридлендеров, отец с нарастающей силой начал ощущать в себе прежде незнакомое ему чувство, подобное тому, как будто он что-то забыл, и ему непременно необходимо за этим вернуться. Возвращаясь в свою мансарду, он не находил себе места. Что-то новое, таинственное, пугающее и неизведанное вошло в его жизнь. Он вдруг настолько болезненно стал осознавать своё одиночество, что прежнее его существование становилось всё более невыносимым. Образ этой странной, хрупкой и в общем-то невзрачной девушки настолько заполонил всё его сознание, все его мысли и желания, что вскоре это превратилось в настоящее помешательство. Он выводил её имя на запотевшем оконном стекле, повторял его шепотом и вслух, писал на клочках бумаги. Потребность видеть её, любоваться чертами её лица, бледной кожей, грустной улыбкой, глубоко посаженными карими глазами буквально превратилась в навязчивую идею. Но ему хотелось много большего – слиться с ней воедино, стать чем-то целым и неделимым, и никогда не расставаться с нею – ни на миг. Это было больше, чем любовь – это было самосожжение…

В свои 22 года он, разумеется, не был девственником – но все свои прежние интрижки, в основном навязанные ему дядей Максом в качестве «развития мужских качеств», он вспоминал со стыдом и отвращением. Ирен же явилась для него недосягаемым символом нравственной и физической чистоты, главным и единственным смыслом его жизни, его alter ego. Но возможность видеть её, разговаривать с ней, ощущать её присутствие ограничивалась лишь уроками, которые проходили два раза в неделю по одному часу. По окончании урока, горничная молча провожала «учителя» до дверей. Ему ни разу не предложили остаться – ни на обед, ни на чай.

Фридлендеры жили довольно замкнуто – глава семьи был уже не очень молодым и не очень здоровым человеком, тяготеющим к тишине и уединению. Знакомых в Гейдельберге у них было немного – прежде, когда хозяин дома был действующим исполнительным директором банка, они жили во Франкфурте-на-Майне. Здесь же в круг их общения входили лишь семейный доктор, да несколько профессоров и преподавателей университета. Но приближалась Ханука, а за ней Рождество (как все ассимилированные немецкие евреи, Фридлендеры праздновали как еврейские, так и христианские праздники). И когда фрау Мириам милостиво пригласила «учителя» почтить их своим присутствием на Рождество, он был на седьмом небе от счастья.

Вскоре богатый дом наполнился светом ханукальных свечей, запахом свежих пончиков («суфганиёт»), ароматом хвои рождественской ёлки. 25 декабря 1932 года мой отец впервые переступил порог этого дома не как репетитор, а в качестве званого гостя. Зала была полна народу, сновали слуги, слышался смех, звон бокалов, звуки рояля… Едва отец появился в гостиной, раскрасневшаяся и сверкающая белозубой улыбкой Элизабет выбежала ему навстречу и со смехом, порывисто обняв его, тут же скрылась в толпе гостей. Шлейф её поклонников устремился за нею. Отец искал глазами Ирен, но её нигде не было. Зажав в руке бокал с шампанским, он, как сомнамбула, бродил среди гостей…

…Почувствовав лёгкое прикосновение, он едва не выронил бокал из рук. Ирен стояла рядом – удивительно весёлая и живая. Он даже представить себе не мог, что она способна так улыбаться: она буквально вся светилась и излучала счастье. Он вдруг с удивлением подумал, что она безумно красива - но той особой, тонкой и хрупкой красотой, которую далеко не каждому дано разглядеть. Взяв его за руку, Ирен тихо прошептала: «Пойдём!» Они вышли из залы и, пройдя через анфилады комнат, очутились в странном полутёмном помещении с зелёными шёлковыми обоями, на полу которого были свалены многочисленные ковры, а вдоль стен стояла старая мебель – сломанные стулья, запылённый трельяж, кушетка с разорванной драпировкой, бронзовые статуи, канделябры…

Ирен взяла бокал из рук «учителя», выпила его залпом и опустилась на кушетку… Они долго сидели молча, держась за руки и прямо глядя в лицо друг друга – глаза в глаза... Неожиданно Ирен прервала молчание и почти шепотом полувопросительно произнесла: «Да?» «Да» - также тихо прошептал он. И наступило сладкое безумие. Всё происходило, как во сне. Бесконечная волна нежности, счастья, отчаяния, страха, боли, горечи, одиночества захлестнула их обоих. Они со стоном катались по полу, сжав друг друга в объятьях и сцепившись губами, урчали, как изголодавшиеся псы, но никак не могли насытиться друг другом... Это было помешательство. Амок. Апофеоз. Катарсис…

http://stihi.ru/2019/08/21/598