Дон Патерсон. Дождь

люблю кино, где вначале дождь;
дождь на стекле выбивает дрожь
иль делает платье темным насквозь 
иль омывает лицо вместо слез;

протяжные звуки - грома раскаты
до первого слова, до первого такта
до действий и до упреков в измене
и до того, как покажут сцену

где женщина тихо сидит одна
и рядом молчит  телефон у окна
иль мокрое платье лежит в траве
иль кто-то бежит через мост во мгле

всему, что последует дальше, исток,
той  роковой воды поток
каким бы затянутым не был фильм
он точно уже не будет плохим

и когда в его речи акцент мелькнет
иль в кадр оператор случайно нырнет
или в ее словесных потоках
узнаем мы пьесы известной строки

я весь в предчувствии сцены ночи
где холод и грязь в канаве сточной
аптека с горящим неоном огней
и я читаю слова на ней:

забудь чернила, молоко и кровь -
все смыто проливным дождем, чтоб вновь
мы стали чистыми, оттуда выходя,
мы все сыны и дочери дождя

И ничего, ничто не значит для меня.



Rain   by Don Paterson

I love all films that start with rain:
rain, braiding a windowpane
or darkening a hung-out dress
or streaming down her upturned face;

one long thundering downpour
right through the empty script and score
before the act, before the blame,
before the lens pulls through the frame

to where the woman sits alone
beside a silent telephone
or the dress lies ruined on the grass
or the girl walks off the overpass,

and all things flow out from that source
along their fatal watercourse.
However bad or overlong
such a film can do no wrong,

so when his native twang shows through
or when the boom dips into view
or when her speech starts to betray
its adaptation from the play,

I think to when we opened cold
on a rain-dark gutter, running gold
with the neon of a drugstore sign,
and I’d read into its blazing line:

forget the ink, the milk, the blood—
all was washed clean with the flood
we rose up from the falling waters
the fallen rain’s own sons and daughters


and none of this, none of this matters.