И. В. Гёте. Коринфская невеста

"В переводах из Гёте мы хотим видеть Гёте, а не его переводчика; если бы сам Пушкин взялся переводить Гёте, мы и от него потребовали бы, чтобы он показал нам Гёте, а не самого себя".

Виссарион Белинский


Из Афин в Коринф в надежде лестной
юноша в чужой приходит дом.
Некогда с его отцом хозяин местный
закрепили дружбу кумовством:
к радости семей
маленьких детей
нарекли невестой с женихом.

Но какого можно ждать приёма,
дорогой не заплатив цены?
У него язычники все дома,
здесь все христиане, крещены.
Новой веры спор:
как опасный сор,
верность и любовь запрещены.

В доме, тишиной объятом, дружно
спит отец, спят дочери, лишь мать
гостя приглашает, чтоб радушно
в самой лучшей комнате принять.
Яства и вино,
всё принесено,
можно доброй ночи пожелать.

Но взяла усталость верх: ни ужин,
сервированный из лучших блюд,
гостю утомлённому не нужен,
ни вино, поставленное тут.
Лёг как есть в кровать,
стал уж засыпать,
слышит, в дверь вошли и ждут.

В свете лампы, слабом как мерцанье,
показалась девушка, была
под вуалью в белом одеянье,
с лентой чёрно-золотой вкруг лба.
Увидав едва,
вскрикнув, подняла
руку белую, сама бела.

"Или я чужая в самом деле?
В доме гостя скрыли от меня.
Так меня содержат в моей келье!
Опозорила теперь сама себя.
Не хочу стыда,
как пришла сюда,
так же и покину я тебя!"

"Оставайся! - юноша в тревоге
соскочил с постели.- Посмотри,
Церера, Бахус, наши боги,
нам дары доставили свои.
Сам Амур с тобой
за твоей спиной,
предадимся радостям любви!"

"О, ни с места и ни слова боле!
С радостью навек разлучена,
подлежу теперь чужой я воле:
матерью моей посвящена
молодость моя,
красота и я
небесам для будущего дня.

Наши боги пёстрою картиной
разбредясь, ушли из дома все.
Ныне чтимый в небе и незримый
Бог один - Спаситель на кресте.
Ни тельцы, ни овны
в жертву не угодны.
Жертв людских не счесть, как их страстей".

Он вникает, не сдвигаясь с места,
в смысл всего, дыханье затаив.
Неужели здесь его невеста
в тихом месте перед ним стоит?!
"О, моею будь,
силой клятвы пусть
небо нас само благословит".

"Юноша, твоею не бывать мне,
предназначен ты моей сестре.
Думай обо мне в её объятьях,
как я в келье плачу о тебе,
плачу и томлюсь,
мучаюсь и бьюсь,
успокоюсь лишь в сырой земле".

"Нет! Клянёмся силой нашей страсти,
именем грядущих светлых дней
сохранить сегодняшнее счастье,
нам его дарует Гименей.
Примет отчий дом
нас с тобой вдвоём
счастье ждёт на родине моей".

И уже меняются дарами:
золотую цепь даёт она,
он ей чашу с дивными краями,
всю из серебра. Не приняла:
"То не для меня,
лучше б у тебя
прядь твоих волос себе взяла".

Время полночи глухой пробило,
кажется на пользу ей оно:
бледными губами пригубила
цвета крови тёмное вино.
С жадностью пила,
хлеба не взяла
ни щепотки из руки его.

А ему до края наливает
чашу. Он её до дна
с тем же сладострастьем выпивает.
Умоляет о любви. Она
не щадит его,
извела всего
и до слёз бессильных довела.

На его она склонившись ложе:
"Как я муки не хочу твоей!
От тебя скрывать не стану дольше:
белую, как снег, льда холодней
ты себе избрал,
о любви мечтал,
ждал, искал, стремился к ней!"

Радостную ярость юной силы
лишь любовью смог он одолеть.
"Если б даже встала из могилы,
я тебя сумел бы отогреть!"
В поцелуе был
жаркой срасти пыл:
"Ты ещё не начала гореть?"

Всё тесней друг к другу прижимая,
слёзы высекает страсть и стон.
Его пламя пуще раздувая,
жадно пьёт она из уст огонь.
Ей его любовь
согревает кровь.
Сердца стука в ней не слышит он.

Между тем, в заботах, проходила
мимо мать. Привлечена
странным шумом, шаг остановила
и за дверью слушала она
голоса любви,
звуки от возни,
словно б и невеста здесь была.

Неподвижно из своей засады
слушает она любовный бред,
заверенья в верности с досадой:
"Завтра ночью здесь же? Или нет?"
"Напряги свой слух,
прокричал петух?"
Поцелуем прерванный обет.

Сдерживать не стала больше злобы,
оскорблённой полагая честь.
Со служанкой рассчитаться чтобы,
что к таким услугам в доме есть,
встала на порог,
видит, о мой Бог! -
то дитя её родное здесь.

Юноша хотел в порыве скором
милую свою прикрыть сей час
покрывалом или её флёром,
но она сама, оборотясь,
словно дух собрав,
сил себе придав,
медленно в постели поднялась.

"Что же ты, родная, пожалела
для меня, немилой, эту ночь?
Для того ли я постель здесь грела,
чтоб гнала меня отсюда прочь?
Или саван мой
не даёт покой?
Слишком рано схоронила дочь.

Удержать меня не смогут в склепе
ни жужжания твоих попов,
ни псалмы, звучащие в вертепе.
Суд мой собственный уже готов.
Ни вода, ни соль
не умерят боль,
и земля не остудит любовь.

Храм стоял Венерин не разрушен,
когда был обещан мальчик мне.
Мать, ты, слово данное нарушив,
ложной клятвой связана, нигде
Бога не найдёшь,
боги видят ложь,
будет дочь перед тобой везде.

Из могилы выхожу наружу
по ночам искать свою любовь,
чтоб любить утраченного мужа,
чтобы пить из сердца его кровь.
Сотни юных жертв
утоляют гнев
до поры, когда возжажду вновь.

Ты зачахнешь, юноша мой милый,
на ноги уже не сможешь встать,
цепь тебе свою я подарила,
уношу с собою твою прядь.
Погляди ей вслед,
завтра будешь сед,
твоё время не вернётся вспять.

Мать, молю тебя об одолженье:
разожги для нас большой костёр!
Пусть любовь найдёт упокоенье
в пламени, стремящемся в простор.
С искрами взлетим
мы к богам своим,
что о нас тоскуют до сих пор".

1797