Три года мы говорим о войне. Сергей Жадан

Из книги «Сергій Жадан. Антена»
(Meridian Czernowitz, Черновцы, 2018)

+

Знакомый ушёл добровольцем.
Вернулся через полгода.
Где был – неизвестно.
Чего боится – не говорит.
Но чего-то боится.
Может даже показаться,
что боится всего.

Уходил нормальным человеком.
Говорил, правда, слишком много.
Про всё на свете.
Про всё, что попадалось на глаза.

А вот возвратился
совсем другим, как будто
кто-то отобрал у него старый язык,
а нового взамен не оставил.

Вот он сидит целыми днями на кровати
и слушает бесов в своей голове.

Первый бес непримирим,
распаляется, требует
кары для всех живых.
Второй бес покладист,
говорит о прощении,
разговаривает тихо,
прикасается к сердцу руками,
покрытыми чернозёмом.

Но хуже всех – третий бес.
Он с ними обоими соглашается.
Соглашается, не перечит.

Именно после его голоса
и начинается головная боль.

+ +

Три года мы говорим о войне.
Научились говорить о собственном прошлом, учитывая войну.
Научились строить свои планы, принимая в расчёт войну.

У нас есть слова, чтобы излить свой гнев.
У нас есть слова, чтобы выразить свою скорбь.
У нас есть слова, чтобы высказать своё презрение.
Есть слова для проклятий, есть для молитв,
есть все необходимые слова,
которыми можно сказать о себе во время войны. 

Нам очень важно говорить о себе во время войны.
Мы не можем не говорить о себе во время войны.
Мы считаем недопустимым молчать о себе.

Каждое утро говорим о войне.
Стоим перед зеркалом и говорим о войне.
Говорим с тем, кого перед собой видим.
Мудрые слова.
Мудрые и убедительные.
Мудрые вопросы,
мудрые ответы.

Каждое утро напоминаем всем о количестве погибших.
После обеда радуемся солнечным всполохам за окном.
Свежей траве, рвущейся сквозь мёртвые камни.
А вот к вечеру снова напоминаем всем
о количестве погибших.

Нам очень важно напоминать всем о количестве погибших.
Нам очень важно, чтобы о количестве погибших  напоминали именно мы.
Нам очень важно, чтобы о количестве погибших слышали именно от нас.

Не оставляем никому шансов.
Разрезаем действительность садовыми ножницами,
даём ей оценку,
ставим ей неутешительный диагноз.

Три года раздаём оценки.
Три года говорим, стоя перед зеркалом.
Можно не бояться ставить жёсткие вопросы.
И не бояться получить неудобные ответы.

Вот только более уверенные в себе
говорят об этом громко.
А менее уверенные – тихо.

На количество погибших это в любом
случае не влияет.

+ + +

Вот такая у них теперь семья.
Вот такие семейные разговоры.
Договорились не ссориться,
чтобы как-то пересидеть этот август
под обстрелами.

Потому
о политике не говорят,
чтобы не ссориться,
о церкви не говорят,
чтобы не ссориться,
и о боге не говорят,
чтобы не ссориться.

Не говорят о родственниках,
которые уехали.
Не говорят о друзьях,
которые остались.
Не говорят о пацане из дома напротив,
который воюет.

Вспоминают соседа.
Соседа можно.
Сосед умер.
Соседа жалко.

Правда, бог тоже умер.
Но его почему-то не жалко.
Совсем не жалко.

+ + + +

Солнце, терраса, много зелени.
Парень и девушка,
похоже, студенты, сидят за столом,
ждут, похоже, заказа.
Рядом, на столе, конспекты,
папки с документами,
похоже, просто забежали между занятиями.
пообедают – побегут дальше.
Такие взрослые, такие серьёзные.

Что ещё?

Похоже, снимают жильё,
не любят готовить,
питаются где придётся.

Жаль тратить время на кухню.
Жаль тратить время на мелочи.
Надо относиться к жизни, как к одежде,
которую ты примерил, прежде чем купить.
Надо учиться не расходовать жизнь
на ерунду.

Когда-нибудь у неё обязательно будет свой дом.
Когда-нибудь он обязательно найдёт нормальную работу.
Надо будет всему научиться,
надо будет научиться подбирать
единственные слова, чтобы говорить
о любви и человечности.
Пыль, цветы, много зелени.
Весна прошлого года.

Это единственное фото, где мы вместе, – рассказывает она. –
Я здесь обижена на него,
видишь, даже смотрю в другую сторону,
не разговариваю с ним.
Потом началась война.
Он ушёл.
Ну и всё.


+ + + + +

По улице проходит женщина.
Останавливается напротив магазина.
Сомневается.
Нужно купить хлеб, дома заканчивается.
Купить сейчас или лучше уже завтра? – думает.
Достаёт телефон, слушает гудки.
Говорит с мамой.
Говорит резко, не слушает,
срывается на крик.
Кричит, стоя
перед витриной магазина.
Так, будто кричит на своё отражение.
Обрывает разговор, не дослушав,
идёт по улице, проклиная
невидимую, и от этого ещё более
ненавистную
маму.

Плачет от обиды на неё
и от невозможности её простить.
Забывает про хлеб.
Забывает про всё на свете.

Наутро начинается
первый артиллерийский обстрел.

+ + + + + +

На сельской улице
перебит газопровод.
Место аварии, место опасности.

Аварийная служба не выезжает –
никто не хочет ехать под обстрелы.
Когда звонишь им – молчат,
ничего не говорят,
будто не понимают тебя.

В магазине, рядом с позавчерашним хлебом,
продают похоронные венки.
На улице почти никого –
все уехали.

Очереди нет.
Ни за хлебом,
ни за венками.

+ + + + + + +

Зато я знаю теперь, – говорит он, –
какая война.

Ну и какая? – спрашиваю его.

Никакая, – отвечает он.

Говорит со знанием дела:
после плена о большинстве
вещей говорит со знанием дела.
То есть с ненавистью.

Говорит так, что лучше и не отвечать:
всё равно не согласится.
Будет стоять на своём,
считая это наивысшей доблестью
военного времени – стоять на своём,
отрицать солнце, отрицать
движение океана.

Так и есть:
война – никакая,
о ней так и говорят –
без прилагательных.

Как ты себя чувствовал?
Никак.
Как к тебе относились?
Никак.
Как ты об этом говоришь?
Никак.
Как нам теперь со всем этим жить?


Перевод с украинского –
Валентина Варнавская


*  *. *
Сергій Жадан. Три роки ми говоримо про війну:
http://www.stihi.ru/rec.html?2018/12/12/1376