О, как бы нам хотя бы не путать амплуа!

В 2015 году премия «Поэт» была вручена Юлию Киму.
Как многие, думаю, помнят — вручение сопровождалось демонстративным выходом из состава жюри двух известных поэтов.
 
Александр Кушнер и Евгений Рейн возразили против включения в сферу внимания премии «Поэт» так называемой «прикладной» поэзии, то есть поэзии, которая приходит к публике не со страниц журналов и книг, а живет в мире театра, кино и концертных подмостков15.
 
Я не любитель высказываться в духе «наградили не того, надо было — этого». Тем более что Юлий Ким — действительно виртуозный поэт-песенник, бард и в целом важная фигура позднесоветского культурного контекста.
Дело не конкретно в Юлии Киме и даже не конкретно в премии «Поэт».
Интрига для меня здесь не в том, почему жюри выбрало Юлия Кима, а не Наума Коржавина или Алексея Пурина, двух других претендентов.
Интереснее другое: что побудило значительную часть жюри голосовать за представителя «песенной» поэзии, а определенную часть литературного сообщества — это решение одобрить16.
Возможно, сказалось возрастание — на фоне общей ресоветизации 2010-х — интереса к советской поэзии, выстраивание ее консенсусного канона17. Что предполагает и «реабилитацию» ее песенного, фольклорного характера. Евтушенко, получивший «Поэта» двумя годами раньше Кима, — поэт не менее «песенный» и «эстрадный». И не только по числу написанных на его стихи песен и по концертной манере выступления — но и по самой «позднефольклорной» поэтике своих стихов (снова сошлюсь на статью Седаковой18).
Кроме того, в ситуации нынешней депрофессионализации поэзии как социального института, сокращения чтения поэзии «с листа», границы между серьезной поэзией и поэзией «прикладной» становятся неминуемо зыбкими. Происходит это не только в российской, но и в европейской, и американской поэзии. Что и показало вручение в 2016-м Нобелевской премии Бобу Дилану.
Наконец, нужно учитывать и роль в нынешнем литературном процессе литературоведов. Об этом стоит сказать чуть подробней.
Для литературоведа — в отличие от поэта — вопрос демаркации между собственно поэзией и поэзией «прикладной» не относится к profession de foi. Литературоведение заточено на работу с любым литературным текстом. И хотя литературовед предпочитает анализировать то, что ближе и интереснее, он не обязательно учитывает при этом те границы, иерархии и «гамбургские счеты», которые устанавливают поэты и литературные критики.
Упрекать литературоведов за это, разумеется, нельзя; но и удивляться некоторым их суждениям о современной поэзии — тоже не стоит.
Возвращаясь к присуждению «Поэта» Юлию Киму.
То, как происходило выдвижение и голосование, неизвестно (не оглашается), но состав жюри что-то проясняет. Скажем, присутствие в нем известного литературоведа Владимира Новикова, автора прекрасных книг о Блоке и Пушкине — и одновременно поклонника и исследователя бардовской песни, считающего Окуджаву, Галича и Высоцкого «большими русскими поэтами». И решительно заявившего еще в 90-х, что «дебаты на тему, является ли песня фактом поэзии, а ее авторы — поэтами, думается, теперь уже можно оставить за порогом»19. (Ну да, что тут еще обсуждать...)
Или присутствие в этом же жюри другого замечательного литературоведа, Николая Богомолова, чьи статьи по русской литературе начала ХХ века читаю с неизменным удовольствием. Что, правда, не всегда могу сказать о его статьях, посвященных добросовестному анализу творчества все той же «триады»: Галича, Окуджавы и Высоцкого20. Поскольку, с одной стороны, Богомолов признает, что авторская песня — это «явление фольклора», и в стихах поэтов-бардов «по самой природе этого жанра... актуализируются в первую очередь внешние смыслы (то, что лежит на поверхности)». И с этим нельзя не согласиться. С другой — он допускает, что у некоторых, «очень немногих», бардов все же
 
...поэтическое слово приобретает особую смысловую наполненность, пробуждая у слушателей не только моментальную радость узнавания, но и более глубокие ассоциации, вызываемые восприятием текста на фоне других или в соотношении с ними21.
 
Последняя фраза, если ее расшифровать, означает не что иное, как установление интертекстуальных связей (любимую «фишку» литературоведов).
Но наличие таких связей, как бы глубоки они ни были, не гарантирует ни поэтическую удачу текста, ни его «смысловую наполненность». Это лишь одно из очень многих условий. Главный же критерий поэтической состоятельности текста — его самодостаточность, его яркость вне зависимости от музыкального сопровождения, тембра, мастерства и харизмы исполнителя.
Иными словами — выдерживает поэтический текст «испытание бумагой» (дисплеем, экраном...) или нет.
Так, пригласив Галича выступить на своей даче, Чуковский во время выступления сидел у себя в кабинете и читал отпечатанные стихи Галича.
 
...Внизу слушают песни под гитару, наверху, плотно прикрыв обитую дерматином дверь, Чуковский читает по книжке эти — нарочно созданные для пения под гитару — стихи. «Единство слова и музыки», «новый музыкально-поэтический жанр», «синтез стиха и музыки в авторском исполнении» и многое другое, о чем так охотно говорили внизу, все это не занимало Корнея Ивановича. От моего вопроса о песнях он отмахнулся: «Гитаризованная поэзия!»22
 
Это не значит, что бард или, скажем, рок-певец не может написать стихо-творение, которое такое испытание выдержит. Может. Есть отдельные удачные и вполне независимые от музыкально-исполнительской «оболочки» стихи и строки почти у любого известного «поющего поэта». И у Окуджавы, и у Высоц-кого, и у Галича, и у Макаревича, и у Щербакова... Даже у Розенбаума, в «Рож-дении стихов»:
 
Я срок переходил. / Под сердцем плод тяжелый. / Боюсь, что мерт-вое / Рожу теперь дитя. / А доктора мои — ханыги и пижоны, / Им не понять самим, чего они хотят. / ... / Я схваток не боюсь, / Как избавленья жду их / От всенощных моих / Болезненных толчков. / Я не хочу нести / Кладбищенскую тую / На холмик мертворожденных стихов.
 
На таком выискивании поэтически удачных текстов или хотя бы отдельных строк и построена тактика филологов и филологизирующих критиков — любителей «песенной» поэзии23. Вам «не хочется песен»? Вот, вполне «непесенные», интересные стихи...
Но отдельные удачи не создают поэтическое имя. Поэт «средней руки» тоже может написать несколько стихотворений, которые не стыдно опубликовать в солидном журнале (и пишут, и публикуют). Величина поэта определяется «по совокупности» — если не всех, то большинства его стихов (за исключением, пожалуй, самых ранних и незрелых). И по той новой ноте, новому, яркому звучанию, которое добавляют его стихи к поэзии своего времени.
Нельзя сказать, что «поющая поэзия» совсем ничего не добавила к советской поэзии второй половины прошлого века. Она сумела освоить тот тематический и стилистический материал, который не мог попасть на страницы печатных изданий. Например, люмпен-стилистика, с которой так виртуозно работал Высоцкий. Или дальневосточная (и не только) «эзотерическая» символика, на которой выросли песни Гребенщикова...
Но в целом, стилистически тексты «поющих поэтов» к поэтическому мейнстриму ничего не добавляли. Стилистически Окуджава не идет дальше Павла Антокольского; Высоцкий — Слуцкого и Межирова; метафорические головоломки Гребенщикова слегка блекнут на фоне метафор его поэтических сверстников — Парщикова, Еременко и Кутика (80-х годов). И так далее.
«Песенная» поэзия, как и любая другая «прикладная», не нацелена на стилистический поиск, на преодоление традиции. У нее другие цели. Она — простите за повтор — выступает в служебном, подчиненном качестве. Неважно, подчинена она мелодии и ритму или только ритму без мелодии — как, например, в рэп-поэзии. И фигура сочинителя — он же обычно и исполнитель — здесь обладает совершенно иным статусом, чем фигура поэта в «поэзии-для-чтения». От последнего не требуется ни умения петь или ритмично тараторить свои стихи, ни владения искусством «зажигать» аудиторию, ни прочих исполнительских достоинств.
Повторю за Юлием Кимом: «О, как бы нам хотя бы не путать амплуа!» Не будем путать два этих типа стихотворцев. Пусть современная поэзия переживает — в плане институциональной «устроенности», и в плане ее известности за пределами ограниченного окололитературного круга, — не самые благоприятные времена. Однако они не настолько плачевные, чтобы объявлять добровольную капитуляцию. И неважно, будет ли эта капитуляция иметь вид литературоведческой апологии бардовской песни, или сетевого бурления по поводу рэп-баттлов, или проектов очередного «синтеза музыки и поэзии».
Нет, «останавливать» музыку не надо. Пусть звучит. Пусть цветут все цветы, пусть поются или скандируются поэтические тексты: в консерваторских залах, на бардовских фестивалях, на рок-сешенах, на рэп-баттлах. И даже на поэтических вечерах.
Но что касается поэзии «не-прикладной», то ей, думаю, вполне достаточно той музыки, которая звучит в ней самой. Главное — уметь ее слышать.
*
Журнальный зал, "Арион" №1 2018,Евгений Абдуллаев
Остановите музыку