Иван и Зинаида

Памяти смелого русского человека Ивана, который так и не дождался обещанных результатов реформ, посвящается


 Разговаривать с пенсионерами — одно удовольствие, как будто погружаешься в пору далекого детства, которое воскресает в памяти естественными запахами еще не тронутой химией природы, живым многоголосием окрестных лесов.

  Ивана Васильевича и Зинаиду Михайловну Тихиенко я застал на подворье. Хозяйка, поджидая из стада корову, мыла трехлитровую стеклянную банку, хозяин же носил свежую траву в кормушку коровника. Он совсем недавно вернулся из леса, где немного косил для себя. Просил об этом тракториста, который делал противопожарную полосу вдоль дороги, но тот не покусился на левый заработок и отказался помочь, так как боялся за своё рабочее место. Но это не очень расстроило пенсионера. Сила в руках ещё была и он с непродолжительными перекурами на отдых, не спеша сделал несколько прокосов наполнил тележку сочным зелёным травяным лакомством для животных, и, благодаря своим «Жигулям», которые приобрел в то время, когда только ленивый не был миллионером, быстро доставил его в тесную утробу своего двора.

  Ивану Васильевичу через пару месяцев будет семьдесят два года. Супруга же моложе его на пять лет. Возраст уже приличный, да и сами они в один голос заявляют, что с нынешнего года оба заметили, как ощутимо сдали, но всё равно, как привыкли колготиться с утра до вечера на своём небольшом клочке земли, так продолжают и до сих пор.

 -Ноги перестают уже слушаться, поясницу ломит то и дело, признаётся Зинаида Михайловна — а лежала бы — было бы ещё хуже. В круговороте же повседневных забот время пролетает быстро и незаметно, а годы наполняются живым содержанием.

 Получают они оба около четырёх тысяч пенсии и рублей на пятьсот перекрывают среднестатистическую планку своего уровня. И всё бы хорошо, если бы не дети и их многочисленное потомство, венчают которое две правнучки. Вот и приходится терпеть такую почётную хозяйскую занятость, так как больше ни у кого такой возможности нет.

 Держат корову, телёночка и двух поросят. Тяжеловато по возрасту, конечно, но свежее молочко необходимо малюткам. Да и сами привыкли к нему с малолетства и к продуктам его переработки: сметане, простокваше, творогу, маслу… Зинаида Михайловна тут же показывает мне ручную деревянную маслобойку, пробуждая тем самым далёкие воспоминания отрочества, когда я впервые попробовал её в работе в деревне Терск.

 -Ещё годик-то мы потянем, потому что комбикорм сохранился с давних запасов, — сокрушается Иван Васильевич, — а там, при таких грабительски убийственных ценах на корма, которые подорожали не на проценты, как нам вешают лапшу по инфляции, а в разы (вот мешок отрубей прошлым летом стоил двадцать пять рублей, а нынче — сто, ведро комбикорма соответственно двадцать — шестьдесят рублей), не знаю как и быть. Правда, мясо немного подросло в цене, зато стоимость молока осталась такой же. И какая тут выгода животноводу? Никакой: одни труды и разорения. Даже кроликов, прямая отдача от которых самая быстрая, держать не резон.

 Вот взяли мы двух поросят лишь по той причине, что был хороший урожай картошки, и она оказалась так называемому рынку нужна лишь по самым мизерным ценам. А ведь труд сельского человека тоже надо уважать. Уважать и заботиться на государственном уровне, чтобы у населения был хоть какой-то стимул к сельскохозяйственному труду. А так не бывает, чтобы обманули раз, обманули два, и уже народ со счёта сбился, сколько раз его великие реформаторы надували, и опять играют фальшивку, и ждут, чтобы, как в прежние времена, все хлопали им в ладоши и кричали: «Браво!»

 Тут Иван Васильевич без всяких компьютеров, без всяких правительственных институтов и академий делает мне элементарный расклад по своей пятидесятипроцентной льготе «Ветеран труда». Электроэнергия, если до конца быть честным, то есть брать на одного человека в семейной паре, — двадцать два рубля в месяц. За воду — одиннадцать рублей, за уголь и пять газовых льготных баллонов — полста, за телефон — тридцать два.

 Итого без оплаты жилья, потому что своё, без проезда по городу и на электричке (фактически не пользуется общественными транспортными услугами), без медицинских и санаторно-курортных поблажек выходит 115 рублей. Для одиночки же 230.

 А теперь пусть каждый прикинет по своим существенным потребностям и сделает соответствующий выбор в этом вопросе. При этом надо помнить, что мы — фактически последняя инстанция, так как за нашей спиной, считай, что дикое гуляй-поле: деревни практически нет — сожрали реформы «новой жизни». Теперь пришёл и наш черёд. Ведь, если отбросить в сторону с потолка взятую инфляцию правительства и заглянуть правде в глаза, то уже сейчас мы из-за роста цен потеряли деньги на всякие лекарства.

 Но и это далеко не всё. На уборку «горючки» нет, и, хотя губернатор с депутатами вроде бы закрыл этот вопрос, бесплатно нам никто её не даст. А значит, с процентами всё пойдёт в счёт будущего урожая, который ещё не принёс свои плоды на стол, а уже начинает таять, как снежный ком, так как нужен и ремонт, и новая техника, и, наконец, хоть какая-то зарплата людям…

 Если что не так в его незатейливом и простом прикиде, то в этом виновато грамотное в свой карман правительство, которое, не решая никаких вопросов, собралось скинуть с себя все насущные проблемы бытования своей доморощенной «колонии» и жить припеваючи в своём московском коммунизме нового тысячелетия.

 Пенсионной же паре Тихиенко больше всего по Душе социализм их молодости, когда они, преодолевая всякие насущные житейские трудности, в поту и заботах, практически вдвоём подняли дом, надворные постройки, купили мотоцикл, в потом свои первые «Жигули».

 -Сейчас, — качает в большом сомнении головой хозяин, — такое для нашего брата с нищенской зарплатой массовой безработицей просто невозможно… равносильно подвигу Александра Матросова.

 Вот и голосовали они на последних президентских выборах вместе не за «ельцинского наследока», а за Николая Харитонова. Но, оказавшись в оппозиции к нынешнему главе государства, сильно не переживают, потому что при любой власти будет недостаток в доме, если сидеть сложа руки и ничего не делать.