Бант для троглодита

  Я знаю, ты не думал найти меня дома этим вечером, был уверен — я до сих пор гощу у мамы. И — ошибся.
Когда ты вошел в нашу небольшую квартирку-студию, гремя ключами, то захлопнул дверь, увидел меня, уронил на пол полиэтиленовый пакет с пачкой замороженных пельменей, купленных на ужин в супермаркете на углу, и замер с открытым ртом, в неверном сиянии зажженных повсюду свечей.
Сюрприз, ура, удался?

  Приподнявшись, я поманила тебя с белых-белых простыней и призывно-шало подмигнула. Лежать обнаженной, вокруг талии — завязанная на животе пышным бантом алая атласная широкая лента, было довольно прохладно, но ведь ты же меня согреешь?
Ты попялился, не сдвигаясь с места, примерно с полминуты, поморгал и душераздирающе вздохнул.
  — Оль, — сказал с надеждой, оживляясь, своим низким, бархатным, необыкновенно сексуальным голосом. — У нас пожрать чего-нибудь есть или пельмени варить?
Безнадежно. Испортил, гад, напрочь момент несколькими словами.
Ощущая себя придурочной, покрытой пупырками ****ской курицей, я скатилась с кровати, сверкнув незагорелой задницей, скрипнула зубами, цапнула со спинки стула джинсы с футболкой и метнулась к кастрюлям, по дороге задувая ненужные тебе свечи.
  Зря старалась, наводила красоту с романтикой. Совсем забыла, какая ты неромантичная натура. Тебя не волнуют ни свечи, ни сервировка, ни бантики — лишь бы набить брюхо поплотнее и повкусне, можно прямо из холодильника половником или кусками, не заморачиваясь тарелками. Вечно голодный троглодит.

  Я зло сорвала ленту, смяла, отбросила в угол, торопливо натянула джинсы, прыгая перед плитой то на одной ноге, то на другой, и одела футболку. Ты продолжал медведем топтаться у порога, сопел, крутил в пальцах ключи, потом нагнулся и подобрал пакет с пельменями.
  — У нас света нет, Оль? — спросил, выпрямляясь. — Поэтому свечи?
  Я взяла протягиваемый тобой пакет и испытала острое желание надавать им тебе по башке.
  — Есть у нас свет, — буркнула мрачно, быстро отвернулась, пряча гримаску разочарования, и загремела кастрюлями. Прибивать и объяснять бесполезно. Проще плюнуть и накормить.
  Ты, недоуменно хмурясь, щелкнул выключателем, и я зажмурилась от обжегшего глаза яркого света.
  — О, свет! — громко обрадовался ты, и снова щелкнул выключателем, погружая комнату в полумрак. Миг, и я очутилась в твоих крепких, родных объятиях.
  — Тебе идет бантик, — виновато мурлыкнул ты мне в ухо, потираясь о мою скулу колючей, наросшей с утра щетинкой и обволакивая запахом хвойной туалетной воды и здорового мужского тела. — И красный цвет идет, клянусь. Ну их, эти пельмени, успеем еще, бутер мне слепи какой-нибудь по-быстрому, закусить. И вообще, где у нас спички? Зажжем твои свечечки обратно в момент… Только не расстраивайся, ладно?

  Да, ты ничего не понимаешь в романтике, троглодит, факт, вилке с ножом предпочитаешь ложку — утверждаешь, ей есть удобнее, а жирные пальцы, если я не вижу, норовишь вытереть чистым кухонным полотенцем, так как встать и вымыть руки лень. И пусть. Зато всегда тонко чувствуешь, когда меня обидел, и никогда не стесняешься просить прощения.
Будет тебе ужин, нормальный, человеческий, не всухомятку. Наедимся, на пару, разными домашними, приготовленными мной с любовью вкусняшками, я достану спички и мы, опять-таки вместе, в четыре руки между поцелуями зажжем задутые свечи.
  А бант я повторно завязывать не стану. Смысла нет возиться, да и мятый он уже. Возможно, завтра...



(Это не автобиография. Просто фантазия посетила)