Авни. Я узрел франка красноречивого, как Иса

       В сборнике "Divani-i Avni" Мехмеда II это 60-я газель, а в транскрипции Нур Догана "Divan-i Sultan Muhammed" по счету 61-я. Номер отличается из-за того, что профессор вставил новые поэмы, найденные у других коллекционеров. О том, что такое газель, читайте по ссылке.
      
       Эта поэма – одно из самых известных произведений султана Фатиха, и потому с данным произведением я ознакомилась давно: используя турецкий подстрочник, я взялась его переводить еще в декабре 2015 года. Стих нередко приводят как доказательство, что Завоеватель посвящал свои любовные переживания к мужчинам. Объектом его влечения в поэме является юный красивый франк, то есть европеец и христианин.
      
       Стих я полностью и достоверно перевела 3 мая этого года (2017), но доработать к нему комментарий выдалась возможность только теперь. Дело в том, что мне не хотелось публиковать поэму без надлежащего комментария.

      1. Те, кто увидел Галату, их сердца не захотят быть в раю.
      Увидев его радующую сердце фигуру, они позабудут о прекраснейших кипарисах.
      
      2. Я узрел франка, красноречивого, как Иса,
      И для тех, кто видел этого Христа, – его уста животворящие.
      
      3. Вы потеряете разум и понимание истины и веры,
      Увидев этого христианина, ох, мусульмане, вы станете неверными!
      
      4. Испив вино этого посланника, они не будут пить из реки райской,
      Увидев церковь, в которую он отправился, они не придут в мечеть.
      
      5. О Авни! И всякий будет знать, что он был неверным франков,
      Увидев на его талии пояс, а на шее крест.
      
          
       Литературный перевод
      
          
           Увидевшие красоты Галаты, сердцем остаться в раю не пожелают.
           Никто не вспомнит стройных кипарисов, его изящную фигуру полюбив.
          
           Очи мои не лгут – его я видел, как Иисус франк этот был красноречив.
           Узревших того юношу, подобного Христу, губы его их воскрешают.
          
           Разум и знание об истине и вере рискуете навечно потерять,
           О мусульмане, неверными вы станете христианина этого узрев!
          
           Они не будут принимать Кавсар, вино этого посланника испив,
           Увидев церковь, в которую он отправился, они не явятся в мечеть.
          
           Авни, и всякий будет знать, что он кяфиром франков был,
           Заметив пояс верности на талии его, а на шее крест.
          
      
       Комментарий
      
       О ком поэма?
       Вопреки различным толкованиям, речь в этом стихе не идёт ни о монахе, ни о священнике, ни тем более о женщине. Важно знать, что восточная поэзия, в особенности персидская, формировалась из языка символов и метафор. Так что, даже говоря о Галате, Мехмед мог подразумевать не прямо-таки район Стамбула, а весь христианский мир, также как и под словом "франк" (фиренги) он не имел в виду француза, а вообще европейца. Есть метафоры куда сложнее, которые приходится почти что расшифровывать. Хотя для востоковеда и ценителя персидской поэзии этот стих может показаться простым, его всё же стоит пояснить.
      
       Мехмед начинает стих с утверждения, что красота Галаты до того несравненна, что верующие позабудут о рае. Он ставит христианский район выше райских садов, а всё потому, что там живет человек, в которого он влюблен. Это сразу же выясняется: во второй строке он восхваляет "юношу со стройной фигурой" (кипарис), ради которого всякий позабудет обо всех красавцах (кипарисах) мира. Своего кумира Авни уподобляет Иисусу – который подарил жизнь Лазарю. Книга Притчей Соломоновых гласит : "Уста праведника – источник жизни". (10:11). Мудрость считали источником жизни, а для суфиев единственной мудростью была любовь. Поэтому праведник в любви – есть лучший возлюбленный. Таким образом, прекрасный юноша мог "оживить" умирающего от тоски и разлуки любовника, взбодрить его приятной беседой на свидании, и наконец поцелуем доставить ему блаженство. Метафору животворящих губ Мехмед использует не раз, например, в первом же стихе его сборника, а еще в знаменитой 14-й поэме:
      
       Его уста даруют жизнь любовникам, после того как томным взглядом он сразил их насмерть.
       Так, на пути спасения душ, этот красавец уподобился Исе.
       ("Gamzesi ;ld;rd;gine lebleri c;nlar vir;r" 4-й бейт)
      
       Казалось бы, в третьем двустишии Мехмед предупреждает правоверных остерегаться этого красавца: им грозила опасность соблазна уйти в его веру из-за любви к нему, "вы потеряете ум, рассудок, понимание и веру" говорит он, но, в самом деле, этими куплетами Мехмед просто выразил, насколько обаятелен и обворожителен был этот кяфир.
      
       Опасность
       Для строгих "правоверных" стих Фатиха может показаться кощунственным, ведь речь идет о переходе в иную веру ради любви к человеку. Случаи из истории показывают, что это осуждалось. К примеру в "Трактате о Любви" андалусского литератора Ибн Хазма содержится суровое осуждение подобного "предательства", в мотиве которого скрывалась "запрещенная" любовь. Ибн Хазм рассказывает о некогда очень праведном человеке, который затем избрал "иной путь".


        "Он проводил свои ночи в молитве и следовал по стопам аскетов и опыту древних суфиев, он всегда пребывал в поиске и в труде ради истинного обучения и праведности. Мы всегда воздерживались от шуток в его присутствии. Однако пришло время, и сатанинская власть взяла верх над его душой; он – кто когда-то носил одеяние благочестивого, внезапно скинул его и отдал вожжи своего духа в руки Дьявола... После всего, что я упомянул выше, он стал известен тем, что вовлекся в грязный и гнусный порок. Я долго упрекал его и строго осуждал, когда он не хотел скрывать свой грех и публично демонстрировал непристойность. Это привело к тому, что он повернулся против меня; его намерения по отношению ко мне были самыми враждебными, и он словно ждал злого поворота... Как страшно и позорно, быть пораженным таким внезапным бедствием, чтобы сначала принадлежать Богу, а затем стать созданием Сатаны!"

       Недаром эта предпоследняя глава названа "О пороке согрешения". Ибн Хазм был лично знаком с вышеупомянутым человеком, которого он назвал "когда-то святейшим из людей", а потом с горькой усмешкой озвучил свои и его мысли в стихах:
      
       Вот одно из двух моих излияний на его падение...
       "Он перья тонкие забыл, их не задумываясь заменив,
       На пальцы юноши белесые, как из серебра отлитые".
      
       "Уж пощадите Вы меня, не говорите глупости.
       Упрекая и осуждая меня,
       Вы вовсе не видели, как любящие встречаются,
       Как страстно они сплетаются!
       Оставьте меня в моих темных колодцах,
       Дайте лбу моему от лихорадки остыть.
       Уйдите от меня! Ведь мне вы не нужны,
       Мне не нужны ваши никчемные, убогие болота!"
      
       Вся проблема заключалась в том, что этот человек влюбился в юношу, и не иначе как в христианина. Именно из-за него он бросил всю свою религиозную деятельность.


        "Наш вышеупомянутый товарищ приобрел прекрасное мастерство в различных чтениях Корана... Он был в постоянном поиске и записи традиций..., чему он посвятил себя с усердным рвением. Но когда он был поражен этим несчастьем, я имею в виду его связь с мальчишкой, ради которого он оставил всё, что было под его постоянной заботой; он продал большую часть своих книг; он полностью изменил свои привычки. Пусть Аллах спасет нас от подобного отречения!... Абу-аль-Хусейн Ахмад ибн Яхья в своей книге под названием "Произношение и исправление" упоминает, что Ибрагим Ибн Сайяр аль-Наззам, глава секты Мутазили, позабыв свое превосходство в схоластическом богословии и свое совершенное владение высшим знанием, отдал себя наслаждению запретными отношениями с одним христианским юношей, которого он любил до безумия, и дошел до того, что составил трактат, восхваляющий достоинства Троицы над Единобожием. Добрый Господь, сохрани нас от лукавства Сатаны!"

       Выходит, что таких людей было немало, раз учителя так рьяно пытались отгородить других от соблазна впасть не только в иную веру, но и в "другую" любовь. Из слов Ибн Хазма становится ясно, что его друг вступил с юношей в плотскую связь:
      
       Вы развязать не сможете узловатые петли
       Воздержанности и целомудрия,
       Пока вы пальцами не развяжите смело
       Пучок на поясе вокруг вашей талии!
      
       Ибн Хазм непреклонно осуждает это и порицает самыми суровыми словами. Это звучит противоречиво, когда первая глава трактата 'Признаки любви' почти полностью посвящена возлюбленному мужского пола. Лирика Ибн Хазма настолько чувственна, что заставляет неволей задуматься...
      
       И будь со мной повелитель правоверных,
       Я не позволю, чтобы он велел мне устранить возлюбленного из мыслей.
       И даже если покидаю я его сквозь пламя принуждения,
       Вставая на прощание, всё гляжу я нежно на милого моего.
      
       Его поэмы о любви звучат проникновенно, как будто он прочувствовал их на собственном опыте. В контраст этому в том же трактате автор осуждает тех, кто ради любви шел на неимоверные жертвы. Ибн Хазм снова упомянул одного человека, который ради любви к юноше оставил не только веру, но и семью с женами и детьми.


        "Иногда бывает так, что испытание становится настолько великим, и похоть настолько прожорлива, что мерзость кажется всего лишь пустяком, а религия оказывается убогой и слабой; и чтобы достичь своих желаний, человек соглашается на самые грязные и самые возмутительные поступки. Таковой была гибель, которая постигла некоего Ибн аль-Джазири. Он остался доволен тем, что отказался от своей семьи, распустил свой гарем, чтобы его семью предали позору, а всё ради удовлетворения своей любовной прихоти к мальчику. Боже, сохрани нас от такой ошибки!"

       Принятие
       Несмотря на неодобрение со стороны таких теологов, также существовало немало открытых и свободолюбивых ученых, которые признавали многие виды любви и не стеснялись об этом высказаться. Не мудрено, что между ними и ортодоксальными схоластиками постоянно возникали споры и конфликты. Именно это мог иметь в виду султан Мехмед в своих стихах, красиво начертав "вы потеряете ум, рассудок, понимание и веру", как бы усмехаясь над их "непоколебимостью" перед красотой. Фатих не был фанатиком, это не раз выражается в его поэзии, он критикует строгих последователей религиозных правил и считает, что для влюблённого любовь – высший закон. Он следует примеру мудрых суфиев, которые объединяли веру и не делали различий. Их рассказы и притчи повествуют о единстве религий, как и о единстве любви. Знаменитый персидский автор Фаридуддин Аттар (1145-1220) увековечил любовь к христианскому юноше в своих стихах:
      
       Сказал ему я: "Ради тебя я сердце и душу опасности подвергаю,
       Я пожертвовал тебе всё, чем я обладал".
       И он ответил мне: "Кто ты такой, чтоб быть обязанным делать это?
       Ведь это я тебя ограбил, навеки похитив твой покой".
       Христианский юноша заставил меня нарушить клятву,
       Последней ночью я не смог не прикоснуться к его кудрям,
       После он станцевал вокруг меня четыре раза и ушел,
       Четыре раза он связал меня бечевкой иноверия его.
       "Так много лепестков страниц моих", сказала роза,
       "Но из них всех только одну способен ты прочесть".
      
       Более чем в 15 газелях Аттар упоминает слово "тарса-бача" (христианское дитя). Некоторые филологи, изучив его труды, признают, что язык его поэзии в некоторых местах сексуален, однако действительно, Аттар аккуратно использует чувственность, которая нацелена на выражение глубоких эмоций, нежели поверхностных физических желаний. Также заметно, что поэма Мехмеда написана в традициях великого мастера, учителя суфизма и поэта Фахруддина Ираки (1213-1289).
      
       Христианский мальчик – красивый, веселый, сладостный,
       В каждом завитке его локонов – сбившийся с пути мусульманин.
       Его красотой ошеломлен каждый ум,
       И его лаской и кокетством поражена каждая душа.
       Его сладкозвучными устами смущены тысячи сердец,
       А на его чарующих локонах повешена каждая душа.
       Его веселые прекрасные глаза преследуют каждую веру,
       Кончики его локонов, как зуннар, – оковы для каждой веры.
       К трапезе `Исы его губы добавили халвы,
       А из-за чуда Мусы его локоны стали змеей.
       Красивый христианский мальчик из-за животворной речи
       Одним аргументом показал сто чудес `Исы.
       Его губы сладкой улыбкой вдохнули жизнь в мертвого,
       Его глаза коварством очаровали сердце каждого человека.
       (пер. В. А Дроздов)
      
       Такой образ и идеал пришел в Иран из соседней Сирии и Ирака. О любви к христианским мальчикам было модно сочинять поэмы еще со времен правления аббасидской династии. Достаточно популярный пример – газель Абу Нуваса (756-814), и вот её отрывок:
      
       Хотел бы я быть священником или епископом в его церкви!
       Нет, хотел бы я быть писаниями или Евангелием для него!
       Нет, хочу быть его причастием, или кубком, из которого он пьет вино!
       О нет, хотел бы я стать пенкой на том вине!
      
       Абу Нувас не был один. Некий арабский поэт по имени Мудрик ибн Али аль Шайбани (ок. 1000 г.) собирал поэтические вечера, на которые приходило множество красивых парней. Узнавшие об этом мужчины приходили туда, и тогда Мудрик вставал и делал замечание, что это неприятно ему, и таких гостей он выпроваживал. Как ни удивительно, биографическая хроника повествует, что сам Мудрик влюбился в христианского юношу, который приходил послушать его лекции. Повествует сирийский историк Якут аль-Хамави (1179-1229):


        "Поэт Мудрик ибн Али, происходивший из бедуинов, являлся кадием* в Басре, полюбил христианского юношу по имени Амр ибн Юханна. Последний избегал его, после того, как он заметил, что тот был влюблен в него. Наконец, друзья поэта – чьи необыкновенные лирические поэмы, посвященные Амру, стали известными, убедили юношу посетить уже больного и совершенно обезумевшего от тоски поэта. Юноша готов был дать ему свою руку. Однако, когда Мудрик услышал голос своего юного друга, он потерял сознание. Вернувшись к чувствам, он произнес несколько потрясающих строк о любви и умер".
               (Мой перевод из "Kitab irshad" v. 2, D. S. Margoliouth)
               *судья

       Поэма самого Мудрика длинная и подробная, я приведу здесь только переведенные мною выдержки с подстрочника Герта Ян Ван Гелдера "Поэма Мудрика аль-Шайбани о христианском юноше":
      
       10. Если он думает, что мое преступление – быть мусульманином,
       То мои грехи сделали все, чтобы уничтожить сделанное,
       Ибо я был небрежен во время молитв и поста,
       Но запретные вещи законны ради него!
      
       11. Если я надену крест, как он,
       То лишь, чтобы быть рядом с ним!
       Тогда я смог бы любоваться его красотой,
       Вдыхать его аромат, без страха клеветы и слежки.
      
       12. Если б я был Причастием для него,
       Чтобы я мог целовать его губы и пальцы;
       Или был бы Патриархом, или архиепископом,
       Чтобы повиновение мне было его вероучением.
      
       15. Иль если б я был поясом его [зуннаром],
       Чтоб он мог обернуть меня вокруг его талии,
       До той поры, пока ночь не накроет день,
       Я стану нижней одеждой для его чресл.
      
       19. Даруй же милостиво мне свою любовь, как сделал я,
       Сделай это во имя добрых времен, как делаю это я.
       Отринь, как отринул я твой долгий отказ,
       Ведь нет страсти к тебе, подобной моему желанью.
      
       Поэт горит от любви и одновременно тонет в море вожделения. Поэма эротична и в то же время одухотворена: поэт клянется в любви, он заклинает именем Христ и призывает в качестве свидетелей святую Троицу, Богродицу, всех ангелов и святых; он мечтает стать его Библией, его церковью, его талисманом, власяницей, благословением – всем, что было святым для этого христианина, красавца, обладавшего "бесконечно черными глазами" и "румянцем щек, что разбивал сердца".
      
       По его примеру сирийский поэт Ибн Ваки аль-Тиниси (ум. 1003) посвятил поэму отроку по имени Георгий (Джирджис), и в стихе содержится упоминание зуннара, евангелия и псалмов. Еще до него малоизвестный поэт из Куфы, Бакр ибн Хариджа (ум. 868 г.), уважаемый знаменитым классиком арабской литературы Аль-Джахизом, был влюблен в юного христианина по имени Иса ибн аль-Бара, которому он посвятил длинную касыду. Персидский поэт Амир Муиззи (ум. 1125), бывший главным поэтом при сельджукском дворе султана Санджара, также писал любовные стихи о христианских мальчиках, и в одной из своих газелей тоже упомянул о "губах, дарящих жизнь в поцелуе" и одновременно воспел "дьявольское заклятие, которое накладывают темные глаза возлюбленного". Что уж говорить, и Хафиз Ширази (ум. 1390) не обошел стороной эту тему, ведь его знаменитый виночерпий (саки) – христианин, вне сомнения, ведь вино, запрещенное в исламе, могли разливать только у христиан. Термин из фарси "терса-бече" (христианский мальчик/юноша) нередко был используем и в османской поэзии. Также как и слово "франк" в сочетании с юношами: Freng o;lan;, Freng mahb;bu, Freng gul;m;, Freng k;fir. Такие поэты как Неджати (ум. 1509), Хаяли (ум. 1557) и Недим (ум. 1730) тоже сочиняли прекрасные газели о "неверных" красавцах.
      
       О Неждати, этот неверный обращает внимание на каждого мусульманина,
       Но когда он приходит ко мне, даже его локоны пренебрегают мною!
       (170)
      
       Особенное внимание обольстительным кяфирам уделил Ахмед Недим Эфенди:
      
       Я слышал, что неверный взял несчастного Недима в плен,
       Ты ли палач религии, тот самый враг веры, неверный?
       (поэма 41)
      
       Этот чарующий христианин, как война беспокойства для меня,
       Ибо его изогнутые брови – грозный меч франков!
       (поэма 311)
      
       У каждой из этих поэм разное настроение и эмоции, хотя стрежень у них один – любовь, бесконечная эссенция разных душевных переживаний, у которой не существовало границ. Этническая и религиозная разница в паре создавала острый контраст и, как ни странно, сближала две разные личности. Образ любовника-мусульманина и возлюбленного-христианина стал каноном в персидской и османской поэзии. Несовместимость создавала гармонию, согласно которой невозможно единение без разлуки, и нет желания без отвержения, нет любви без боли, всё это связано ради одного стремления быть вместе.
      
       Рай, Кавсар и Зуннар
       В этой поэме два упоминания рая, и как было пояснено в словаре: Фирдевс – "рай", а Кавсар – "обилие", "бесчисленные блага". Некоторые толкователи хадисов полагают, что Каусар – не река, а собирательное название всех благ. Другие все же считают, что в раю несколько благодатных рек: Сальсабиль, Махтум, Тасмим, Маин и Каусар, и что они проявлены именно как реки.
      
       "Те, кто увидел Галату, сердца их не захотят оказаться в раю (Фирдевс)"
      
       Джаннат аль-фирдаус – "сад вечности", был высшим раем, последним из 8 или 7 уровней, и хотя считалось, что у рая 100 ступеней, основными из них считаются следующие:
      
       1) Джаннат Аль-Джанна или Джаннат аль-Мава – "Сады пристанища" для мучеников;
       2) Дар аль-Мукам - "Обитель покоя" обитателей, которой не касается ни усталость, ни изнеможение;
       3) Дар ас-Салам – "Обитель мира" место для миролюбивых;
       4) Дар аль-Хулд – "Обитель вечности", где звучит пение ангелов и их музыка;
       5) Дар аль-Кахар – "Обитель Всевластного" или Джаннат аль-Адн "Сады Эдема" – обитель для уверовавших в Бога, и праведных
       6) Джаннат аль-Наим – "Процветание мира и богатства", рай для тех, кто совершали благие деяния;
       7) Дарату-аль Баиз или Джаннат аль-Касиф
       8) Джаннат Аль-Фирдавс или Иллиюн – самый высший рай, куда попадают великие праведники, которые смогут созерцать лицо Всевышнего, потому как он находится прямо под троном Бога
      
       Список уровней рая варьируется в зависимости от источников, однако неизменно высшим всегда считается Фирдаус или по-другому Иллиюн. Любопытно, что 7 уровней рая соответствуют планетам: Луна, Меркурий, Венера, Солнце, Марс, Юпитер и Сатурн.
      
       Во-первых, стоит описать представления рая у мусульман; они считали, что райское блаженство несравненно, и его так трудно вообразить, что в земном мире не найдется ничего, с чем его можно было бы сравнить; даже вершины удовольствия, которых достигли самые удачливые в этом мире – ничтожная часть блаженства рая. Рай описывают прекрасным: в нем всё сияет, там много трав и растений, высятся дворцы из золота и серебра, бегут ручьи и реки, а деревья гнутся от спелых фруктов. В домах праведных всегда вечный покой, блеск и чистота. Вошедший в рай живет в вечном блаженстве, не умирает, не болеет; его одежды не изнашиваются, а молодость не проходит. В садах рая "есть фрукты, финиковые пальмы, гранаты" (Ар-Рахман, 68). Для обитателей пустыни особенно оазис, роща или лес - был лучшим прибежищем, и потому рай всегда ассоциировался с множеством деревьев и водоёмов: "Они войдут в сады вечного блаженства" (Коран, сура 13, айят 23).
      
       В сурах есть описания девственных гурий, которые будут служить праведникам (Коран, 37: 48), но многие забывают, что есть описания юношей: "Вечно юные отроки будут обходить их с чашами, кувшинами и кубками с родниковым напитком (вином)" (56, аяты 17-18). "И обходят их юноши подобные жемчугу хранимому". Здесь описываются слуги, которые будут прислуживать обитателям Рая, и по своей красоте, чистоте и внешнему убранству они подобны сокрытому жемчугу; отроки эти не стареют, не взрослеют и не изменяются в лице. Гхулам (;;;;;;;;;;) - юноша, в восточной поэзии был объектом любви и чувственности, и недаром персидский термин гулам-параст – равнялся античному понятию "юношелюбия". Гулямами называли и рабов, захваченных после завоеваний, или купленных, или полученных в дар, красивые и молодые, они и очень часто становились любовниками и возлюбленными для своих хозяев. К сожалению многие об этом умалчивают и скрывают этот факт.
      
       "Испив вино этого посланника, они не будут пить из реки райской (Кавсар)"
      
       В раю есть море и реки не только из воды, но и мёда, и вина, и молока. В раю много источников, и вода в них имеет разный вкус: есть напитки из камфоры, мускуса, имбиря. Сама река Каусар "белее, чем молоко, слаще, чем мед, и к ней слетаются птицы, чьи шеи похожи на шеи верблюдов" (очевидно, речь идет о лебедях). Сказания сообщают:


        "Мне был дарован Каусар, это река, которая течет по земле, а по ее берегам находятся шатры из жемчуга. Она не покрыта сверху, и я коснулся рукой ее земли. Оказалось, что ее земля состоит из благоухающего мускуса, а ее щебень из жемчужин" (Сахих аль-Бухари)

       Пить Кавсар означало принимать все райские удовольствия. Одни сравнивали воды этой реки с эликсиром вечной молодости и бессмертия, другие обьясняли ценность эзотерических знаний. В случае с поэмой Авни смысл может быть двойным. Мехмед лишь стремится усилить эффект привлекательности человека, в которого он влюблен; он считает, что всякий человек, увидев этого франка, влюбится в него настолько, что предпочтет быть только с ним, позабыв обо всем на свете.
      
       "...Увидев на его талии пояс, а на шее крест".
      
       Зуннар в качестве пояса веры и верности мог проявляться в совершенно разных атрибутах: это и зорастрийский кошти (религиозный пояс), и брахманический шнур "яджнопавита", и пейсы в иудаизме, и в православии монашеский пояс для умерщвления плоти и брани со страстями, и также бечевка в католических орденах, символизирующая нерушимость монашеских обетов и духовную силу. Некоторые из попавших к мусульманам, оставались в своей вере и тайно исповедовали её, несмотря на переход в ислам. Вот именно для этой лояльности зуннар и служил самым подходящим определением. И затем зуннаром в поэзии называли даже "локоны" возлюбленного, которыми он привязывал к себе влюбленного, так как все, что ни касалось любимого человека, для любовника являлось священным.
      
       § Переводы кроме указанных выполнены мною с подстрочников, взятых из следующих публикаций:
      
      Kitаb irshad al-arib il ma'rifat al-adib (The Irshad of al-arib ila ma'rifat al-adib) Dictionary of learned men of Yaqut. volume 2. 1907.
      The Ring of the Dove. Ibn Hazm. A.J. ARBERRY,
      Representations of the Divine in Arabic Poetry. Gert Borg, Ed de Moor
      Intercultural Aspects in and Around Turkic Literatures. Matthias Kappler
      Persian Sufi Poetry: An Introduction to the Mystical Use of Classical Persian Poems. J. T. P. de Bruijn
      Фахр ад-Дин 'Ираки. 'Ушшак-наме (Книга влюбленных). Письменные памятники Востока, но. 2 (3). 2005