Князь. Часть 1

Такого синего неба как сегодня, казалось, что никогда и не было. Светло голубое, со слепящей короной вокруг солнечного диска, и бездонно-лазурное ближе к горизонту. Многодневный трескучий мороз вычистил воздух до состояния идеального хрусталя. Снег сверкал сотнями, тысячами крошечных радуг, искрящимися на белотканном зимнем полотне. По просеке, обновляя первозданную снежную скатерть, весело, даже как-то празднично, с бубенцами, двигались сани, запряженные крепкой гнедой кобылой. В санях вальяжно расположились трое. Один, крепкий детина в толстой, но простой шубе, обернутой мехом вовнутрь, придерживая вожжи, без особого интереса рассматривал окрестности. Красный от мороза шрам на левой щеке ярко контрастировал с черной кучерявой бородой, добавляя к его внешности некую сдержанную суровость. Второй мужчина, в дорогой ферязи, кафтане щедро отороченным мехом, возлежал чинно, молчаливо думая о чем-то своем, как и подобало той важной персоне, которая находится на княжеской службе. Рядом с ним бок о бок, расположилась женщина в толстенной длиннополой меховой телогрее , закутанная глубоко в шерстяной платок. Судя по выглядывающим розовым яблочкам на ее щеках и полному отсутствию морщин, возраста она была молодого. Не десткого, но и не глубоко-бабского. Глаз из-под платка видно не было, так что доподлинно внешность и настроение описать было бы сложно, но по печальному изгибу выразительных губ легко было догадаться о тени невеселой думы на ее челе.
- Да… не к добру все.  - словно продолжая недавний разговор вздохнул княжий человек. - Слышь, Митрофан! Вон смотри, Патрикей вышел. Морду лапой трет. Не боится саней, бесстыжий. Кого думаешь намывает?
- Чур меня, сплюнул Митрофан на всякий случай. Да нет же, Афанасий Гордеевич, не моет, просто смотрит, да нюхает. Зима лютая была, что ему, лису, есть-то, коль голодно кругом? Смотри кости из брюха торчат.
- Говорю тебе - мыл морду Патрикей! То ты белку поперек ходу не узрел, сейчас вот опять перечишь. Смотри, Митрофан, не зли меня. Три шкуры в Пскове спущу.
- Не гневайся боярин. Я покорный, только то, что с упрямством малость. Это от  детства еще, по характеру матери. Пока сам не увижу, так кричу - не было, упираюсь. Бывает, может что и не замечу, ну так не со зла же. Не серчай,  Афанасий Гордеевич. Не со зла я. - с явной ноткой извинений бормотал возничий.
- Ладно, языкатый. Как видишь - долго еще до шляха Псковского?
- Ну почитай еще верст пять, а то и все семь будет. К полудню уж точно выйдем.
Ничего не ответил ему Афанасий Гордеевич. Лишь подоткнул поглубже полы кафтана, снова погружаясь в свои невеселые мысли. Какое-то странное неясное предчувствие щемило грудь. “Уфф”, нарочито шумно вздохнул он, сбрасывая тем звуком наваждение невидимых злых духов.
   Тени высоких дубов, словно сучковатые руки неведомых исполинов, неуклонно тянулись к саням все больше и больше, по мере того, как Солнце всходило в сторону леса. Полную и абсолютную тишину нарушал лишь настырный колокольчик, так и стараясь обратить на себя всеобщее внимание.
Волки появились неожиданно. Первое время они двигались параллельно кромке леса, скрываясь под прикрытием крайних деревьев. Гнедая шумно повела ноздрями, затем захрапела, и, следом громко заржала. Мужчины переглянулись, озираясь при этом.
- Волки!!! Вон они! Стая на просеке! Гони, Митрофан! - закричал, что есть мочи Афанасий Гордеевич.
- Ах, напасть. - охнул возничий. Но! Пошла! Пошла! - заорал Митрофан, нахлестывая гнедую, хотя та и сама давно пустилась в галоп. Ах, мать моя! Давай, быстрее! Быстрее, выноси родная! - поддавал он вожжами что есть мочи.
Афанасий обернулся к женщине за спиной и увидел что-то неистово шепчущие губы.
- Не боись, Малуша! Успеем! Нам бы до шляха лишь, а туда они не сунутся. А коли сунутся, так там завсегда есть кому подсобить. - убедительной скороговоркой повторял он.
Волки, уже не прячась, звериной дюжиной высыпали на просеку. Толстый наст не мешал движению. Размашистыми прыжками они нагоняли сани, заходя справа спереди. Сумасшедший галоп, казалось, был для них привычен. В то время как основная часть стаи пошла на опережение, молодой косматый зверь отделился и устремился наперерез. Спустя мгновение он оказался метрах в пяти от саней. Его злобные азартные глаза так и впивались в людей, словно выискивая  точку нападения. Митрофан потянулся за бородачем, слегка приметился, и с какой-то неукротимой силой метнул топор в оголтелого зверя. Топор, описав несколько кульбитов рубанул по касательной заднюю ляшку зверюги, рассекая ее до мяса. Волк взвизгивая покатился кубарем, окрашивая снег мелкими каплями красной крови.
- Так его, Митрофан! Так его! - заорал Афанасий.
Стая, слегка притормозив на какой-то момент, вдруг снова ускорилась. Подраненный волк судорожно встал на лапы и бросился за ними вдогонку, горя неукротимой жаждой реванша. Сначала неуверенно и прихрамывая, но все больше увеличивая силу прыжков. Он был уже в метрах тридцати, когда огромный вожак отделился от стаи и прыгнул на лошадь сбоку. Та, не устояв на ногах, ломая оглобли и копыта завалилась на бок. Сани, проехав еще метров десять боком, перевернулись, разбрасывая людей по снегу.  Следом за вожаком волки накинулись на обреченное животное. Звериное рычание и звук рвущейся шкуры раздавался по окрестностям в промежутках между отчаянным ржанием кобылы. Вскоре лошадь захрипела. Люди к тому времени уже бежали со всех ног  в направлении сопки периодически проваливаясь под наст. Митрофан, казавшийся до этого бесстрашным воякой, бежал первым с выражением животного страха на лице. Афанасий Гордеевич держался рядом с женщиной, периодически вытягивая ее поверх наста, и тем самым увязая в снегу сам. Так прошло минут двадцать. Спасительная сопка была уже недалеко, а за ней виднелся Псковский Шлях с десятком или более саней, чернеющих пятнами среди снежного поля.
- Митрофан, стервец такой! А ну подсоби, трус! Мне ее одному не дотянуть.Казню шельму в Пскове! Вот только доберусь я до тебя!
Митрофан, услышав угрожающий окрик, остановился как вкопанный. Стоял и мотылял головой ничего не понимая. Спустя мгновение он как бы нехотя развернулся навстречу своим недавним спутникам. Вместе они почти добежали до верха сопки, когда Афанасий Гордеевич вдруг увидел, что от стаи отделилось пять или шесть волков и шли по их следу, оставляя другим свое жестокое пиршество.
- Ух! -заорал он. А ну все вперед! Волки за нами пошли!
Митрофан, уже было под успокоившись, резко обернулся и застыл в ужасе. Афанасий, ничего не говоря, достал из под кафтана острый нож и резко вонзил его в шею Митрофана. В глотке того заклокотало. Острая струя алой крови окрасила снег.
- Ты что творишь! - истошно завопила женщина.
- Молчать! Вперед! Беги, кому сказал! Волки за ним идут! Беги давай!
Женщина и мужчина снова рванули вперед, на этот раз не оборачиваясь, и порой казалось, забывая дышать. Они добрались до середины склона, когда послышался глухой рык. Большая лохматая волчиха, с лету вцепилась в телогрею женщины, сбивая ту с ног. Женщина завалилась на бок. Волчица, вырвав клок телогреи, с красными глазами, стекающей из открытой пасти слюной и ощетинившейся шерстью пошла на жертву. Неожиданно, где-то из под недр распахнувшейся телогреи, послышался  горький плачь малого ребенка. Волчица остановилась внимательно глядя в глаза женщины. Этого момента было достаточно, чтобы Афанасий Гордеевич с ножом в руке прыгнул в ее сторону, пытаясь заколоть. Но наст под ним провалился, и вытянутый в руке нож вонзился в снег около лапы зверя. Волчица шарахнулась в сторону, а затем описав круг затрусила обратно, к уже трупу Митрофана, злобно оборачиваясь.
- Кажись миновало. Живы? - только и спросил Афанасий Гордеевич.
- Ж-ж-ивы. - прошептала женщина, обнимая плачущего ребенка, который был привязан большим платком к ее груди. Ну будет, будет. - успокаивала она. Ушла зверюга…

=

 Ну вот… Почитай и добрались. Как малец, не  замерз там Владимир Святославович?-   сказал Афанасий Гордеевич слезая с попутных саней у ворот княжьих покоев в Пскове.
Да как же ему замерзнуть, коли моим теплом греется. - ответила ему Малуша. Спит он. Как грудь взял, так и спит опосля. Не дрыгается даже.
Ну и славно. А тебе Егор, спасибо.  Вот тебе сребреник, за то, что довез, и прощевай. - обратился Афанасий к вознице.
- Ой спасибо, щедрый боярин. Я это.., если что и подождать могу, а потом еще куда отвезть. Мне не к спеху.
Нет, поезжай уже. Мы - дома.
Дома… - едва слышно усмехнулась женщина.
Афанасий Гордеевич сделал вид, что не заметил ее усмешку. Где-то в глубине души он вполне понимал опасения бывшей княжей милостницы. А потому, молча развернулся и переваливаясь с ноги на ногу, пошел открывать ворота. Уже позже, в сенях, он добавил: - Не боись девка. Чую все складно станется.
    Вдруг двери внутренних покоев распахнулись, и в сени словно на крыльях влетела молодая миловидная женщина с яркими яблоками на розовых щеках. Раскинув руки, она всем своим ладным телом бросилась на шею Афанасия Гордеевича. Тот опешил, и как-то скованно оглянулся на свою спутницу.
- Постынь, Евдокия! Наземь свалишь! Что чудишь-то, шаленная. - пробурчал он не зло. Перед людями соромно.
- Афанасьюшка, все жданки уж обронила, касатик мой.
- Ну будет,  будет. Ступай в малу горницу. Приду скоро. Ать, кому сказал. - с деланной строгостью добавил мужчина.
Евдокия томно опустила глаза, зачем-то по-теребила косу на груди, и выпорхнула из сеней.
- Младшая жена моя. В помощницы к Ольге определил, так она хвостом за нами из Киева в Псков и увязалась. Ольгу упросила. Нет с ней никакого сладу. И не скажешь супротив ей, и не стукнешь. Понесла она вроде как. - словно оправдался Афанасий.
Малуша постаралась понятливо улыбнуться, но лицо не больно-то ее слушалось, не то после мороза, не то от невеселых дум..
- Ты давай, мать, раздевайся и дитя распеленай. Сейчас скажу, чтобы накормили вас, и пойду к Ольге с докладом. Иван! - крикнул он открыв двери в дом. Иван, шельма, сюда идить! Иван! - громче прежнего крикнул он. Из глубины в ответ:
- Да иду уже, иду. Ведомо делом мужик занят, коль не обзываюсь-то..
- Поговори мне тут... Бабу с ребенком накормить и обогреть. К Ольге я сам провожу, как покличет. Все понял?
- Да как не понять-то Афанасий Гордеевич. Все сделаем как велишь.
Афанасий молча снял ферязь и переступил через порог. Через четверть часа, закончив с докладом княгине, он уже поднимался по лестнице в малую горницу. Евдокия была там одна, стояла у окна и ласково глядела на входящего, раскрасневшегося с мороза, мужа.
- Ну здравствуй, Евдокия. - выдохнул он, устало присаживаясь на широкую лавку  под стеной. Жена лебедушкой подошла, словно подплыла, и насколько могла грациозно умостилась к нему на колени.
- Слава Перуну, Ольга тебя не долго занимала. Намаялась я одна совсем. Вторую ночь не спала, лампу жгла у окна. Как доехали-то?
- Туда хорошо, там хорошо, а обратно от волков бежали что есть мочи. Митрофана загрызли.., кобылу… Насилу ноги унесли. Но малец и Малка в сохранности. Трапезничают нынче. Хотя, малый вроде еще спит. Ольга велела прислать обоих как проснется.
- Уф... - съежилась молодая женщина. Я сердцем беду чуяла. - затараторила она. Просила и Перуна, и Стрибога, и  чтобы Род не отвернулся. Видать почуяли они мои слезы. Я ведь без тебя и дня не проживу.
- Ну все, успокаивайся. Будет уже - сказал Афанасий, поглаживая беременную  жену
- А дальше-то что? Сожгет мальца-то Ольга? Или в тину бросит?
- Да, что за околесицу несешь, дура? Тебе бы только языком молоть. Даром, что без костей.
- А что.., вспомни, что она с мужниными убивцами сделала. Такой злобы еще сыскать-постараться. Знать бы - она внутри черная, или любила мужа шибко? Думаю, стар он для нее был для гробовой любви.
- Ха...Думает она...Мелет что нипопадя. Любила она его. Знаю как сильно. Ее ж в 10 лет сосватали с мыслью о продолжении династии. Ну и князь Игорь ее десять лет растил, не притрагивался, пока честно замуж не взял. Почитай других она и не знала. Сначала Игорь отцом был, потом он и мужем стал. Прикипела. А тут его эти изуверы обманом извели... Да...говорят, черна она была в те дни. И внутри и с лица. Когда Малушин отец ей, вдове, сватов посылал, верно как ты понимал. Думал обрадуется вдова-баба. С радостью за красавца богатыря замуж пойдет. Князь древлянский - это ведь не басурман безродный какой. А тут, первых послов прямо с ладьей закопали во дворе. Вторых, наилучших запросила, так тех в бане сгубила. А потом сама пришла к месту погибели Игоря, вроде как тризну справить, опоила всех грибным отваром. Тыщу древлян в ту ночь мечами выкосили...
   Евдокия вздрогнула. От возникшей в голове картины большого поля, где все усеяно трупами древлянских воинов, а над ними кружат вороны, ее руки и ноги покрылись гусиной кожей. Да, она слышала все это  раньше, но думала, что привирает народ. Муж не стал бы ей врать. Девушке стало немного жутко. Однако, Афанасий продолжал…
- Но все ей тогда казалось мало. Через год пришла с войском по князю. Тот
 заперся за стенами Искоростеня. Не долго она под стенами маялась. Собрала птиц, привязала факела и на город пустила. За полдня до тла сгорел. Но князя не убила. Люди болтают, что он сам просил его казнить. Так не стала. Донесли ей, что князь и не хотел убийства ее мужа, но старейшины настаивали. Долго держался князь в отказе, а как ее саму в Киеве увидел, так полюбил сразу. Тогда и дал согласие. Сама знаешь какая ладная она. А раньше какая была, представляешь? Ляпота одна. Вобщем, смягчилось ее сердце от князева признания, хоть и вон его выставила, считай что раздетым, но взяла князеву дочь себе в ключницы, а сына в дружину. Ну то ты и так знаешь, - задумчиво подытожил он.
- Да кто ж не знает Добрыню то. Да и Малуша была ей как сестра младшая. Пока кошка меж ними не пробежала. - ответила девушка.
- Да откуда кошка-то, кот похотливый пробежал. Тьфу, срам один,- возмутился муж.
- Ой, молчи Афанасьюшка. Так князя на князевой службе звать - горе накликать.
- Да не ему я служу. Ей служу.
- Ну ты это... Поосторожней все же. - проговорила ласково Евдокия, прильнув к мужниной груди.
- Уймись, советы давать. Сам знаю, и хватит на том. Как вы жили-были, пока меня не было, все гладко было?
- Да что c нами станет-то, Касатик? Тишина тут, болото… Ой нет, вру! Было-было. Как ты со двора, так Ольга за Малом послала. В дне езды от нас был. Сегодня ждут.
- Во дела… - присвистнул Афанасий. Чехарда да и только. Неспроста это все, неспроста.
Не успел он почесать затылок, как за окном послышался топот конских копыт, клацанье сбруи и мужские голоса. Афанасий подошел к окну.
Снизу, на грязном от следов снегу, он увидел двух всадников. Иван уже закрывал ворота, когда один из них спешился, чтобы подать руку другому. Этот другой, мужчина уже средних лет с седой бородой, ловко соскочил с коня, опираясь на протянутую ему руку. Неяркий, но богато отороченный мехом кафтан явно говорил о высоком происхождении хозяина.
- Легки на помине. Князь древлянский видать пожаловал... Что же она такое замыслила? - снова почесал затылок Афанасий Гордеевич.

=

- Ну входи, князь. Здравствуй... Да... Время никого не жалует. Борода уже седа... Но ты все такой же... Косая сажень в плечах. И вид все тот же гордый. Княжью стать за версту видно. - приветливо произнесла княгиня Ольга.
В ответ князь лишь молча поклонился в пояс.
- Вставай. Не время спину гнуть. Говори, что хочешь сказать, не то словами поперхнешься. Вижу рвут тебя слова эти на части. - добавила она погодя.
- Одного лишь хочу сказать... Спасибо за детей моих, за добро твое великосердное спасибо. Знаю, Господь воздаст тебе по деяниям твоим. - негромко, но твердо и очень искренне сказал он
- Эхх, не знала я тогда, князь, что ты веры христианской. Ой, несдобровать бы тебе было. Заповеди христовы я тогда еще как пустоту и глупость воспринимала. Растерла бы твой род оземь, во славу Перуна, и крест  поставить заборонила. Знаешь почему ты здесь? Вопрос один хочу задать. Важно мне знать, - сказала она, и помолчала мгновение... Да как же это вы с дочерью оба раза Христа предали? Первый раз - ты суженого моего изничтожил, заповедь нарушил, а в другой - дочь твоя с моим сыном прелюбодействовала. Получается, что и дуб трухлявый, и желудь квёлый. Глядя в глаза, что скажешь? - пристально посмотрела она на Мала.
- Донесли мне об этой беде. Говорят понесла Малуша от Святослава. Рабою княжье семя впитала. Горько мне, Ольга. Горше не бывает. А что до смерти князя Игоря, так я десять лет каждый день Бога молю о прощении. Только глух он к мольбам моим. Знаю, не простил Господь.
- Складно говоришь, а что внутри думаешь, то сумеречно мне, - недоверчиво покачала головой Ольга
- Вот тебе крест! - князь перекрестился.
- Твоему кресту цена - пузырь на воде, - ответила Ольга и отвернулась.
  От обиды глаза князя заблестели влагой. Он смотрел на эту, все еще красивую, взрослую, но моложавую женщину, с невыносимо грустными, полными какой-то мудрости и печатей горьких дум, глазами. Свет от огня в печи отражаясь играл на ее расшитым серебром кафтане. “Она все так же красива и непокорна” - подумал мужчина, и чувство какой-то неясной потери, какого-то несбывшегося с ним события, защемило грудь. Через мгновение Ольга встала со своего стула, который больше напоминал трон, вырезанный и расписанный каким-то неведомым, но очень талантливым мастером. Пройдя несколько шагов по медвежьим шкурам на бревенчатом полу, она открыла дверь и приказала не громко в пустоту:
- Малку с Владимиром сюда.
Ответное эхо понеслось по дому: “Малку с Владимиром княгиня кличет”, словно отражаясь от бревен не слабея.
Княгиня вернулась в кресло и молча села смотреть на огонь в печи. Князь тоже молчал не решаясь продолжить разговор. Только то обстоятельство, что он напрягся струною и выдавало в нем сильнейшее внутреннее волнение. Он не видел свою родную дочь уже больше десяти лет, и никогда еще не держал своего внука на руках.
       Вскоре дверь в комнату отворилась. Ольга и Мал пристально вгляделись в темноту за дверью. Первой появилась женская рука, которая вела мальчика возрастом  года в полтора, белокожего и кучерявого слово ангелочек. Следом за ним вошла Малуша. Однако, ее никто поначалу и не заметил. Князь и княгиня смотрели на ребенка как завороженные. Мальчик сделал несколько шагов сам, без маминой поддержки и застыл посреди комнаты. Он грыз большой палец левой руки и разглядывал яркий кафтан Ольги. Княгиня протянула к нему руки. Малыш, сначала как бы нехотя, но ступил в ее сторону. Затем вдруг, перебирая нетвердыми, чуть заплетающимися ножками, быстро-быстро направился к распростертым княгининым рукам. Упасть он не успел. Княгиня потянулась и подхватила его в последний момент.
- Ай ты, егоза. Ай, пострел какой. - с улыбкой вырвалось у Ольги.
Усадив малыша к себе на руки, она оглядела его внимательно и подробно, сопоставляя его родовые особенности: строение ушей, глаз и пальцев, в то время как маленький Владимир, не выпуская палец одной руки изо рта, второй пытался отковырять серебряную вышивку на кафтане бабушки.
- Наша порода. Узнаю. Хорош...Да...Хорош со всех сторон, - прицокнула она.
   Затем Ольга встала с ребенком на руках, подошла к стоящему на столе поодаль ларцу и достала большие бусы. Развернувшись, бросила их на шкуру на полу и усадила рядом малыша.
- Побалуйся пока, нам поговорить надо, - сказала она ребенку, потрепав за ухо.
Тот, уже полностью занятый лежавшими рядом бусами, встал на карачки и пополз в их направлении
- Итак… Поди ближе, - повелительно произнесла Ольга Малке, и следом гневно продолжила: - Ты, та о которой я заботилась как о младшей сестре, не спала по ночам, когда ты в жару была, та, кто раскрыла мне имя Господа и донесла до меня истинную Веру! Ты предала и меня, и Господа Бога, ради плотских утех! Ты всегда была всем примером и оплотом веры, по твоему неустанному убеждению припала я к кресту животворящему, и ТЫ(!) - согрешила прелюбодеянием с моим сыном. Грех-то какой! Что посмеешь сказать в свое оправдание?- обрушилась на девушку княгиня.
   Малуша подняла свои бездонные, уставшие глаза и с какой-то неимоверной болью в голосе ответила:
- Полюбила я его, Ольга, Святослава твоего. Полюбила больше жизни. Стояла стеной, сколь могла, но не устояла.Ты помнишь сколько раз я с ним говорила. Как рассказывала о житии святых, о заповедях, как читала ему молитвы. Он ведь не всегда на смех подымал, иногда внимал истинно и глубоко. Один лишь раз он взял меня. Силой взял. Говорил, что Перун ему позволяет, а вот Христианский Бог пусть остановит. Я сопротивлялась, но не долго. Потерялась, когда его уста коснулись моего чела. Каждый день теперь молюсь Господу о прощении, но и каждую ночь его губы снятся. Остановить не могу, оттолкнуть. Это сильнее меня... Иногда кажется, что смогу его забыть, а иногда...как увижу лучики Святослава на лице сына, так душа в дрожь заходится. Кажется, что умру, захлебнусь от любви сейчас же. Прости меня, Ольга, если сможешь.
- Бог простит... Эх, девка, что молчала-то про любовь? Недоглядела я, намаялась тогда с поездкой в Константинополь. Да ты ж у меня все время перед глазами была. Когда успела, ума не приложу.
- В последний день перед отъездом... Он в мои покои ночью пришел. Казню себя теперь, что не кричала. Не переборола... Грешна я теперь, до скончания века. - ответила в сердцах Малуша.
- Ах кабель ненасытный. Да как ты его, громилу-то переборешь... Да что же это за нутро кабелиное-то у вас, мужики, что стар, что млад. Один срам в голове. - в сердцах произнесла Ольга.
- Слушай меня и внимай… - обратилась она к Малуше, подойдя к ней почти вплотную. Жить станешь здесь, в этих хоромах. Опосля как Владимиру три года исполнится, заберу его в Киев, определю в семью к брату твоему, Добрыне, а старше станет - сама воспитывать буду. И чтобы духу твоего там не было. В остальном ты вольна. Станешь на мой порог, казню. Денег завтра получишь. Бери ребенка и ступай уже. Отец сейчас выйдет, - приказным тоном окончила княгиня, и следом отошла к окну.
     Малуша подхватила ребенка на руки и молча вышла из комнаты. Слова княгини не укладывались в ее голове. Два года, пока носила и кормила ребенка, она до смерти боялась, что его, Владимира, убьют. Негоже портить род Рюриковичей рабской кровью. Но надежда на то, что ее высокое древлянское происхождение все же будет принято во внимание, поддерживала в ней силы. Сейчас же не знала, плакать ей от радости, от осознания того, что Ольга приняла мальчика, что он будет жить, будет обласкан около бабушки, или плакать от горя, с того, что скоро должна будет отдать свое самое дорогое, свою кровинушку. Женщина остановилась и прижалась к стене. В голове пронеслась мысль - “за то не убьют”, и она шумно выдохнула. Словно высокая гора свалилась с ее плеч.
- Что скажешь на то, князь? - спросила Ольга.
- Спасибо, только и скажу. Спасибо твоей смелости взять в дом рабича, твоему доброму сердцу. Одно боюсь - по нутру ли Святославу сие станет?
- То не твоего ума дело... Свободен, князь! Иди, - резко, почти раздраженно сказала она и отвернулась.
- Прости, Ольга. Позволь лишь одно слово. - тихо произнес он.
- Чего тебе еще?
- Господь наказал меня сурово. Он оставил тебя навек в моем сердце. Одну тебя. И никому там больше нет места. Без надежды и без выхода - с какой-то глубинной, с нечеловеческой тоской признался он.
- Ополоумел ли, князь? Пошел вон! - с негодованием воскликнула Ольга.
Плечи князя опали, он как-то сжался, ссутулился и медленно направился к выходу.
- Стой! Слушай меня и внимай, - князь остановился и замер. Ольга продолжила: - По весне найдет тебя мой гонец. Привезет тебе денег. Подбери место здоровое и построй там храм православный, а вокруг положи город. И пусть в городе том почитают Веру Христианскую и живут праведно. За сим и ответственен будешь. Думаю Бог тебя простит... Опосля... Но не я.., - добавила она с глубоким вздохом. Иди уже, князь!
       Князь выпрямился и ступил за порог. Усталые глаза княгини ненадолго закрылись. Через мгновение, она шумно выдохнула, перекрестила направление в котором ушел князь и тихо добавила - Храни тебя, Господь.