Юджин Ли-Гамильтон. Пригрезившиеся сонеты

П Р И Г Р Е З И В Ш И Е С Я   С О Н Е Т Ы






1. Introductory sonnet

My spirit stood and listened in its awe
Beside the great abyss where seethes the Past,
And caught the voices that were upward cast
By those whom Fate whirled on like floating straw;

While, in the glimmering depth, I vaguely saw,
Lashed to some frail remainder of a mast,
The wretches drifting faster and more fast,
Sucked down for ever in the whirlpool's maw:

And these wild voices of despair and fear,
Of love and hate, from out the deep abyss
I treasured up, just as they struck the ear, -

Appeals which rise above the roar and hiss
Of story's turbid current high and clear;
And by-and-bye I rhymed them into this.



 
 


1. Вступительный сонет

Мой дух витал над бездною в испуге,
Где прошлого кипел водоворот,
От диких выкриков бросало в пот,
Но бурный океан глушил все звуки;

В кромешной мгле вживую видя муки.
Хватался люд за реи и за борт,
Но все быстрей кружась в пучине вод,
Тонули бедолаги друг за другом.

Их голоса тонули в глубине,
Звучали из нее, не прерываясь.
Внимая, слушал я, и стало мне

Немного жутко, даже страшно, каюсь,
Но остаюсь, когда наедине
С собой, рифмуя, в образ их вживаюсь. 



 
 


2. Henry I to the sea. (1120)

O sea, take all, since thou hast taken him
Whose life to me was life. Let one wide wave
Now sweep this land, and make a single grave
For king and people. Let the wild gull skim

Where now is England; and the sea-fish swim
In every drowned cathedral's vaulted nave,
As in a green and pillared ocean cave,
Submerged for ever, and for ever dim.

And if the shuddering pilot ventures there
And sees their pinnacles, like rocks to shun
Above the waves, and green with tidal hair,

Then let him whisper that this thing was done
By God, the Lord of Oceans, at the prayer
Of England's king, who mourned his only son.



 
 


2. Генрих I – морю. (1120)

Все забери, безжалостное море,
Отцу без сына места в жизни нет,
И пусть твоя волна накроет свет
Так, как меня накрыло это горе!

Пусть стаи чаек кружат на просторе,
В морских пучинах отыскав обед,
И рыбы, благоденствуя без бед,
Гнездятся в нефах старого собора.

А лоцманы, завидев купола
Среди бескрайней водяной равнины,
Пусть говорят: «Здесь Англия цвела!

Но, потеряв единственного сына,
Король молил Творца, чтоб погребла
Волна сей остров в мрачную пучину".



 
 


3. Roger of Sicily to Azalais. (1140)

Thou hast the silence and imperial tread,
The strong and supple beauty of a pard;
And oft I wish that I had had thee barr'd
In some firm cage, and feel a strange vague dread.

At times I fancy that thy eye-balls shed
Green fire at night; and that, when off my guard,
Some day thou'lt spring, and hold me in thy hard
Relentless grip with all thy claws dyed red.

Some say that there are beings in human shape,
Who, having been wild beasts without a soul,
Can take beast form, and oft at night escape:

If such there be, then surely thou must prowl
In thy old semblance, when the thick clouds drape
The sallow moon, to greet her with thy howl.



 
 


3. Рожер Сицилийский - Азалаис. (1140)

В безмолвной тишине твой легок шаг
И грациозен, как у дикой кошки;
Поймать тебя мне надо непреложно,
Чтоб побороть на сердце смутный страх.

Не раз видал в своих кошмарных снах,
Как крадешься ко мне ты осторожно
И рвешь на части все, что только можно,
Сверкая изумрудами в глазах.

Легенд немало слышал на досуге,
Как приобретши человечий лик,
Иные звери бродят по округе,

Лишь ночью возвращая прежний вид.
И я не удивлюсь, моя подруга,
Узнаю коль, что ты одна из них.



 
 


4. Manfred of Benevento to his saracen leech. (1155)

Those baths of blood that made my body whole
Of that foul leprosy, O priceless leech,
Unless some further remedy thou teach—
They somehow will not trickle off my soul:

For to whatever side I chance to roll
My restless eyes, each thing within their reach
Has changed to red: trees, faces, yonder beach,
All's grown as sanguine as a glowing coal.

See, see, my shadow's fled, and leaves me here
Alone in this red sunshine. I will play
Sweet lute-songs to recall it; it lurks near.

What, thou, my leech? How fares my leech to-day?
What if I had thee crucified ev'n ere
That blood-red pill, the sun, has rolled away?



 
 


4. Манфред Беневенто - сарацину с пиявками.
(1155)

Уж сколько принял я кровавых ванн,
Топя проказу по твоим советам.
И от тебя теперь я жду ответа:
«С душою сделал что ты, шарлатан?»

Куда ни кину взгляд, кругом туман,
Мираж багрово-пекельного цвета.
Деревья, реки, долы и рассветы -
Всё вижу в мареве кровавых ран.

И даже собственная тень ушла,
Оставила гореть на солнце красном.
И только лютня, что со мной была,

Мне помогла в болезни сей опасной.
Теперь жалею, что исчадье зла,
Я не распял заране, а напрасно.


 
 


5. Queen Eleanor to Rosamond Clifford. (1160)

Thou trembling lamb, round whom I move and move
In ever smaller circles day by day,
Watching thy every motion: let none say
I love thee not, - more than my heaven above!

Oh, there is nothing like the panting love
With which the tigress closes round her prey!
Men call it hate; I call it love at play;
The yearning of the viper for the dove.

When thou art dead, I'll come, be not afraid,
And feel the softness of thy braids of gold,
The roundness of thy throat that so sweet sang;

And I shall feel, when once my hand is laid
Upon thy breast, and finds it clammy cold,
Each nail become a claw, each tooth a fang.



 
 


5. Королева Алиеонора - Розамунде Клиффорд.
(1160)

Овечка бедная, дрожишь в испуге,
Предчувствуя конец печальный свой?
А я, завороженная игрой,
Плотнее все сжимаю обод круга.

Тигрица так с походкою упругой
Свою добычу тащит на убой,
Нельзя назвать то ненавистью злой,
Скорей тоской гадюки по голубке.

И в час, когда ты обретешь покой,
Залюбовавшись золотом кудрей,
К груди, остывшей прикоснусь руками,

В себя впитаю мертвенный настой, -
И будет когтя ноготь мой острей,
А зубы станут страшными клыками.


 
 


6. Blondel to Richard C;ur de Lion. (1194)

I ask the woods and waters where thou art;
And oft it seems as if the fir and beech
Tried, in their unintelligible speech,
To tell the secret they would fain impart.

Against what bars swells up thy lion's heart,
I ask of the deep Danube, and of each
Swift stream it gathers; but their answers reach
My dull brain not: and on they roll and dart.

The world forsakes thee, Richard, O my king;
But he who loves thee, he who strives to find
Where thou art dungeoned, he can only sing:

And so I mix my singing with the wind,
Which round each castle's bars is uttering
Its story to the wretch who sits behind.



 
 


6. Блондель - Ричарду Львиное Сердце. (1194)

Где ты? Я спрашивал у леса и реки,
А мне в ответ шептали что-то ели,
Но тихо так, чуть слышно, еле-еле,
Что было не понять, о чем рекли.

Дунай, быть может воле вопреки,
Ты стал для друга моего постелью?
Ответь, не лги босому менестрелю.
Но тщетно, воды молча утекли.

Забыли все тебя, о мой король,
Но тот, кто любит, тот не отвернется,
В душе своей запрятав сердца боль,

Знакомой песней в тишине зальется
В надежде, что, заслышав сей пароль,
Другим куплетом узник отзовется.



 
 


7. Tannh;user To Venus. (1207)

Oh, thou art fairer than the deadly Nix,
To whom the fisher of the tarn doth list;
Thy fooling voice is harder to resist
Than that which lures where Loreley's eddy licks;

Thy eyes outdance the dancing light that tricks
The traveller astray in the marsh mist;
Thy lips are sweeter than the lips that kissed
Sir Guntran where the haunted rivers mix.

And though there be more peril in the deep
Of thy green eyes than in the lonely tarn,
In thy embrace than that of whirling Rhine,

Into thy bright damnation will I leap,
Though Mary Mother's self should shriek to warn;
Dame Venus, I am thine, and thou art mine.



 
 


7. Тангейзер – Венере. (1207)

Венера, ты пленительней русалок,
Что манят рыбаков в подводный мир;
Твой голос слаще Лорелеи лир,
Влекущих песней моряков на скалы.

Твои глаза прозрачнее кристаллов,
Чернее угольков ресниц пунктир,
А поцелуй свеж, нежен, как Зефир;
Подобным Гунтрама Эллен ласкала.

Твоих бездонных глаз зеленый цвет,
Опасней водоверти бурных рек.
Я в омут их бросаюсь с вожделеньем,

Забыв доброжелательный совет
Святой Мадонны. Твой теперь навек!
Готов, Богиня, стать твоей я тенью!



 
 


8. Venus to Tannh;user. (1207)

Thou art the sunshine of the woods of fir;
Thou art the loud brook's song, the wild bee's hum;
Thou art the fragrance of the trickling gum
That scents the morning like a mountain myrrh.

Thy strength is like the snow's when Spring's feet stir
Its beetling loads, that down with thunder come.
Thy voice is like the call that wakes things numb
When April fills the woods with insect whir.

Adonis was the panting southern wave,
The lazy lapping brightness at my feet;
The lemon-laden breath that Greek isles gave;

But thou, strong breeze, ineffably more sweet,
Pungent with scents that northern forests have,
Thou in my heart hast hurled him from his seat.



 
 


8. Венера – Тангейзеру. (1207)

Ты – зайчик солнечный в еловой чаще,
Ты – ручейка игривый перезвон,
Ты – утра аромат, прогнавший сон,
Разлив потоки мирры ненавяще.

Благую мощь в тебе Любовь обрящет
И зазвучит с Природой в унисон
Весенней песнею, звенящей в тон
Дню пробуждения от зимней спячки.

Адонис, пылкий сын Эллады древней,
Сдувал песчинки с дивных ног моих
В порыве сладострастных вдохновений, -

Ты ж ветром северным в меня проник,
Посеял в сердце трепетном смятенье,
Любовь воспламенив в единый миг.



 
 


9. Ezzelin to Lucifer. (1250)

The wolves were yelping round the castle tower;
The witches croaked a baleful bridal hymn;
The marsh lights danced all round the black moat's rim,
Where swam the moonlit snakes at spellful hour;

Like a hot whirlwind to my mother's bower,
Then, Fiend, thou camest - scorching breast and limb
With sulph'rous kisses - till the stars grew dim
And hungry Day did the thin moon devour.

O Lucifer, O Father, have I done
Enough in thy dread service? Art thou pleased,
O pain-inflictor, with thy Paduan son?

Have I not turned my cities into hells?
Foreburnt thy damned, innumerably teazed
Men's feet with fire, and filled the world with yells?



 
 


9. Эццелино – Люциферу. (1250)

Когда в ночи волков зловещий вой
Со страхом леденит людские души,
А ведьмочки в кругу гадюк-подружек
Питают ядом колдовской настой,

Врываешься ты к матери нагой
В альков, разбрасывая по подушкам
Пожарища страстей и сердца стужу,
Покуда день не скроет мрак ночной.

О Люцифер, отец! Доволен ты
Подобием содеянного Ада?
Я воплощаю в жизнь твои мечты,

Мир бренный насыщая алой кровью,
Огнем костров и трупов мерзким смрадом.
Творю я это для тебя - с любовью!



 
 


10. Farinata degli Uberti to conquered Florence.
(1260)

Now shall the ploughshare over thee be passed,
And wiped away each crowded square and street;
And seed shall sprinkle thee, and wholesome wheat
Replace thy crops of human hate at last;

And, through the empty valley where thou wast,
Arno shall seek thee wondering, and repeat
To land and sea the news that on the seat
Of stately Florence cornfields ripen fast!

And yet, thou evil city, I was born
Within thee, and I hesitating stand:
Enough that I should scorch thee with my scorn:

Live on, thou nest of scorpions! Not my hand
Shall pull thee down to sow the yellow corn.
Live, and repent thee - spared at my command.


 
 


10. Фарината дельи Уберти - завоеванной Флоренции (1260)

По улицам твоим сегодня лемех
Пройдет, вгрызаясь в замки и дворцы;
И там, где возводили град отцы,
Посеяться должно ржаное семя.

Арно, теченьем рассекая время,
Весть эту разнесет во все концы;
Созреют нивы в долах, и косцы
В трудах забудут нынешнее племя.

Но нет! Мой злой, неблагодарный город,
Тебе я не позволю полем стать!
Гнездовье скорпионов, гадов ворох,

Тебя с презреньем надо б растоптать!
Но я ж родился здесь, - и ты мне дорог,
Чтоб так вот на заклание отдать!


 
 


11. Donna Bella to Dante. (1265)

The day I gave thee birth I had a dream:
I thought an eagle held me high above
The countless souls that Mercy thinks not of,
As in the bottomless abyss they teem.

I saw them vaguely by a lurid gleam:
A very sea of shapes, that God's breath drove
Into great waves of pain, and whence there strove
A roar that heightened to a tempest's scream.

Then upward through the rainbow to the skies
My eagle soared with me still in his hold,
To where God's very glory blinds the eyes,

Alighting on the battlements of gold,
Whence the ineffable hosannas rise;
I heard them still when thou wert one hour old.



 
 


11. Донна Белла – Данте. (1265)

Престранный сон в день твоего рожденья
Приснился мне. Как будто в облака
Унес меня орел, и свысока
Я зрила тучи грешников в смятенье.

Вокруг бурлила, жгла без сожаленья
Тела геенны огненной река;
Стон, крики, разбивались о брега
С мольбами горестными о прощенье.

Но поводырь меня все выше нес
По разноцветной радуге над бездной
Туда, где нет отчаянья и гроз,

Где Славы Божьей льется свет небесный.
И в час, когда витала я средь звезд,
Родился ты, войдя в сей мир чудесный.



 
 


12. Francesca da Rimini to Paulo Malatesta. (1270)

Upon the bough of life I sat and sang,
And thou didst seek me on the morning's breath.
If Love should lead us to a common death,
The kiss that made us one was worth the pang.

Upon a single thread our two lives hang;
Peril, on earth, surrounds us like a wreath;
God frowns above, fiends mutter underneath;
We go where word of mercy never rang.

Rather than part, O love, I would accept
To share with thee the pauseless gust of Hell,
Like storm-borne birds for ever onward swept,

Where subterranean hurricanes compel
The wind-imprisoned spirits that are kept
Upon the wing in Nature's cavernous shell.



 
 


12. Франческа да Римини - Паоло Малатеста. (1270)

На древе жизни птичкой райской пела,
Пока украдкой не пробрался ты
В мой сад и под покровом темноты
Не завладел моей душой и телом.

Слились в одно два наших сердца смело,
Перешагнув грань гибельной черты.
Господь с укором смотрит с высоты:
«Так низко пасть, да как же ты посмела?»

Мне ж без тебя не жить, любовь моя,
Греха не убоясь и бездны ада,
Кружу, как гордый буревестник, я

И не ищу с жестоким ветром лада;
Пусть крыльев обжигает он края,
Мне все равно, с тобой лишь быть бы рядом.



 
 


13. Pia dei Tolomei to Love and Death. (1295)

The distant hills are blue as lips of death;
Between myself and them the hot swamps steam
In fetid curls, which, in the twilight, seem
Like gathering phantoms waiting for my breath;

While in the August heat with chattering teeth
I sit, and icy limbs, and let the stream
Of recollection flow in a dull dream;
Or weave, with marish blooms, my own death-wreath.

O Love that hast undone me, and through whom
I waste in this Maremma: King of Sighs,
Behold thy handmaid in her heavy doom!

Send me thy brother Death who so oft flies
Across these marshes in the semi-gloom,
To bear me to thy amber-tinted skies.



 
 


13. Пия деи Толомеи - Любви и Смерти. (1295)

Холмы далекие во мгле туманной
Болотный смрад пронзают синевой
И приведенье вьются надо мной,
Маня тоскою в вечность непрестанно;

И даже в августовский день желанный
Не согревает ног палящий зной;
Наверное, венок тому виной,
Что я сплела для Смерти на поляне.

Любовь, ты завела в сей мрачный край,
В Маремму Сьенскую, тонуть в печали,
Прошу тебя, сестре своей отдай,

Чтоб унесла в неведомые дали,
От этих чуждых мест в свой дивный рай,
Где все сверкает, как янтарь в бокале.



 
 


14. Jacques de Molay to the dead templars. (1314)

Now rise and save your brothers in their need,
Ye Templars, from each tomb in which you sleep,
Muster in ghostly troops when dusk shades creep,
Whate'er your land, with shadowy lance and steed;

And haste, as when at Askalon, your speed
Outstripped the whirling sand; and on the deep
Off Tyre and Rhodes, let phantom galleys sweep
In gathering fleets as thick as sower's seed!

For if the dead rise not to save the quick,
There is no help between the earth and sky
For those whom God and man alike forsake:

The red and yellow flames already lick
Our very feet; and will ye let us die?
Ye Templars in your tombs, awake, awake!



 
 


14. Жак де Моле - мертвым тамплиерам. (1314)

Где б ни лежали вы, в каких краях,
Восстаньте, братья, из своей могилы.
Цвет ордена! Нужна нам ваша сила
И доблесть, закаленная в боях.

Блестела серебром на вас броня,
Когда в поход вы море за ходили,
Лучами славы солнце вам светило,
От скверны и бесчестия храня.

И вот теперь, покинутые Богом,
Взываем к вам, парящим в облаках,
Почившим в битвах за Христову веру.

Огонь уже нам обжигает ноги!
Неужто скоро превратимся в прах?
Воскресните ж! Восстаньте, тамплиеры!



 
 


15. Rienzi to the she-wolf of Rome. (1320)

Among the shattered columns where I prowl,
Beneath the self-same stars that saw the rise
Of this dead Rome, I hear, mid the wind's sighs,
Thou iron-dugg'd nurse, the phantom of thy howl;

And, shuddering, I draw my scholar's cowl
Closer about me, while, before my eyes,
Half shadowy lictors, in their panoplies,
There where I know that there is but the owl.

Call'st thou thy cub? Here, Foster-Mother, here!
Where heavy brambles and the tufted grass
Invade the crumbling arches, tier by tier;

Where once the hundred-thousand-headed mass
Pressed forward with a heaven-rending cheer
To see a Scipio and his captives pass!



 
 


15. Риенци - Капитолийской волчице.  (1320)

Брожу среди разрушенных колонн
Под пристальным надзором звездной ночи
И слышу ветра вой, что, между прочим,
Напоминает твой, волчица, стон;

Над Римом мрак навис со всех сторон,
Разрухой раны сердца кровоточат;
И грозный призрак ликтора воочью
Возник передо мной, как страшный сон.

Кормилица, зовешь ты понапрасну
Из темноты глубокой своих чад;
Один поросший мхом гранит безгласный

Напомнить мог бы, как в сей дивный град
Великий Сципион под гром оваций
По улицам вел пленников отряд!



 
 


16. Laura to Petrarch. (1345)

Sweet Florentine that sitteth by the hearth
When hums my spinning, and the shadows leap
As leaps the fire and with its stealthy creep,
The winter twilight hushes all the earth:

A husband's love besunning my life's girth,
Warms me like grain that ripens for the reap;
And children, my life's jewels, stand and peep
Behind my chair, and leave my heart no dearth.

But who would scorn to add another hour
To glorious summer's ampleness, or scorn
Bright gems of thought, though sparkling be her dower?

So let thy fondness warm me and adorn,
Sweet Florentine, though Love already shower
Its ripening rays like sunshine on the corn.



 
 


16. Лаура – Петрарке. (1345)

Не в меру любопытная луна,
Не раз ко мне в оконце заходила
И видела, как флорентиец милый
Читал стихи под звук веретена.

Мой знает друг, что мужу я верна.
Его любовь детей мне подарила, –
Так солнце колос наливает силой,
Чтоб снять богатый урожай сполна.

Но кто бы не хотел хоть на часок
Иль миг, продлить очарованье лета,
Миг чистых дум и пламенных высот?

Пускай любовь ко мне сверкнет кометой,
Певец мой бескорыстный, а твой слог,
Надеюсь, не остынет без ответа.



 
 


17. Peter of Portugal to Inez de Castro. (1356)

O Inez, canst thou hear from underground,
Sweet bride of nard and myrrh, the loud bells ring?
Wilt thou not be my Queen, now I am King,
And leave thy vault, embalmed one, to be crowned?

Oh, leave me not alone, when all around
Are full of mirth, and I the sole sad thing.
Arise, arise, dead flower: it is Spring;
Oh, let Death's frost, with Winter's, be unbound!

In coronation robes shalt thou be dressed,
And on the rippling gold that was thy hair
A royal circlet's meaner gold shall rest.

The gems thy eyes outshone, thou now shalt wear
In royal pomp upon thy throbless breast,
Where they may blaze, undimmed by thy dim star.



 
 


17. Педро Португальский - Инес де Кастро.
(1356)

Инес, ты слышишь колокольный звон
Из неуютной сумрачной могилы?
Восстань из склепа и придай мне силы,
Взойдя со мной на королевский трон.

Вернись, прошу, и упреди мой стон.
Прошла Зима, что свет твой погасила,
Воскресни - и увидишь вновь светило,
Взошедшее прогнать твой долгий сон.

Любимая, на шелк твоих волос
Корону трепетной рукой надену,
Вплету в извивы золотистых кос

Сравнимую с глазами диадему,
Закрашу роскошью я Смерти воск
И Миру докажу - Любовь нетленна!


 
 


18. Jeanne de Bourges to her master. (1370)

O thou to whom, upon the mangy heath,
Beneath the leprous moon the obscene cries
And crazy laughter of despair uprise,
And hymns of hate, forced through men's tight-clenched teeth;

Thou who hast taught me to outspeed the breath
Of tempests as the living broomstick flies;
To steal the bells of steeples from the skies,
And drop them in the sleeping fields beneath -

Reveal thyself, as in a mirror dim,
Where seethe the oils distilled from dead men's fat,
Which here with muttered spells I sit and skim;

Or come, as once at dusk, in shape of bat
To scorch, unseen, with kisses every limb,
And leave me, at the dawn, in shape of rat.


 
 


18. Жанна Буржская – своему господину. (1370)

О ты, к кому хулы обращены
И ненависти гимн с канавы сточной,
К кому несутся стоны воем волчьим
Сквозь прокаженный мрак ночной луны;

О ты, кем силы и метла даны,
Чтоб ворожить и волею порочный,
Колокола срывать со звонниц ночью
И на поля швырять их с вышины -

Явись ко мне в ночи зловещей тенью,
Когда жир мертвецов топлю в котлах
И заклинаньями зову виденье;

Ворвись нетопырем, исчадье зла,
Целуй и жги до белого каленья,
Пока рассветом не растает мгла.



 
 


19. The King of Cyprus to his Queen. (1399)

Thy beauty has swooped down upon my soul;
Thou hast me in the talons of thy love,
And hold'st me in the dizziness above,
High o'er the cloud, high o'er the thunder's roll.

The world is like the hillock of a mole,
Scarce visible, where others breathe and move.
Alone in the great sky through which we clove,
We seem to be the universal whole.

Night closes round. The burning stars flame out,
Intolerably many, and yet more;
And crimson meteors whirl in ceaseless rout;

I see the earth no longer as we soar—
New moons, new suns, surround us all about,
As still we rise; and, blinded, I adore.



 
 


19. Король Кипра - своей супруге. (1399)

Я был сражен твоею красотой,
В меня ты коготки любви вонзила
И к небу подняла могучей силой,
Пленяя сердце грозной высотой.

Мы над земной витали маетой,
Над миром бренным в облаках парили,
И ни о чем друг друга не просили,
А просто вознеслись над суетой.

Вечернею зарею озарился
Поблекший было в тучах небосвод,
И я красой ночных светил пленился,

Зовущих в звездный свой круговорот.
Там в вышине я заново родился,
И в том виновна ты и твой полет.



 
 


20. The Duke of Milan to shadows and sounds. (1430)

Who wraps me in a clammy cloak of fear?
The air seems full of throttling hands that float
Invisible, and play about my throat,
While unseen daggers tickle, ever near.

Shade teems with eyes, while close to me I hear
A constant stealthy step; and spite the coat
Of mail beneath my shirt, spite walls and moat,
I quail as every rustle meets my ear.

O thrice curst need of food! I force my teeth
To chew, my throat to swallow. Is there not
In every dish the tasteless spice of death?

Spare me, ye shapes, that crouch in each dark spot;
Move not, ye curtains, with the summer's breath;
Your ceaseless rustlings make my live blood clot.



 
 


20. Герцог Миланский - звукам и теням. (1430)

Сжимает страх меня в своих тисках
Да ухватиться норовит за шею,-
Весь от удушья страшного немею
И чую сталь я у врага в руках.

До дрожи, перестука на зубах
От подозрительности холодею,
И ничего мне не поделать с нею, -
Со всех сторон меня опутал страх.

Я пищу принимаю и давлюсь,
Как бы в приправу не подлили яда.
Вот почему на всех подряд я злюсь,

И никому душа моя не рада.
Но пуще смерти призраков боюсь,-
Их тени сердце мне сжимают хладом.



 
 


21. A voice to Charles VII. (1431)

A stone is in thy bosom, not a heart;
Water is in thy veins instead of blood:
Or art thou some stiff painted king of wood,
Heartless and tongueless, sitting there apart,

While she who crowned and made thee what thou art,
Who even like God's warlike angel stood
To guard thee in her steel-clad maidenhood,
Rolls to the stake upon the English cart?

And fear'st thou not lest every tongue of flame
Which round her martyr limbs shall play and ply
Here upon earth, where she to save thee came,

Should breed for thee in hell, when thou shalt die,
Flames which should hold thee in their restless game,
Like multiplying snakes, eternally?



 
 


21. Голос - Карлу VII. (1431)

Не кровь – вода в твоих струится жилах,
В груди не сердце – мертвенный гранит.
Ты - истукан на троне, ты – аспид,
Безгласный червь у царского кормила.

Тебе корону Дева возвратила,
Ее стараниями враг был бит,
А ты… спокойно наблюдал, как бритт
На казнь вел Франции твоей светило.

О ты, кого костра не тронул смрад,
Кто допустил глумленье над Святой, -
Ты сам познаешь, что такое Ад,

Когда уйти придется в мир иной.
Огонь, шипя, как ядовитый гад,
Злорадно расползется под тобой.



 
 


22. Carmagnola to the Republic of Venice. (1432)

I hear my death-bell tolling in the square;
And I am ready, ye Venetian Ten!
But God at times reveals to dying men
The Future's depths, and what the years prepare:

And, through Time's veil, I see, as through thick air,
A day of doom beyond your finite ken,
When this strong Venice—old and feeble then—
In vain, like me, shall call on men to spare.

The day shall come when she shall drink of gall,
And when the same blind fear that makes you take
My life to-day, shall consummate her fall;

When she shall take the noise her own troops make
For the strong foe, and, in this very hall,
In her wild fear, her old sea-sceptre break.



 
 


22. Карманьола - Венецианской Республике. (1432)

Я слышал смерти звон колоколов,
Что возвестили приговор Десятки!
Но знай, что Бог в предсмертный миг мой краткий
Мне приоткрыл судьбы твоей покров.

Через туманную завесу из веков
Я вижу тень глубокого упадка,
Когда за благоденствия в уплату
Познаешь горечь тягостных оков.

Придет тот день, когда в твой мир ворвется
Неведомый тебе доселе враг
И с шумом по дворцам твоим пройдется,

Распространяя в залах дикий страх.
Суровый рок рукой своей коснется,
Владычицу морей сожмет в тисках.



 
 


23. Julian Valaspada to the false Hippolytus. (1450)

Thou living Riddle, art thou he or not?
Thou art his image, such as it might be
Within the looking-glass; and if not he,
Who else, who else, thou breathing walking plot?

And yet why seek? The golden coin I got
For one I lost, is worth as much to me
If it be stamped alike, and if I see
No difference even in the smallest dot.

Ay, but if underneath that semblance lies
A base and stinking metal? If the mould
Be self-same, but the coin no longer buys?

What if the fair appearance I behold
Were lined with murder? Something in his eyes,
When I would probe them, makes my blood run cold.



 
 


23. Джулиан Маласпада – ложному Ипполиту
(1450)

Загадка из загадок, ты ли это?
Иль все ж, не ты? Маня своей игрой,
Ты жаждешь восхищения собой,
Но я в сомненье, подлинна ль монета.

И все ж зачем ее верчу пред светом?
На первый взгляд - такой же золотой
И любящему взгляду дорогой,
Так для чего ищу зачем-то мету?

Но, если вдруг металл совсем не тот,
А только лишь красивая подделка,
Она к расчету вряд ли подойдет.

Но будет хуже, коль убийц проделки
Сокрыты в ней. Воображенья плод
Сведет меня с ума от этой сделки.


 
 


24. Eleanor Bracken to Margaret Grey. (1460)

May every little shining pin I drive
Into thy waxen image make thee yell
As in the endless echoing vaults of Hell
Men yell unheard, -yet leave thee still alive,

That I may linger out to four or five
My gloating weeks of vengeance, through this spell;
For now my heart has filled its every cell
With hatred's honey like a swarming hive.

I'll make thy vaunted beauty shrink and wane
More fast than dawn can make the thin moon fade,
And shrivel thee upon thy bed of pain:

Thy blood is liquid fire, for I have made
A very Phlegethon of thy every vein:
Is not thy breast my pincushion, thou jade?



 
 


24. Элинор Брэкен - Маргарет Грэй. (1460)

Злорадствуя, иголочки втыкаю
В твой слепленный из воска силуэт,
И звуков для меня приятней нет,
Чем вопль, что издаешь ты, слух пронзая.

Я с умилением на боль взираю
И радуюсь, как ты клянешь весь свет;
Хочу продлить подольше сей момент, -
Он медом торжества меня питает.

Твоей красе недолго жить осталось,
Отмерен мной ее короткий путь,
Я вижу, как к артериям прокралась

Сжигающая Флегетона ртуть.
Но это все не вызывает жалость,
Как и истыканная мною грудь.



 
 


25. Leonardo da Vinci on his snakes. (1480)

I love to watch them, trickling on the floor,
Like Evil's very oozings running free;
Now livid blue, now green as green can be,
Now almost white, though black an hour before.

Their undulation, trammelled by no shore,
Might be a ripple upon Horror's Sea;
The live meander moves so soundlessly—
Inscrutable as magic's very core.

What if I painted a Medusa's head,
Fresh severed, lying on its back, with brow
Convulsed in death, and wan as moonlit lead;

And made the snakes, still writhing in a slow
Death-struggle, round the temples that are dead,
Striving to quit them in a ceaseless flow?



 
 


25. Леонардо Да Винчи о своих змеях. (1480)

Своею грацией пленяет глаз
Змей выводок скользящий на свободе,
То белизной блеснет согласно моде,
То зеленью чешуй введет в экстаз,

То удивит изгибами подчас,
С морскою рябью их сходна природа.
И не постичь, каким Богам в угоду,
Излучина реки так увлекает нас.

Смотрю на них, не отрывая взгляд,
И чудится ужасный лик Горгоны,
Поверженной, но сохранившей яд,

Сочащийся из ран ее со стоном.
С ним сотни гадов выползли, шипя,
Из страшного растерзанного лона.



 
 


26. La balue to Louis XI. (1480)

At last have mercy: let me out at last:
This iron cage has warped my very bones.
Have mercy, by the smile thy little ones
First gave thee! Spare me by the hope thou hast

That Christ will save thee. Have not ten years passed?
Hast thou not made of me a beast that moans,
Howls on all-fours? Relent: the throne of thrones
Looks down on thine; thy life like mine ebbs fast.

No, no, I'll curse thee blind; I'll curse thee black
Of the black death; and, hurling hope away,
I'll pray to God to make me of the pack

Which, in the plains of Hell, by night and day
Shall yell for ever louder on thy track
And rend an ever-renovated prey!



 
 


26. Ла Балю - Людовику XI. (1480)

Помилосердствуй все ж в конце концов,
Неужто ты не видишь, как страдаю,
Уж десять лет себя я в клетке маю,
А это хуже всяческих оков.

Весь скрюченный, я волком выть готов,
Тебя в своих страданьях проклиная,
И к Господу в отчаянье взываю,
Чтоб наказал тебя без лишних слов.

Я верю, небеса меня услышат
И воздадут тебе за боль сполна.
Тот долгожданный час все ближе, ближе,

Когда в аду, и день и ночь без сна,
Я буду гнать тебя, как стая выжлиц,
Чтоб чашу мщения испить до дна.



 
 


27. Lorenzo de Vedicis to his last autumn. (1491)

Now falls the autumn in a rain of gold
And makes a very Dana; of Earth,
Whose breast, beneath the yellow leaves, gives birth
To scented sighs as hers 'neath Jove of old.

And golden vapour fills each mountain fold,
And warmth and ripeness fill the broad land's girth,
Ere old November cower by the hearth
To warm his hands that tremble with the cold.

But I, whose autumn cometh premature,
From these Careggi windows mutely gaze
On yonder towered Florence through the pure

October air, just tinged with golden haze;
And see alone the tomb, where, cold and sure,
Eternal Winter waits me some few days.



 
 


27. Лоренцо Медичи – своей последней осени
(1491)

Когда-то страстью опаленный Зевс
Предстал сверкающим дождем Данае, -
Так и сегодня осень золотая
Раскрасила в свои цвета весь лес.

Туман во все расщелины пролез,
В истоме властно землю обнимая,
А впереди Ноябрь, что согревает
Хлад рук в огне каминных арабеск.

Но ранний Осени моей приход
Наполнил сердце горестной печалью.
Смотрю в окно, Флоренциею горд, -

Меня с ней годы долгие венчали.
Теперь же предо мной холодный гроб,
С Зимою жизни поцелуй прощальный.


 
 


28. Louis de Ligny to Leonora Altamura. (1495)

The amber battlements of castled cloud;
The phantom isles that fool a ship at sea;
The congregated minarets that flee
And cheat the caravan's worn thirsty crowd;

All those lost towns which fishermen have vowed
They saw in lakes whose fathoms countless be,
While from the depths there rose up solemnly
A sound of bells, as on their oars they bowed:

There will we live together, thou and I;
Fit dwelling for such happiness as ours,
Which lasts but for a moment and must die;

Our palace with its evanescent towers
Melts back into the waters on the sky
As quickly as a dream that Dawn devours.



 
 


28. Луи де Линьи – Леоноре Альтамура. (1495)

Янтарных замков зубчатые стены
И призрачные в море острова,
Восточных минаретов кружева
Манят толпу убранством совершенным.

Забытых городов немые сцены,
Их колокольный звон - всё жернова
Времен смололи. Только лишь молва
Рыбацкая те помнит перемены.

Отыщем мы с тобою там покой,
Построим дом в гостеприимном крае.
Мгновенье нам даровано судьбой

Прожить в желанно-безмятежном рае,
И наше счастье с призрачной мечтой
В рассветной дымке миражом растает.



 
 


29. Alexander VI. to Cesar Borgia. (1497)

Oh that the world, like a Venetian cup
Of bubble glass, when poison enters it,
Had, at thy birth, hissed suddenly and split
And in a thousand fragments splintered up!

Thou call'st me Sire, thou single-headed pup
Of Cerberus, that hast thy brother bit
Dead in his sleep: take what is next most fit;
Take my own self, and off thy father sup!

Was it to see you on each other prey,
Whelps, that I've planned your greatness all these years,
And sown the yellow powder on my way?

What sin have I committed, that my tears,
O Christ, should fall so heavily to-day
On this my son, who now nor sees nor hears?



 
 


29. Александр VI - Чезаре Борджиа. (1497)

Как яд на дне хрустального бокала
Рвет вязь венецианского стекла,
Так землю, что тебя произвела,
На тысячу осколков разметало.

Я не отец тебе, - с таким оскалом
Ты Церберу скорей родня, а мгла
Аида так тебя с ума свела,
Что братней крови сердце за алкало.

И для того ль я вас, щенки, растил,
Растрачивал богатства эти годы,
Чтобы кинжалом брата брат пронзил.

За что, Господь, ты даришь мне невзгоды,
Скорбеть о том, кто всех милее был,
В ком видел продолженье славы рода?



 
 


30. Rabbi Nissim to the God of floods. (1497)

Once, in Earth's youth, Thy wrath, O God, struck man:
In countless shoals were heaped the floating dead;
While through the fog the sun's huge eye of lead
Loomed lidless, rayless, like a moon more wan,

And each attracting each, as dead drift can,
Drowned nations met, upon that livid bed,
Till all the million carrion fish had fed
Their fill at last, and Horror's ebb began.

Thou Lord of Floods, why dost Thou bide Thy time
With this incestuous Rome, where Lust is crowned
And mitred, and unwhisperable Crime?

Here, here is food, if Thou but look around,
For all the fish that feed on Ocean's slime,
And love the chilly dainties of the drowned.



 
 


30. Рабби Ниссим – Богу потопов. (1497)

Однажды, в пору юности земной
Ты, Боже, ниспослал потоп ужасный,
Во мгле диск солнечный, когда-то красный,
Бледнее стал стократ луны ночной.

Скрывалось все под гладью голубой,
Тонули нации в пучине страстной,
Покуда тучи живности безгласной
Сполна желудок не набили свой.

Так почему ж, Владыка наводнений,
Ты медлишь и щадишь растленный Рим?
Не жди, приди и за кровосмешенье

Вместилище грехов искорени.
Отдай сей город рыбам на съеденье
Как назиданье грозное другим.



 
 


31.lodovico Sforza to Beatrice d'Este. (1498)

Love, as I sat last night upon my bed,
I felt my heart ache suddenly and grow
Big as the world; and now the morning glow
Seems blacker than the night, not rosy red;

And on the stairs I hear a mingled tread
Of many, and a whispering below;
And somehow in my inmost soul I know
That they are come to tell me thou art dead.

I heard the wind among the withering leaves
Of the tall trees give out a sadder moan
Than when at night some wandering spirit grieves;

And as I heard, I thought: for her alone
Can be this sigh, which Nature suddenly heaves:
What if her soul to Heaven's gate had flown?



 
 


31. Лодовико Сфорца - Беатриче д'Эсте. (1498)

Любовь моя, который день без сна
Сижу я на постели. Сердце стынет,
И даже розовый рассвет стал ныне
Чернее ночи. Сгинула луна.

Мне речь невнятно-тихая слышна,
В ней различаю скорбное унынье.
Всё жду, что с вестью о твоей кончине
Придет гонец, сведя меня с ума.

А за окном шумит промозглый ветер,
Деревья гнет, их слышен слабый стон,
И, кажется, в кручине нет просвета;

А может быть, стенаньем грустных крон
Земля, твое оплакивая лето,
Поет с душой, парящей в унисон.



 
 


32. Savonarola to his fate. (1498)

I dreamt I drifted on an oarless raft,
And that I knew the stream I was upon
Was whirling on to join the Phlegethon
As straight and certain as a cross-bow shaft;

And in my agony I sobbed and laughed,
Till, far in front, the fiery river shone
With dancing runs of flame. But on and on,
Until it caught and shrivelled up my craft.

O Florence, Florence, am I on the stream
That leads directly to a fiery death,
And is that flaming river not a dream?

I see it dance; I feel its scorching breath;
The sky is filling with a lurid gleam;
Too quick, O God, I craved the martyr's wreath.



 
 


32. Савонарола - своей судьбе. (1498)

Однажды мне приснился страшный сон:
Стрелою пущенной из арбалета
Я в ветхой лодке несся на край света
В забытый Богом мрачный Флегетон.

С безумством вод смешались смех и стон,
Я чувствовал, что песнь моя уж спета,
Что гибнет челн, укутавшись в виньеты
Безумного огня и адских вод.

Флоренция! Меня, не те ль потоки
Влекут к костру, и, сдавливая грудь,
Грозят не сном, а явью стать жестокой,

Готовой веру в пекло окунуть?
О Господи, услышь мой крик и вздохи,
Не дай до срока мне окончить путь.



 
 


33. Luca Signorelli to his son. (1500)

They brought thy body back to me quite dead,
Just as thou hadst been stricken in the brawl.
I let no tear, I let no curses fall,
But signed to them to lay thee on the bed;

Then, with clenched teeth, I stripped thy clothes soaked red;
And taking up my pencil at God's call,
All through the night I drew thy muscles all,
And writhed at every beauty of thy head;

For I required the glory of thy limbs
To lend it to archangel and to saint,
And of thy brow, for brows with halo rims;

And thou shalt stand, in groups which I will paint
Upon God's walls, till, like procession hymns
Lost in the distance, ages make them faint.


 
 


33. Лука Синьорелли – сыну. (1500)

Сегодня бездыханного домой
Тебя внесли, с дырой сквозной в камзоле,
Но я не дал печали скорбной воли
Отцовской оросить скупой слезой.

Сорвав с тебя одежды, с головой
Ушел я в созерцанье. С комом в горле
Водил карандашом, кляня недолю,
Пока не вывел на бумаге образ твой.

Я благости придал простому лику,
Чтоб в кротости ты равен был святым,
Соседствовать с кем будешь в базилике.

Ты на века останешься живым,
Покуда не померкнут красок блики,
Как тает вдалеке процессий гимн.



 
 


34. Columbus to his fetters. (1502)

Ye solemn fetters, that I love to keep,
An iron proof of man's injustice here,
Until such day, as, laid within my bier,
Ye shall surround me in my final sleep:

Each link is the reward they made me reap
For some hard link of thought, for some slow year
Of patient struggle; what they made me wear
For a new world across the appalling deep.

I feel a pang of pleasure at your sight,
A thrill of that excruciating joy
Which He once felt, beneath the Roman rod,

And keep you now to show how kings requite,
To teach success what woes are its alloy,
And chain me through eternity to God.



 
 


34. Колумб - своим оковам. (1502)

Я вами дорожу, мои оковы,
Вы мне даны по милости двора,
И в час, когда придет уйти пора,
Вас, как доспехи, я надену снова.

Здесь каждое звено сильнее слова
Напоминает штили и ветра,
И тяжкий труд, и бурное «ура»,
Когда мы миру Свет открыли Новый.

Оковы, ваш кандальный перезвон -
Напоминание о сладкой боли.
Такую ж, верно, чувствовал Творец,

Когда под римским мучился хлыстом.
Но верю, что помимо царской воли,
Есть вечный судия – Святой Отец.



 
 


35. Zara to his love. (1503)
I.
The alchemy of Sunrise makes pure gold
Of all the sullen bars of cloudy lead,
While round the heaven's crucible leaps red
The morning's flame that kindles wood and wold,

Converting all the dew-drops gray and cold
To rubies, on the branches overhead,
And strewing opals on the moss instead
Of the dull beads that from night's robe had rolled.

Such transmutation has thy beauty wrought
On all the baser elements that lay
In the cold twilight of my life and thought;

Whatever in my soul was dull and gray,
Now sparkles like the dew-drops that have caught,
Bead after bead, the sun's first kindling ray.



 
 


35. Зара – возлюбленной. (1503)
I.
Льет в тигли тучи хладного свинца
Алхимия кровавого восхода,
И изменяется вокруг природа,
Добавив в злато каплю багреца.

Опалами небесного ларца
Рассыпались жемчужные красоты.
Растаяла полночная дремота
В сиянье изумрудного венца.

Настигло и меня преображенье, -
Твоя краса, как животворный свет,
Вдруг жизни стала украшеньем.

Что было тусклым, серым много лет
В одно мгновение пришло в движенье,
И загорелся в сердце огнецвет.



 
 


36.
II.
Now like a silver bubble soars the moon,
And up to heaven's surface works her way,
While all the valley fills with gleaming spray
Before she reaches to her midnight noon;

And fumes from all the censers of hot June
Rise up from gardens and from fields of hay,
Mute, save where springs of molten silver play,
Or drones a beetle on his were bassoon.

The placid Empress of the summer night
Pours on each sleeping valley and each hill
The silver froth that tips the shrubs with white;

And thou, O Empress of my life, dost fill
The furthest valleys of my soul with light;
While thine is all the incense they distil.



 
 


36.
II
Серебряною амфорой луна
Восходит не спеша на небосклоне,
Чтоб, восседая до утра на троне
Покоя власть использовать сполна.

Испарины июньской пелена
Плывет ликуя над долиной сонной,
Лишь иногда на миг фагота стоны
Исторгнет жук… и снова тишина.

Лазоревых ночей императрица
Свой чистый свет на землю щедро льет,
И так же ты, очей моих царица,

Сверкая, озаряешь небосвод,
Взметнувшись огнеперо-райской птицей,
Души моей застывшей топишь лед.



 
 


37. Vasco de Gama to the spirit of tempests. (1504)

All round about us was a liquid hell;
In monstrous chains the livid summits ran
Beneath thy breath to crush us; and where man
Had never sailed, roared round our tortured shell.

Then on the lurid sky, where rose and fell
The black horizon wave, as night began,
I saw thee loom, immense and vague and wan,
And heard thy voice, that seemed a booming bell:

‘Back - back!’ thou howl'dst; ‘these boundless seas are mine.
Here is no place for man. Here I alone
Have right to reign. Back, back, while life is thine!’

But I pushed on, and made thy seas my own;
And by-and-by I saw the tossing link
Of waves subside, to show me India's throne.


 
 


37. Васко да Гама - духу бурь. (1504)

В багровом мареве бурлящих вод,
В чудовищных пучинах водопадов
Корабль мой заковало цепью ада,
И времени застыл, казалось, ход.

Свет бледный поглотил круговорот
Зловещих бурь. А в довершенье, рядом
Гремел Твой голос грозовым раскатом,
Да так, что содрогался небосвод.

«Ничтожный человек, исчезни прочь,
Куда тебе, червяк, со мной тягаться,
Здесь я владыка и глухая ночь».

Но я с упорством продолжал держаться,
Смог страхи все, преграды превозмочь
И путь к индийским проложить богатствам.



 
 


38. Catherine talbot to her child. (1510)

A face keeps peeping at me through the pane;
I know thee; thou art Madness. Where are they,
The men with masks, who stole my child away?
All day, all night, I hunt for it in vain.

I hear all round me, ever and again,
A pattering of little feet at play.
But can see nought. Come child, come child, it's May;
We'll dance the Dance of Death o'er hill and plain.

The painted Virgin in the chapel shrine
Has seven daggers sticking in her breast;
I think there must be seventy in mine.

Oh for an earthquake! Crimson clouds to west.
The sun's face stoops to drink; it drinks the brine.
I too drink brine. Those little feet can't rest.


 
 


38. Катерина Талбот – своему ребенку (1510)

Безумие, ты смотришь вновь в окно,
Следя за мной. Скажи, где люди в масках?
Сыскать как чадо без твоей указки?
День-ночь ищу, но тщетно все равно.

Я то и дело слышу топот ног,
Былые в яви представляя ласки.
Вернись дитя, станцуем Смерти Пляску,
Цветущий Май уже пришел давно.

Семь огненно-сверкающих кинжалов
У Богородицы торчат в груди,
В мою же семьдесят вонзили жало.

О, Ад! С багровым заревом приди,
В тоске под топот детских ног усталых
Твои я буду пить соленые дожди.



 
 


39. Balboa to the Pacific. (1513)

I saw thee, like a strip of cloth of gold,
From the hill-crest last eve at set of sun,
Thou new-found ocean, skimmed as yet by none,
Save Indian light canoes; and I behold

Thy bright waves now, in wreaths of foam unrolled,
Kissing my feet like panting slaves that run,
Eager to lay their treasures one by one
At feet of Spain, whose banner I unfold.

Nereids and mermen, tritons of this sea,
I claim you for Don Ferdinand, and bid
Your scaly legions swear him fealty.

The gold, the pearls, the emeralds that are hid
In all your isles and caves are his; and he
Alone may force the treasure's crystal lid.



 
 


39. Бальбоа – тихому океану. (1513)

Полоской ткани золотистой ты
Явился предо мною в час заката,
Сверкая синевой, представил взгляду
Всю прелесть вод небесной чистоты.

У ног вздымая пенных волн хребты,
Как раб, ты жаждешь получить награду
За преданность от дона Фердинанда,
В дар с трепетом неся свои плоды.

Тритоны, водяные, нереиды
Могуществу Испании верны
Должны отныне быть. В её вы свите.

Не скроются во мраке глубины
Ни жемчуга, ни злато, ни нефриты;
Не избежать монаршей им казны.



 
 


40. Doctor Faustus to Helen of Troy. (1520)
I.
Thou shinest on me like the single star
That brightens in the pearly purple dusk,
When dreamy eve has scent of forest musk,
And faintly gleams the moon's pale scimitar.

The world's exulting beauties, near and far,
By thee are crones, their cheek a wrinkled husk.
Oh! thou whose breast is flame-lit Libyan tusk,
Whose eyes once kindled heaven-scaling war,

Off with this pedant's robe, this dull base garb,
That I may break a lance against the world,
Thou Queen of Queens of Beauty, in thy name;

And on a steel-clad steed, a fiery barb,
Win Helen's smile as each proud knight I've hurled
Writhes in his armour in the dust and shame.



 
 


40. Доктор Фауст – Елене Троянской. (1520)
I.
Тобою сны мои озарены,
Когда в часы жемчужного заката,
Хмельные расточая ароматы,
Поблескивает ятаган Луны.

Красавиц пылких много, но они
Все меркнут пред тобой. Сильнее злата
Манят к себе очей твоих агаты,
Ввергая мир в пожарища войны.

Долой, сухарь, скупые одеянья!
Во имя несравненной красоты
В тяжелые я облачусь доспехи.

Прославят на века мои деянья
Тебя - владычицу сердец. И ты
Узришь воочью доблести успехи.



 
 


41.
II.
At times I think thou art the moon that strays
Across my dusty study at still night,
And makes the phials and retorts gleam bright
As clustered icicles beneath her rays;

For thou transmutest by thy placid gaze
All dust to dust of diamonds. O thou Light
Of long-dead lands, which, by my magic might,
I have rekindled for my olden days,

Oh! I will hide thy legion-dooming charms
Deep in this dark old house—lest the Greek dead
Should burst their graves to snatch thee from my arms,

And, by the ghosts of all their captains led,
Should girdle Wittenberg with shadowy swarms
As many as the leaves on Autumn's bed.



 
 


41
II
Мне мнится, что луною ты в окно
Заглядываешь внутрь, где пар клубится,
Где содержимое реторт зарницей
Мерцает, свет бросая на сукно.

Чтоб в келье не было моей темно,
Алмазы в пыль растерты по крупице;
Из старины, тебя, краса – девица,
Я возродить мечтал давным-давно.

Все спрячу прелести твои в жилище,
Вдали от злых и любопытных глаз,
Иначе вырвутся на волю тыщи

Героев греческих, и в тот же час
Закружатся их тени огневищем
С осенним листопадом в перепляс.



 
 


42. Ponce de Leon to the fountain of youth. (1520)
I.
Thou bubbling, rippling diamond that I seek
Among these Indian isles, while heavier grow
Both foot and heart as hope of thee ebbs low,
And as the years add wrinkles to my cheek:

Behold, my back grows bent, my hand grows weak,
And on the shrivelled vellum of my brow
The years have written all the cares they know,
And I am whitening like a wintry peak.

And thou art in existence,—in some isle
Where pebbles of pure gold thy clear depth pave,
Like golden thoughts beneath a dreamer's smile.

Alone some silent Indian stoops to lave
His wrinkles off; or else, from while to while,
Some wounded panther laps thy healing wave.



 
 


42. Понсе де Леон– источнику вечной юности. (1520)
I.
Тебя, мечту сравнимую с алмазом,
Ищу среди индийских островов,
Но все напрасно, - тайн твоих покров
Морщин прибавив, не открылся глазу.

Я сед уж стал, и старости гримаса
Легла на лоб под натиском ветров,
Суров и грозен времени жернов;
Надежды в сердце гаснут час от часу.

И все ж я верю - существуешь ты.
Там галек сонм, переливаясь златом,
С улыбкой дарит зыбкие мечты.

Туземцы там склоняются с закатом,
Моля о юности. Пантер следы
Ведут к тебе, в воде найдя отраду.



 
 


43.
II.
Fount, shall I never find thee? Must I still
Search isle on isle whilst other men behold
Their baser dreams fulfilled, and clutch the gold,
The sparkling stones, that cure no human ill?

Shall every other Spanish seeker fill
His ship with ingots, plunge in gems untold
His gauntlet elbow high, while I grow old
In searching for the sapphire of thy rill?

Fount, I'll attain thee yet; and by thy brink
I'll kneel, and see my white reflected hair
For the last time, before I drink and drink:

But as I wash the wrinkles and the care
From off my brow, and in thy brightness sink,
What if, made young, I died of rapture there?



 
 


43.
II.
Быть может, не найду я никогда
Сей остров, даром только время тратя.
Стремленье у иных - одно лишь злато,
А ты, источник юности, – тщета.

Для них камней и слитков красота
И радость, и пьянящая награда,
А я в дороге нахожу усладу;
Манит к себе сапфирная мечта.

Но верю, кладезь юности, под сенью
Раскидистых дерев тебя найду.
Окинув взглядом седину, колени

Я преклоню. Испив, с лица сведу
Морщины. Но боюсь, что от волненья
И радости я в мир иной уйду.



 
 


44. Cardinal Wolsey to his hound. (1530)

Approach, my hound; approach and lick my hand;
Thou art not human, and thou wilt not bite;
And still thou fawnest on me in despite
Of frowning courtiers and a king's command.

O hound! O hound! if thou couldst understand
How ruined I am, how sorry is my plight,
Thou, too, wouldst turn against me, and delight
To root thy fangs, like all the thankless band.

I might have built my house upon a rock;
I chose to build it on the sands that slide,
And fill it up with gold until it fell.

Approach and lick my hand, that we may mock
With thy sincerity the tongues that lied,
And with thy love the friends that bite so well.



 
 


44. Кардинал Уолси – своему псу. (1530)

Иди сюда, мой верный друг – мой пес.
Ведь ты не человек - зазря кусаться,
Не будешь исподволь, как люди, красться
И, чтоб напакостить, совать свой нос.

Но, если б понял ты, источник слез
Откуда взял начало, может статься,
Набросился б и сам, как те мерзавцы,
Грызя меня не в шутку, а всерьез.

Сам виноват, не там построил дом.
Не на песке он должен быть – на скалах.
К тому же злата навалил без меры -

И рухнул он. Иди ж, виляй хвостом!
Зачем мне языки, что вечно лгали,
Они друзья в обличии химеры.



 
 


45. Michelangelo to his statue of Day. (1535)

Thou strong, swift Day, that with a single leap
Dost tip with gold the hundred-hump;d spine
Of this broad rocky Tuscan Apennine,
Then down the blue and misty valleys creep;

Thou findest Freedom everywhere asleep,
And men as listless as the grunting swine;
And pourest down the splendour of thy shine
Just as before, though God's own angels weep:

Therefore I give thee neither face nor eyes,
But leave thy head unhewn, until such time
As Freedom burst her slumber and shall rise,

O thou who ripenest the grapes that climb
The roadside trees, and heatest harvest's skies,
That men may feed and wallow in the slime.



 
 


45. Микеланджело - своей статуе Дня. (1535)

О быстрокрылый День, в единый миг
Ты золотом покрыл хребты Тосканы,
И сразу с Апеннин с густым туманом
Твой свет в долину синевой проник.

Дремотою сокрыт Свободы лик,
В смиренье люд потворствует обману,
А ты - в зените блещешь без изъяна,
Как ангела слеза, твой ясен блик.

И потому оставлю я безликим
Сей образ. Ни чела, ни глаз не дам,
Пока проснувшейся Свободы клики

Не предадутся пламенным устам,
Пока дурманом виноград твой дикий
Пьянит нас, уготовив грязь и срам.



 
 


46. Sir Thomas More to his wife. (1535)

Doubtless know how pleasant is the blaze,
And love to sit and warm me by the hearth
When every face which most I love on earth
Is seen or hidden, as the shadow plays;

And well I know how black are wintry ways
When night holds all, with darkness, cold and dearth,
And how we prize the kisses and the mirth,
And how a summoned sitter stays and stays:

But oh, dame Alice, would you keep me here
Beside life's hearth that burns so warm and bright,
When, from without, God's call hath struck mine ear?

One short sharp pang, one solitary smite
Which ends the warmth will also end the fear.
Now kiss me, for I go into the night.



 
 


46.Сэр Томас Мор – жене. (1535)

Как согревает трепетное пламя,
Когда присяду на излете дня,
Когда по лицам близких тень, дразня,
Скользит замысловато вензелями.

И ведомо, как с адскими ветрами
Приходят ночи мрачные без сна,
Горячих поцелуев не ценя,
Зло стену воздвигает между нами.

Но нет, Алиса, видно не судьба
У очага с тобой сидеть и греться,
Бог призывает верного раба.

Увы, от топора не отвертеться,
И вскоре заструится кровь со лба.
Так поцелуй, пока ведь бьется сердце.



 
 


47. Filippo Strozzi to Duke Cosmo. (1538)

Hast thou not murdered Freedom in her sleep?
So thou may'st murder me. But, in Death's sight,
I curse thee, Cosmo, with a shrivelling blight;
Grain shalt thou sow, and vipers shalt thou reap!

May Horror's silent spirits sit and keep
Thine eyes awake beside thy bed at night;
Or whirl thy dreams through caverns of such fright,
That thou shalt cower in a clammy heap!

I curse thee from the depths of what I am;
I curse thy thoughts, thy prayers, thy food, thy breath;
And all thy hours I call on God to damn.

Corrupt in life, before thou rot in death;
And when thou shalt be dying, may God slam
The open gates of Mercy in thy teeth!



 
 


47. Филиппо Строцци – герцогу Козимо. (1538)

Не ты ль в зародыше убил Свободу?
Видать, меня такая ж участь ждет!
Козимо, проклинаю я твой гнет:
Посеяв злак, гадюк пожнешь ты, всходы!

Тебя замучат бесы до восхода,
Вселяя ужасов могильных лед,
Иль, в липкий перепачкавшись помет,
Ты будешь выть оставшиеся годы.

Будь проклята твоя земная власть!
Молитвы, мысли и твое дыханье
Я призываю Господа проклясть,

Определив пред смертью наказанье
Не позволять тебе к стопам припасть,
Дав по зубам Вратами в назиданье!



 
 


48. Luther to a blue-bottle fly. (1540)

Ay, buzz and buzz away. Dost thou suppose
I know not who thou art, who all to-day
Hast vexed and plagued me, as I write and pray,
And dared to settle on my very nose?

Thou thinkest thou canst trip me while I doze?
Each time I snatch at thee thou slipp'st away;
But wait till my next sermon: I will lay
Thee in the dust, thou Father of all Foes.

Ay, buzz about my Bible. But I wot,
Unless thou wish to shrivel, thou'lt not dare
To settle on the page, thou live blue blot!

Out, Beelzebub, or thou wilt make me swear.
Buzz back to Hell: old Martin fears thee not,
Thou god of Flies, though thou shouldst fill the air!



 
 


48. Лютер к мухе. (1540)

Ты верно думаешь, что я не знаю,
Кто в виде мухи надо мной кружит,
Кто на носу усесться норовит,
Жужжанием молитве кто мешает?

Ты полагаешь, я с тобой играю?
Нет, завтра проповедь моя сразит
Тебя, несносно-вредный паразит,
И с пылью черноту твою смешает.

Ну что кружишь? На Библию присядь
Попробуй! То-то жгут ее страницы?
Тебе ли это, Вельзевул, не знать?

Нет, нет, меня ты не заставишь злиться,
Хоть выставляй своих собратьев рать.
Их зуда старый Мартин не боится.



 
 


49. C;sar Galletti to Ariosto. (1540)

Friend, I am weary of this world of ours,
Where nibbling cares outnumber nibbling mice,
Where all is fleeting as a film of ice,
Where hidden cankers nip the budding flowers,

Where, as years pass, the temper slowly sours,
Where every pleasure hath some pain for spice,
Where happiness is as a cast of dice,
Where creep the sad, and fly the pleasant hours.

Come, spread thy sail, and steer for Fairyland,
To print thy foot on Fancy's golden strand,
For that alone is lasting and is true.

There everything which glitters is of gold,
There nought grows ever chill or ever old,
And all is radiant that we travel through.



 
 


49. Чезаре Галетти – Ариосто. (1540)

Я сыт по горло этим миром, друг,
Где пострашней мышей грызут заботы,
Где зыбко все, как льдинок хрупких воды,
Где черви источили все вокруг,

Где удовольствие с перчинкой мук,
Где нравы нам неспешно портят годы,
Где счастье игрокам живет в угоду,
Где грусть тиха, а смехом полон звук.

Так распусти же парус, друг, и в путь,
Лети к своей мечте, расправив грудь.
Неведома хандра там и усталость,

Блеск золота везде, куда ни кинь
Свой взор! Сиянью вторит неба синь,
И никогда там не настигнет старость!



 
 


50. Benvenuto Cellini to his mistress. (1545)

Now will I make my Perseus—first of wax—
Slim, naked, young, exulting. In his left
He shall hold high thy vipered head fresh cleft,
Whence clotted blood shall pour, as, 'neath the axe,

That girl's last week. His foot upon thy back's
Convulsive writhes shall rest; while, in his right,
He'll hold a short fantastic falchion tight.
Thy neck shall pour, just like the head it lacks.

Then to his heels and helmet I will tie
Wings that o'er wondrous fairy lands have flown;
And he shall breathe such triumphs as did I

When my good harquebuss hurled Bourbon down
Rome's wall; or when I wiped my dagger dry
In my first brawl, and thrilled from toe to crown.



 
 


50. Бенвенуто Челлини – натурщице. (1545)

Созрел Персея образ, и из воска
Он выйдет стройный, юный и нагой,
В руке - глава твоя, и кровь рекой
Течет из змейкой вьющейся прически.

А в судорожной корче на подмостках
Твой стан змеиться будет под стопой,
Меч окровавленный в руке другой,
Как битвы смертоносной отголосок.

Затем я к шлему и его ногам
Златые прикреплю крыла Гермеса.
Пусть он отведает побед бальзам,

Как я испил – вояка и повеса, -
Бурбона отправляя к праотцам,
С бойницы наградив куском железа.



 
 


51. Fallopius to his dissecting knife. (1550)

Now shalt thou have thy way, thou little blade,
So bright and keen; now shalt thou have thy way,
And plod no more through bodies cold as clay,
But through quick flesh, by fiery pulses swayed.

A glorious and munificent duke hath made
Thee a great gift: live convicts; and to-day,
Though Nature shudder, thou shalt say thy say
On Life's deep springs where God so long forbade.

Fear not lest Mercy blunt thy edge, or make
The hand that holds thee o'er the living man
With any human hesitation shake;

But thou shalt tell me why his life-blood ran
Thus in his veins; what Life is; and shalt slake
The thirst of thirsts that makes my cheek so wan.



 
 


51. Фаллопий – ланцету. (1550)

Отныне заживем мы по-другому,
Иной нам уготован путь, ланцет!
Оставишь не на хладном трупе след,
А не спеша пройдешься по живому.

Наш герцог делу подсобил благому -
Преступников кромсать нам дал патент,
Господний чтобы отгадать секрет,
Познав глубины истины искомой.

Не бойся и под твердою рукой
Легко скользи по человечьей плоти;
Дрожь ни к чему, помощник славный мой.

Познаний жажда манит и заводит,
И коль представился нам шанс такой,
Давай скорей, родимый, за работу.



 
 


52. Lady Jane Grey to the flowers and birds. (1553)

To-morrow death: and there are woods hard by,
With restless spots of sunshine on the ground,
With bees that hum and birds that pipe all round,
And beds of moss where sparkling dewdrops lie;

To-morrow death; and there are fields of rye
Where poppies and bright corn-flowers abound;
And there are fragrant grasses, where the sound
Of streamlets rises, where the mowers ply.

I wonder if the woodland bells will close
A little earlier on the day I end,
Tired of the light, though free from human woes;

And if the robin and the thrush will wend
A little sooner to their sweet repose,
To make a little mourning for their friend?



 
 


52. Леди Джейн Грей - цветам и птицам. (1553)

Назавтра казнь моя… а где-то рядом
Бескрайний лес и солнца яркий свет,
Росы слеза и мха зеленый плед,
Гуд пчел и соловьиные рулады.

Назавтра казнь моя… и слезы градом:
Не видеть боле мака алый цвет,
И зелень трав, и утренний рассвет,
И ручейков теченье за оградой.

Как знать, быть может, завтра все цветы
Закроют в трауре свои бутоны,
Устав от подлости и клеветы,

И дрозд умолкнет на верхушке кроны
За час до наступленья темноты,
Мои оплакивая похороны.



 
 


53. Saint Theresa to the Heavenly Gates. (1555)

The glories of the Sunset are as nought
To those of my bare cell, whose walls divide
Like parting clouds, and let my spirit ride
To Heaven's gates of flaming topaz wrought.

In that abyss of glory beyond thought,
Like bubbles winking in a golden tide,
Gleam angel-faces, whirled and multiplied,
That disappear so soon the eye has caught.

Then through the cleft as through the open door
Of some great minster, anthems that are past
All earthly words, in gusts of glory pour

Till, drunk with light and sound, and faint with fast,
The body yields, the spirit soars no more,
And my cell's walls close round again at last.



 
 


53. Святая Тереза – Небесным Вратам. (1555)

Напрасен ослепительный закат
Для голой и убого-мрачной кельи,
Где стены трещины дают, и в щели
Душа скользит, не ведая преград.

И разум мой в тиши Небесных Врат
Возрадовался новой колыбели -
Там ангелов беспечное веселье
Благоговейно радовало взгляд.

И вдруг многоголосым песнопеньем
Наполнился души великий храм,
Слова земные легким дуновеньем

Прошелестели по моим устам,
И ночи сумрак поглотил виденья,
Стена сошлась, вернув все по местам.



 
 


54. Hannibal Petroni to Claudia Malaspada. (1559).

I would that all the sparkling stones that find
Their way to Philip's treasury were mine;
And all the pearls that nations pay in fine
To some victorious soldan of far Ind.

That I might strew the garden paths that wind
Beneath thy casement with all gems that shine,
Fit gravel for no other feet but thine
This summer night, thou shadow on the blind!

Gems have I none. But see, from heaven's hem
The moon is strewing opals for thy feet,
And turns each vulgar pebble to a gem;

Come forth, come forth: the night is warm and sweet,
Each flower sleeps upon its silver'd stem,
And all is hushed, save our two hearts that beat.



 
 


54. Ганнибал Петрони – Клаудии Маласпада. (1559)

О, если бы Филиппова казна
Моею стала бы вдруг в одночасье,
А с нею жемчуга и все алмазы,
Которые копил султан без сна,

То тропки сада злата желтизна
И блеск каменьев осветили б сразу,
Ведь гравий не для этих ног атласных,
Скользящих летней ночью у окна.

Но нет сокровищ у меня в помине,
Со мной лишь спутница моя – Луна,
Свет разливая, превратит в цехины

Все камни сада. О, приди, княжна!
Утонут сердца два в цветочной сини,
Где только я и ты… и тишина.



 
 


55. Chastelard to Mary Stuart. (1563)

Then send me to my death. But wilt thou rid
Thy life of me thereby? If in the gloom
Of thy adored and silent balmy room
My ghost should glide, where once I panting hid?

At night thou'lt see me; though thou close thy lid
As tightly as they soldered down my tomb,
And feel a kiss—thou shalt know well of whom—
Scorch thee as living kisses never did.

When thou shalt die, at Heaven's gate I'll sit
And watch the stream of silent souls that wend
Through the great arch, till thou approachest it.

Or if thy doom be flame, I shall descend
Through all the caverns where the lost souls flit,
To find and clasp thee at their endless end.



 
 


55. Шатлар – Марии Стюарт. (1563)

Лиши меня главы – в твоей я власти,
Но только знай, мой призрак за тобой
Век будет виться в тишине ночной,
Как ныне вьюсь, пылая жгучей страстью.

Куда ни кинь, везде услышишь «здравствуй»,
Улицезришь могильный образ мой,
А поцелуй так обожжет тоской,
Что позабудешь все земные сласти.

А как умрешь, я буду ожидать
Свидания с тобой у Врат Небесных,
Как прежде, на колени чтоб припасть.

Но если Бог тебя признает грешной
И Ад захочет пламенем объять
В свои врата возьму пред самой бездной.



 
 


56. Don Carlos to Elisabeth de Valois. (1565)

Thy love is like a wondrous western sea,
Wherein I find strange isles, bright Indian lands,
With ruby-rolling streams, auriferous sands,
And sparkling temples built of jewelry;

And many a shady, incense-bearing tree,
With brighter birds than ours, by cool rill stands;
And unknown flowers younger from God's hands,
And butterflies, which seem those flowers set free.

A wondrous world, which I have reached alone
At peril of my life; and whence I bring
Gold ingots, pearls, and every glittering stone.

But in my soul is death with all its sting:
The pain and peril only are my own;
The ingots and the gems are for the King.



 
 


56. Дон Карлос - Елизавете Валуа. (1565)

Твоя любовь, как западное море
В чудесном окруженье островов,
Где на краю жемчужных берегов
Сверкают храмы в золотом уборе.

Пропитаны там благовоньем зори
Прекрасных и диковинных цветов,
Выводят птицы песнь на сто ладов,
А бабочки, кружась, пленяют взоры.

Рискуя, я проник в сей чудный мир,
Превозмогая горести и слезы
Но что мне злато, жемчуг и сапфир,

Коль в сердце бедном лишь шипы от розы.
Все клады королю – любимцу лир,
А мне - опасности, печаль и грозы.



 
 


57. Maximilian Arnolfini to Lucretia Buonvisi. (1580)

In El Dorado's forests, it is said,
There dwells a monstrous man-devouring flower,
Worshipped as a divinity; each hour,
From dawn to dusk, with some new victim fed.

Her beauty lures the wretch; her petals spread
Strange drowsy scents; sleep grasps him in its power;
Till iron tendrils, creeping nearer, lower,
Draw him, fast bound, as to a nuptial bed.

Even such art thou. Pale beauty, dost thou think
I know it not, or that I quail beneath
Thy baleful shade, and from thy kisses shrink?

I caught the fatal incense of thy breath,
And let my head in glorious freedom sink
On thy dread breast, thou worshipped flower of death.



 
 


57. Максимилиан Арнольфини - Лукреции Буонвизи (1580)

Есть в Эльдорадо, как гласит молва,
Чудовищный цветок, что жертвы ищет
Лишь только в человеческом жилище.
Другие не прельщают существа.

Туманит дивом взор дурман-трава;
Тем временем железные усища
Уже влекут в свои объятья пищу
На брачном ложе, заплетая в кружева.

Красой с чудовищным цветком ты схожа,
И твой секрет давно известен мне,
От поцелуев пусть мороз по коже -

В тебе я растворяюсь, как во сне.
Прохлада гроба ждет меня, и что же?
С тобой хочу лишь быть наедине.


 
 


58. Philip the second to the ocean wind. (1588)

One ceaseless thought keeps rolling in my soul:
Lost, lost; lost, lost; the whole great fleet is lost;
And all its countless spars are being tost
Where sets the storm-sun like a burning coal.

The very waves turn heretic and roll
Their impious crests against me; and the host
Which cowed the world, is strewing every coast
With splintered might from Lisbon to the pole.

Thou briny wind, with wreck and horror rife,
Whose sudden breath rebellious to God's will
Has cut my plan in two as with a knife,

Now wrap me round in thy triumphant chill;
Howl through the ruined towers of my life,
If they can stand a little longer still.



 
 


58. Филипп II – океанскому ветру. (1588)

Пропал, пропал, пропал огромный флот, -
И на душе от этого так горько,
Играючи, шторм превратил в обломки
Величия испанского оплот.

О беспощадный, злой водоворот
На гребнях волн меня осилил ловко,
Оставив от Армады лишь осколки,
Пустив их в плаванье по воле вод.

Соленый ветр, за что такие козни?
Зачем, всю мощь обрушив на суда
Сорвал мой план клинка движеньем грозным?

Что ж? Обрати меня в кусочки льда
И завывай среди руин в час поздний,
Покуда не умру я от стыда.



 
 


59. Beatrice Cenci to Heaven and Earth. (1598)

Now pelt in rattling sheaves, thou fiery rain;
Pour thick thy flakes, thou incandescent ash,
And, like a whirling, never-ceasing lash,
Sourge, and rescourge this city and its plain!

Or shake Earth's props again, and yet again,
Ye hands of God, until she gape and crash,
And molten lava gurgle up and wash
With fiery waves the unutterable stain!

The guiltless stars above me are too bright:
The guiltless flowers all around distil
Too pure an incense through the summer night;

The horrible placidities that fill
The earth and sky are mocking, and incite
My thoughts to murder. Everything says: Kill!



 
 


59. Беатриче Ченчи – Небу и Земле. (1598)

Пролейся, небо, огненным дождем,
Разверзнись страшной над землей грозою,
Секи плетьми и черною золою
Засыпь мой город, Божьим став перстом.

Земля, благое поглоти живьем,
И, над испуганной смеясь толпою,
Расплавленною лавой, как водою
Позор мой смой и опали огнем.

Свет ярких звезд мне обжигает очи,
Саднит цветов невинных вид. Сильней,
Сильней все душит чистый ладан ночи.

Земля и небо в ужасе теней,
Зловеще, мне в лицо смотря хохочут,
И подстрекая, говорят: «Убей!»



 
 


60. The wandering jew to distant Rome. (1600)
I.
Once more, O Rome—once more, Eternal One,
I come to thee, from northmost woods of larch,
Across thy plain, whose grasses rot and parch,
And see thee standing in the setting sun;

And see, as once, although the ages run,
Thy aqueducts still stretching, arch on arch,
Like files of dusky giants on the march,
'Mid streams which I alone need never shun.

I knew thy face, long ere I might behold,
From this same spot, yon heaven-piercing dome,
Which stands out black against the sky of gold.

As deathless as myself, Eternal Rome,
I see thee changing as the world grows old,
While I, unchanged, still measure plain and foam.



 
 


60. Вечный жид – Риму. (1600)
I.
О неподвластный годам, Вечный Рим,
Давно моя нога здесь не ступала,
И вот по высохшим лугам устало
Бреду я – одинокий пилигрим.

Стоишь ты, временем непобедим,
Все те же акведуки и каналы,
Все те же узкие кварталы
И храмы, прилегающие к ним.

О, эти вековые купола,
Знакомые до боли в сердце стены,
Опять я здесь, судьба нас вновь свела.

Ты, Вечный город, как и я, бессмертный,
Вот только я, скитаюсь неизменно,
А на тебя старенья тень легла.



 
 


61.
II.
The dust of countless years weighs down my feet,
Worn out with trudging o'er the bones of those
Whom I saw born, while states and cities rose,
Declined, and vanished, even to their seat.

The generations ripen like the wheat
Which every Spring for Summer's sickle sows;
While I, sole spared, trudge on without repose
Through empty desert and through crowded street.

The lightning splits the stone upon my path;
The earthquake passes, with its crazing sound;
The whirlwind wraps me in its cloak of wrath;

All Nature spares me, while it girds me round
With every stress and terror that it hath;
And on I trudge till ages shall be crowned.



 
 


61.
II.
Бреду измученный, сбивая ноги
О кости тех, кого когда-то знал,
Кто в бытности живым со мной шагал
По пыльным и извилистым дорогам.

Уж зреет поколение другое,
Ждет часа, чтобы жнец его убрал,
Лишь я один шагаю, как шагал
Через поля и горные отроги.

Иду, бреду, а на моем пути
Гром, бури, молнии, землетрясенья
Страшат и подгоняют вдаль идти.

Меня хранит земное провиденье,
Мне не сказать предсмертного «прости»,
И не познать, увы, успокоенья.



 
 


62.
III.
And on and on, through Scythia's whistling waste,
Alone beneath inexorable stars;
Or, lonelier still, through India's full bazaars,
Pursued by none, yet ever onward chased;

Or through the wreck of empires long effaced,
Whose pomp I saw, and their triumphal cars;
Or on the track of Europe's thousand wars
Swept on by routed armies in their haste.

Each path of Earth, my foot, which ne'er may stop,
Treads and retreads, and yet hath but begun
Its lonely journey through the human crop;

To last till Earth, exhausted, shall have spun
Her meted spin, and, like a wavering top,
Shall lurch her last, and Time shall eat the Sun.



 
 


62.
III.
Куда бы ни привел мой звездный путь,
В степь Скифии иль Индии базары,
Меня везде преследуют кошмары,
Подталкивая не дают уснуть.

Вперед все гонят, что б я мог взглянуть
На варваров и крах империй старых,
На сотни войн, что вихрями пожаров
Смогли Европу в хаос окунуть.

Все земли обошел уже не раз,
И сколько обойду, еще не знаю.
Каких чудес ни видел только глаз!

Но странствиям моим не будет края,
Пока свет солнца в небе не угас,
Покуда не иссякнет жизнь земная.



 
 


63. Hans Bromius to himself. (1602)

Have I not sat for years upon this bench,
And doomed, unmoved, to gibbet or to stake
Whole scores of years, and never let them shake
My wall of law, or pass my heart's deep trench?

What is it, in this pallid little wench—
So slight and frail, that flame will scarcely make
One mouthful of her—that doth almost wake
Compassion—almost give my heart a wrench?

Yet can I doubt? She hunts for rare wood-flowers;
She strolls alone beneath the starry sky;
She sobs without a cause; she swoons for hours;

A causeless fever glistens in her eye:
Flame must expel the devil that devours
Her blood, and mercy must repress its cry.



 
 


63. Ганс Бромий – самому себе. (1602)

Десятки долгих лет служа закону,
Где виселица с плахой правят бал,
Я черствым, равнодушным к боли стал, -
Не внемлет сердце каменное стонам.

Так неужели в слабеньком бутоне,
Есть силы смерти победить оскал,
Костру он на один глоток… так мал…
Скажите, как мое он сердце тронет?

Сомненья нет! Колдунья лишь одна
С цветами говорит под звездным небом,
В ее очах безумства пелена.

Поверьте, это странно и нелепо…
Прочь жалость! Пламя дьявола изгнать
Должно, внимая правосудью слепо.



 
 


64. Sir Walter Raleigh to a caged linnet. (1608)

Thou tiny solace of these prison days,
Too long already have I kept thee here;
With every week thou hast become more dear -
So dear that I will free thee: fly thy way.

Man, the alternate slave and tyrant, lays
Too soon on others what he hath to bear.
Thy cage is in my cage; but, never fear,
The sun once more shall bathe thee with its rays.

Fly forth, and tell the sunny woods how oft
I think of them, and stretch my limbs in thought
Upon their fragrant mosses green and soft;

And whistle all the whistlings God hath taught
Thy throat, to other songsters high aloft -
Not to a captive who can answer nought.



 
 


64. Сэр Уолтер Рэли – щеглу в клетке. (1608)

Ты, утешение тюремных дней, –
Щегол мой маленький, мой друг сердечный,
Меня ты развлекал порою вешней,
Теперь лети на волю поскорей.

Я себялюбец, но не лиходей,
Не дам в тюрьме со мной томиться вечно.
Держать в двух клетках - верх бесчеловечья,
Удел твой - петь средь солнечных лучей.

Тебя лесные заждались поляны
Напой о том, кто так о них мечтал,
Кого манил трав мягких запах пряный.

Друзья-певцы оценят твой вокал,
Песнь, подхватив, продолжат без изъяна,
Но узник не услышит сей хорал.



 
 


65. Domingo Lopez to his Saviour. (1610)

The cowardice of man who dares not do! -
For sixteen centuries since Jesus died
On Golgotha, we paint Him from dolls tied
On crosses, or from corpses stark and blue.

Has any painter ever dared to screw
A living model to the Cross, or tried
To seize the wriggles of the Crucified -
The twitches of the living hands nailed through?

O Christ, my Christ, thou shalt be painted yet
In all Thy torture; and at last men's eyes
Shall see Thy cracking limbs, thy crimson sweat!

I've trapped a Jew in cellars whence can rise
No yells. I'll work at leisure; and we'll set
The finished picture in St. Barnaby's.



 
 


65. Доминго Лопес – своему Спасителю. (1610)

Трусливей человека нет созданья!
Как ни давно был Иисус распят,
А он все на один и тот же лад
Изображает кукол истязанье.

И ни один художник на закланье
Натурщика живого не отдаст,
Чтоб кровь, бурля, из рук лилась и пят,
И тело извивалось в содроганье.

Христос, о мой Христос! Пора Тебе
Себя узреть во время страшной пытки
С лицом, покорным гибельной судьбе!

Стараюсь для тебя, еврея ж крики
Пусть не гнетут, а холст в храм Барнабе
Отдам потом я с радостью великой.



 
 


66. Arabella Stuart to the unseen spring. (1612)

It must be Spring; a long bright slanting ray
Peeps daily in and warms my prison now;
While, through the bars, on which I rest my brow,
A twittering of swallows finds it way.

The world must now be full of thorny may;
Bright speckled butterflies; young leaves that glow;
Ripe fragrant grass; fresh banks where wild bells grow;
Bleatings and whistlings, cuckoo notes all day.

Thou peeping ray of Spring, go kiss the corn
That sprouts beneath the breeze, and never pry
Into this cell, where Misery pines forlorn;

Ye happy, happy swallows, that can fly
On Spring's own breath, oh, twitter not such scorn
Of earth, of woe, and of captivity!



 
 


66. Арабелла Стюарт – неувиденной весне. (1612)

За стенами вовсю шумит весна,
Лучами освещая мне темницу,
А сквозь решетки щебетаньем птицы
Пьянят и скрашивают ночь без сна.

Окрашен Май в зеленые тона,
Где мотыльки кружатся вереницей,
Где колокольчик дикий и душица
Внимают кукованью допоздна.

О луч, оставь тюремное окошко,
Луга, леса и пашни одари
Своим теплом… Осталось мне немножко.

О, ласточка небесная, пари,
Но песнь свою смени, тебе несложно…
Не пой мне  о неволе до зари.



 
 


67. A Mayflower pilgrim to the fading cliffs.
(1620)

Fade, fade, ye cliffs; fade, England, from our lives
As twilight closeth on the vessel's path:
The ocean's rage is kinder than man's wrath:
Our tears are salter than the spray that drives,

And fast they fall. Farewell, ye human hives;
Ye village bells, and fragrant meadow math;
On, on, towards the wilderness that hath
Freedom, scant food, and winds that cut like knives.

For Lord, oh, Thou art with us; and Thy breath
Will blow us to a haven, as it blew
The captains of the Spaniard to their death.

From Thee we have the impulse and the clue;
And chains of liquid peaks will sink beneath
Thy smoothing hand, though shrieks the ocean mew.


 
 


67. Пилигрим с «Мэйфлауэра» – исчезнувшим утесам. (1620)

О Англии громадные утесы,
Навек рассейтесь прямо на глазах,
Злость океана не внушает страх,
Как каверз человеческих угрозы.

Прощайте, пряные луга и плесы,
Церквей колокола и предков прах!
Ценней свободы нет на свете благ,
Богат с ней скудный пир и сладки слезы.

Мы с верой в Господа живем, а с ней
Нам никакие не страшны препоны
Как он сгубил армаду кораблей,

Так и поможет нам - под чаек стоны
И скрип от шторма обветшалых рей
Нас к месту приведет, смиряя волны.


 
 


68. The Duchess Salviati to Caterina Canacci.
(1628)

And so his Grace my husband loves to pass
Hours at thy feet; and when thy hair's unrolled,
He dips his fingers in the brook of gold
Which trickles down thy shoulders, my sweet lass?

He loves no more the blue-black ebon mass
Of mine, and thinks my olive cheek grown old;
Nor praises now my teeth, which I am told
Are whiter than the viper's in the grass.

Minion, I have a whim for golden thread:
Wilt give me one gold lock with which to play,
As I sit lonely here upon my bed?

But ere that golden lock be cut away
Methinks I'll ask thee also for thy head,
And give my knaves a task to do to-day.


 
 


68. Герцогиня Сальвиати – Катерине Каначчи.
(1628)

Я знаю, мой сиятельный супруг
С тобою коротает час заката,
И любит, чтобы кос тяжелых злато
Стекая с плеч, его касалось рук.

С годами стал он верно близорук,
Коль смоль волос рождает в нем прохладу,
Зубов моих не видит бриллианты,
Что будут побелей зубов гадюк.

Мою исполни прихоть, локон золотой
Преподнеси, мне так здесь одиноко.
Напоминаньем будет он порой

И мужем брошенной жене уроком.
А впрочем нет, уж лучше головой
Расплатишься со мною, недотрога.


 
 


69. Tilly to spirits of carnage. (1631)

Ye Spirits of Destruction, that have flocked
From every quarter of the lurid sky,
To see the flames of Magdeburg outvie
Each other's rage, till Hell's own glare was mocked:

Join in my train, as through these gates that locked
God's vengeance out, I ride exultingly,
And goad my steed through embers fetlock high,
And thicker death than had an earthquake rocked!

Rise up, thou roar of slaughter and despair;
Rise up, thou smoke, in curls of tawny gray;
Rise up, thou scent of death, and fill the air;

Rise to God's ears and nostrils all to-day;
And rise again wherever man shall dare
To split Christ's Church in two, or shake her sway!



 
 


69. Тилли – духам истребленья. (1631)

О, духи истребленья и разора,
С небес слетаясь, посмотреть спешат,
Как Магдебург поглотит страшный ад,
Лаская буйным пламенем их взоры.

Мои вы гости и моя опора,
Для вас с восторгом расточаю аромат
Горящих тел и смерти душный смрад,
Гарцуя на коне, в довольстве вторя:

Восстань, отчаяния грозный рев;
Восстань и задуши всё, дым пожаров;
Восстань, и запах смерти, - до краев

Наполни грешный мир своим угаром;
Настигла чтобы всех еретиков,
На Церковь посягнувших, Божья кара.



 
 


70. Lycidas to Milton. (1637)

The flowers that we lay upon a tomb
Are withered by the morrow, -ere the crowd
Which for a moment ceased its hum, and bowed
Its head, as Death flew by and made a gloom,

Resumes its whirl. And scarcely longer bloom
The sculptured wreaths with which a tomb more proud,
In some pale minster, may have been endowed;
For marble petals share the common doom.

But thou canst twine the wreaths that never die;
And something tells me thou wilt stay behind
When I am gone; I know it, I know not why.

The sea-gull's scream, the wailing of the wind,
The ocean's roar, sound like Death's prophecy:
I fain would have a garland thou hadst twined.



 
 


70. Ликид – Мильтону. (1637)

Увы, жизнь кратковременна цветов,
Тех, что приносят люди на могилу.
И как бы память нас ни бередила
Все забывается во мраке снов.

Едва ль спастись от солнца и ветров
Способен даже мрамор. Есть мерило
У сущего всего. И нет той силы,
Что сбережет надгробья от веков.

Нетленны только звучных слов гирлянды;
И знаю я - недалека пора,
Когда уйду, окинув землю взглядом.

Настигли в море утлый челн ветра,
Дыханье Смерти ощущаю рядом…
Спой обо мне, пусть даже боль остра.



 
 


71. Galileo to the earth. (1638)

And yet it moves, it spins, through night and day,
With dumb terrific speed; and town and throng,
Mountain and tossing sea, are whirled along,
And not one drop is lost upon the way.

On Heaven's dustless paths the Lord can play
With heavier balls than ours; there among
Unnumbered spheres that never can go wrong,
He's hurled us on our course and we obey.

O Earth, I feel thee quiver under foot;
I feel the whizzing of thy ceaseless flight,
As other whirling planets past us shoot;

I feel thee bounding like a ship at night
Through unseen waves. To guide us, God has put
On every skyey coast a starry light.



 
 


71. Галилей – Земле. (1638)

Да! Я - неисправимый еретик.
Уверен, наша кружится планета
И все, что создано на свете этом,
Ни капли, не теряет на пути.

И по Господней воле не сойти
С начертанных орбит, в том нет секрета,
С подобными себе кружащим где-то
Жизнь вечно беспокойную вести.

Твоим, Земля, проникнувшись полетом
Всем телом трепет ощущаю я,
И вижу, как небесным галиотом

Плывешь в неведомые мне края,
Навек чтоб потеряться в море звездном,
Где спрятана Всевышним суть твоя.



 
 


72. Masaniello to the Duke of Arcos. (1647)

Knowst thou yon dark Vesuvius? Hast thou heard
The growl of its unfathomable mines
Of creeping fire, long ere the red wrath shines,
And seen the birds take flight though nought has stirred?

And when the lava, boiling o'er, has neared,
Hast seen how it has swallowed up the vines,
And how the cabins and the lofty pines
Have flared with crackling sound, and disappeared?

So here at Naples thou canst hear, beneath
The pillars of thy rule, a growling sound -
Innumerable mutterings of men.

Upon the surface rustles not a breath;
But by-and-by, the trusty solid ground
Will quake and yawn, though none can tell thee when.



 
 


72. Мазаньело – герцогу д’Аркосу. (1647)

Знаком тебе Везувия зловещий зев,
Его огней ползущих колыханье,
Бездонных шахт надрывное рычанье,
Что прочь стремятся птицы, ошалев?

Еще мгновение - и хлынет гнев
Из жерла лавой с жутким грохотаньем
И с жадно-смертоносным смакованьем
Сметет жилища с кронами дерев.

Вот так Неаполь стонет под стопой,
На горло наступающей гнетуще,
Но знай, придет пора и встанет рать.

Земная твердь прогнется под тобой,
Последним посмеется неимущий…
Но вот когда? Никто не может знать.



 
 


73. Isaac Walton to river and brook. (1650)

Which is more sweet, -the slow mysterious stream,
Where sleeps the pike throughout the long noon hours,
Which moats with emerald old cathedral towers,
And winds through tufted timber like the dream

That glides through summer sleep; -where white swans teem,
And dragonflies and broad-leaved floating flowers,
Where through the hanging boughs you see the mowers
Among the grasses, whet their scythes that gleam;

Or that blue brook where leaps the speckled trout,
That laughs and sings and dances on its way
Among a thousand bafflings in and out;

Bubbling and gurgling through the livelong day
Between the stones, in riot, reel, and rout,
While rays of sun make rainbows in the spray?


 
 


73. Исаак Уолтон – реке и ручью. (1650)

Что может быть милей реки, ответьте,
Где щука притаившись мирно спит,
Где отблеск старых башен, как магнит,
Притягивает взоры на рассвете,

Где стрекоза в изящном менуэте
Над белою лебедочкой кружит,
Где на лугу косцов удалых вид
Так душу радует в разгаре лета,

Иль этого вот чуда-ручейка,
Где озорные плещутся форели
Под безмятежный шепот ветерка;

Водица где, как будто на качелях,
Резвясь, на камушки кладет слегка
Под солнца блеск всех радуг акварели?



 
 


74. Philip IV to his barber. (1660)

I'll tell thee, if thou carest, what's a king:
A creature all men feed on, -sucked, and bled;
A carcass in the leech-pond, not yet dead;
Whose shape you scarce can see, so close they cling.

Sunk to the throat in forms; as cramped a thing
As is the Turkish felon, who is said
To be interred alive, all save the head,
For passing dogs to sniff at, wondering.

In life he bears the weight of pomp and fear,
Of all the instincts that he has repressed,
Of all the fictions that he has to wear;

In death no sun nor blade of grass may rest
Upon the horror of his triple bier,
But some dark minster weighs upon his chest.



 
 


74. Филипп IV – своему брадобрею. (1660)

Скажи, что из того, что я король?
Я словно труп, хотя не умер вроде,
И каждый кровосос в моем болоте,
Впиваясь жадно, причиняет боль.

Я будто вор турецкий, чья юдоль -
В земле по шею находясь, в дремоте
Сносить, как пес, не изменив природе,
Обнюхивает. Что ж, такая роль!

Ей следуя, мне надо чтить помпезность,
Смириться с лестью, слушать ложь и бред,
Ведь как-никак король – сама любезность;

А мир покину этот, - солнца свет
Не обагрит мой гроб тройной, безбрежность -
Вот то, что ждет за занавесом лет.



 
 


75. Madame de Brinvilliers to her art. (1675)

Some love to look into their lover's eyes,
And some to watch a baby in its sleep,
And some to count the jewels that they keep,
And some to watch the fading summer skies;

But I prefer to watch the numbness rise
To my prey's heart, and slowly make death creep
Through unsuspicious veins; or watch the deep
Blue eye-rims grow, till cold and stark he lies.

There is no art like that of taking life:
A pinch of dust, three little measured drops,
Can end great wars or plunge mankind in strife.

The weakest hand can shake the world's great props,
Cut through the plans of men with shadowy knife,
And, unsuspected, thin the human crops.



 
 


75. Мадам де Бренвилье – своему искусству. (1675)

Милы кому-то ясные глаза,
А кто-то любит, как щебечут дети,
Кому-то злата краше нет на свете,
А кто-то спит и видит небеса.

А мне милей горючая слеза,
Текущая из жертвы глаз, поверьте,
Я радуюсь, когда добыча в сети
Идет сама, и меркнет бирюза.

Мое искусство не было в почете,
Но вдумайтесь: три капли, порошок…
А целый мир бурлит в круговороте,

Смерть всюду сея, подводя итог,
И слабая рука даст бой природе,
Поставив боль людскую на поток.



 
 


76. Jeweller Cardillac to his rubies. (1680)

At last I have them back, and feast my gaze.
They gleam more crimson for the blood they've cost,
And sparkle like the murder-reddened frost,
As every little facet winks and plays.

True, I did sell them, —but within three days
I've made them trickle back—the loved, the lost—
From off a dagger's point: and one more ghost
Now lives in ghost-land. Mine are rapid ways.

Who forced the fool to buy them? Did he think
A man can work for years at stones like these,
Then sell them and forget them? That the chink

Of his base gold could silence and appease
The lapidary's love? I crouch and drink
Their colour like red wine…with blood for lees.



 
 


76. Ювелир Кардильяк – своим рубинам. (1680)

О, как я благодарен мирозданью,
Что камни вновь сверкают предо мной,
Их возвращать стремлюсь любой ценой,
Те ж платят мне, сияя каждой гранью.

Да! Продал их, но, проявив старанье,
В три дня вернул утрату и покой;
Пустив отточенный кинжал свой в бой,
К другим теням тень сплавил на свиданье.

Зачем ты их купил, скажи, простак,
Неужто думал, что отдам я радость?
Пойми же, деньги для меня пустяк

И не заменят созерцанья сладость;
Насытясь кровью, я, как вурдалак,
Свой труд вернув, вновь возвращаю младость.



 
 


77. Bijou the dwarf to the electress Mary. (1690)

I am the imp of stone that squats and leers
Upon the black cathedral front, up high;
With which they fright the children when they cry,
All warped and hunchbacked, with the great bat's ears,

And thou the beautiful straight queen that wears
The heavenly smile, while round her comes to die
The yellow sunshine that clings lovingly
To the old statues in their rigid tiers.

I love thee; but thou canst not love me back:
Thine eyes are turned elsewhere and see me not,
Deep in the shadow, lonely, chill, and black.

Thou, bathed in sunshine, love a crooked blot?
Nature would shriek; the earth would quake and crack;
And I should loathe thee as I loathe my lot.



 
 


77. Карлик Бижу – курфюрстине Марии. (1690)

Из мрамора я, высеченный черт,
Смотрю на мир с собора, усмехаясь;
Детей испуганных я плача не чураюсь, -
Горбатый и ушастый злой урод.

Ты ж королева и достойна од,
Вокруг все изменяешь, улыбаясь,
И даже солнца свет, с твоим сливаясь,
На камень старый благодатью льет.

Любя, я не надеюсь на взаимность,
Не может лучезарная звезда
На черноту разменивать невинность, -

Непоправимой будет та беда.
Я ненавидеть должен благовидность,
Так ненавистна мне судьбы тщета.



 
 


78. Charles II of Spain to approaching death. 1700)

Make way, my lords! for Death now once again
Waits on the palace stairs. He comes to lay
His finger on my brow. Make way! make way!
Ye whispering groups that scent an ending reign.

Death, if I make thee a grandee of Spain,
And give thee half my subjects, wilt thou stay
Behind the door a little, while I play
With life a moment longer? I would fain.

Oh, who shall turn the fatal shadow back
On Ahazz' sundial now? Who'll cure the king
When Death awaits him, motionless and black?

Upon the wall the inexorable thing
Creeps on and on, with horror in its track.
The king is dying. Bid the great bells ring.



 
 


78. Карл II Испанский – приближающейся смерти (1700)

Дорогу Смерти, господа, дорогу!
На лестнице ей не пристало ждать,
Пришла пора мне царство уступать.
Дорогу ей, иначе спросит строго!

А может, Смерть, ты подождешь немного:
Испанским грандом предлагаю стать,
В придачу половину царства дать,
Согласна ли? Не дай почить до срока.

Кто роковую тень вернет назад,
И остановит бег часов Ахаза?
Кто вылечит меня, когда у врат

Смерть ожидает? Как она ужасна!
Ну что ж, пусть бьют колокола в набат
По королю… мольбы, увы, напрасны.


 
 


79. Captain Kidd to his gold. (1701)

My buried treasure leaves me never free:
Last night I dreamt that all my gold was tied
About my neck, and ten times multiplied
To sink me through a bottomless dim sea.

And as I sank, as straight as straight can be,
The drowned and swollen crews from every side,
Livid as lead, swam up to me and tried
To clutch and bite, and cried, ‘It's he! it's he!’

Compared with that unutterable fright
Eternal hunger would appear a boon,
In caves with all my gold to left and right;

Or else to flit beneath the mottled moon
Among these islands, 'mid the birds of night,
Till men, at last, dig up my last doubloon.



 
 


79. Капитан Кидд – своему золоту. (1701)

Видать, мой клад сведет меня с ума;
Приснилось мне: накопленное злато
Вися на шее, тянет в омут хладом,
В тиски сжимает океана тьма.

Тону - и вдруг за волосы меня
Хватают сотни рук. Исчадье ада –
То жертвы грабежей… грядет расплата.
«Хватайте, это он!» - кричат, кляня.

В сравненье с этой нестерпимой карой
И вечный голод станет в радость мне:
Пусть сами золота вздохнут отравой, -

Я ж птицею вспорхну и при луне
Всласть посмеюсь над жадною оравой,
Грызущейся, найдя дублон на дне.



 
 


80. Alexander Selkirk to his shadow. (1708)
I.
This solitary Eden is a hell.
Let's say I am the first of human race
Upon a new-born world, alone with space,
And watching thee, my shadow, shrink and swell;

Or man's last vestige, left behind to dwell
On earth's last steep unflooded resting-place,
To tell the wind, which whistles past my face,
Man's ended tale, -my voice, his parting knell.

My shadow, truly thou art very kind
To keep me company! Ye cockatoos,
Why stay ye here? I still should have the wind.

I see it rustling 'mid the light bamboos,
As evening neareth. Lidless, bloodshot, blind,
The sun's huge eyeball dips, and slumber woos.



 
 


80. Александр Селкирк – своей тени. (1708)
1
Страшнее ада тихий мой Эдем.
В новорожденном мире так тоскливо
Зреть денно тень свою; она ревниво
Следит, чтоб не извелся я совсем.

Иль, может, суждено мне бытием
Спасенным быть от злобных волн прилива
И ветру грустные напеть мотивы
О людях, несших тяжкий свой ярем.

Тень, ты спасенье и моя отрада!
Ты, как и какаду, мой верный друг,
Еще бы ветерка пришла прохлада…

А вот и он - зашелестел бамбук…
Меж тем заходит солнце, и в награду
Ночь дарит сон, все усыпив вокруг.



 
 


81.
II.
Each day the doubt that nestles in my soul
Now takes a firmer hold. What if this lone
And horror-haunted ocean-circled stone
Were, with myself, the universe—the whole?

What if the world, its cities, and man's shoal
Were but my own vain dream, and every one
Of what I deem my memories of years gone
A picture which my fevered nights unroll?

The weight of all these burning stars o'erhead,
All staring down upon one single man,
Will squeeze out reason, if it hath not fled

Already; and, as only doomed minds can,
I watch the words, which, lest my tongue grow dead,
I utter to this sea, unsailed and wan.



 
 


81.
II
Одолевают чаще всё сомненья
И гнездятся в моей душе… А вдруг
Сей островок один, и все вокруг
Меня - Вселенной малой обрамленье.

А суматоха дней и города гуденье,
И даже еле уловимый звук,
Что в памяти всплывает, лишь недуг
И мозга воспаленного виденье?

Один, совсем один я в этом мире
Ловлю в ночи светил горящих взгляд.
Сбежать бы, но куда? Как будто гири

К земле прибили. С морем невпопад
Веду под дуновение Зефира
Я речь, чтоб не забыть слов звучных лад.



 
 


82. Stradivarius to an unfinished violin. (1710)

The roar and gurgle of the ocean cave
Are in thy fibres, and the sob of man,
And moans that through a haunted cloister ran,
And every murmur that the beech-woods have.

Ay, and the wild bee's hum, where red pines wave;
The carol of the gipsy caravan;
The song that's uttered by the dying swan;
The warning growl that brooding Etna gave.

All this is in thy fibres -Ay, and more,
If men but care to have it, and set free
The quivering soul that only waits to soar.

Thy voice shall be as thrilling as the plea
Of caverned spirits, gathering to implore
The gloomy Powers of Eternity.



 
 


82. Страдивари - незавершенной скрипке. (1710)

В древесной волокнистости твоей
И ветра вой, и грохот океана,
И стон людской, звучащий непрестанно,
И благодатный звон монастырей.

Шум буковых лесов, простор полей,
Крик лебедей, растаявший в тумане,
Гуд пчел и песнь задорную цыгана -
Всё воскресишь мелодией своей.

В тебе одной и бури, и покой,
И страсть, и плач, и легкая беспечность;
Ты будешь звать сердца своей игрой

В далекую, заманчивую млечность,
Струною ворожить, как демон злой,
Влекущий души за собою в вечность.



 
 


83. Daniel Ford on suicide. (1740)

I goad self fiercely on the edge of space
With savage rowel, like a quaking steed
Which will not leap, though fast its ploughed flanks bleed,
But shrinks and rears, and trembles on one place;

For in that gulf where I would end the race
Resides the ghost of every guilty deed,
And every terror in the human creed,
And every doubt with white and tortured face.

Leap, and fall shattered in another world?
Leap, and be caught half-way by black-winged ghouls?
Leap, and go headlong for Eternity,

Through empty Nature's horror, where the hurled,
Like drops of torment in a rain of souls,
Are swept across the everlasting sky?



 
 


83. Даниэль Форд о самоубийстве. (1740)

Стою я на краю белее мела
И будто скакуна вперед гоню,
Но не по нраву сей маневр коню, -
Он упирается, дрожа всем телом.

Я не хочу противиться уделу
И в промедленье лишь себя виню;
Смеясь, влекут химеры в западню,
Но тень сомненья снова одолела.

Так совершить ли пагубный прыжок, -
Упиться упырей крылатых властью
И в Вечность окунуться с головой,

Бродить средь ужасов пустых дорог
Под пыткой, ниспадающей ненастьем
С небес бездушных, и не быть собой?



 
 


84. Latude to his rats. (1750)
I.
I've found a bit of stick, and made a flute;
My prison rats, what shall I pipe you now?
Oh, shall I pipe to you of streams that flow
Through tangled grass where swallows whirl and shoot;

Or of the mossy carpets at the root
Of forest trees, with branches waving low;
Or of autumnal orchards, all aglow
With mellow sunshine and with reddened fruit?

Or shall I pipe to you how kind is man,
Here on this earth, where no despair endures,
Where sound no sobs, where teardrops never ran;

Where none pray daily for the death that cures;
Where tyranny ne'er reigned, since things began;
Where gnaws not woe, with sharper teeth than yours?



 
 


84. Латюд – своим крысам. (1750)
1.
Из ветки найденной я сделал флейту.
Скажите, крысы, что мне вам сыграть?
Как льет вода на травы благодать?
Как ласточки резвятся на рассвете?

Или о том, как в крон густых просветах
Виднеется ковров замшелых гладь?
Или о том, как фруктов спелых кладь
Под мягким солнцем дарит миру лето?

Иль мне сыграть на флейте вам о том,
Как на земле живется человеку,
Где радостью наполнен каждый дом,

Где горьких слез, рыданий нет от веку,
Где смерть с косой обходит всех кругом,
Где нет зубов, острее ваших на поверку?



 
 


85.
II
Am I a corpse? a plant? a shape of clay?
Or flows there still a dull and sluggish stream
Through my numb body, while the cruel dream
That I was once a man fades slow away?

And am I thinking? or has mind to-day
Unlearnt to think, here in this cell where seem
To be nor years nor hours, and where the gleam
Of heaven shows me but my rats at play?

Am I myself a rat? I gnaw my slice
Of bread with a rat's teeth. There are no things
Beyond this cell. Naught is, save rats and mice.

Space is a stifling cell; Time has nor feet nor wings:
Is't God or man who holds me in this vice?
My jug is empty. Cease, ye mutterings.



 
 


85.
2.
Растенье – я? Иль глина? Или труп?
А может смертный, кто существованье
Влачит и создан лишь для бичеванья,
Излишне прост и бесконечно глуп?

Я – думаю? Иль разум мой так скуп,
Что стал способен только на брюзжанье?
Не зная года, часа, с замираньем
Любуюсь вами, позабыв испуг.

А может быть, и сам я тоже крыса,
Грызущая с самозабвеньем хлеб?
У времени нет крыльев, и сюрпризов

Не жду, я здесь ведь волею судеб
Людского иль Господнего каприза.
Кувшин мой пуст… ворчу, идя в свой склеп.



 
 


86. James Watt to the spirit of his kettle. (1765)

I sit beside the hearth, and, for an hour,
I watch the steam that shakes the kettle's lid,
Like some live thing that struggles hard to rid
Its limbs of bondage, and assert its power.

Yea, like some fiend that Solomon made cower,
And who, for countless centuries was bid
Dwell in a bottle which the deep sea hid,
Where, tight compressed, it panted still to tower:

What if this vapour were a stronger thing
Than all the genii cast into the sea
And curst for ever by the Wizard King?

And what if I one day should set it free,
And break the seal of Solomon's own ring,
And make the Daemon do my drudgery?



 
 


86. Джеймс Ватт – духу, сидящему в чайнике.
(1765)

Сижу у очага в теченье часа
Смотрю, как в чайнике бушует пар
И за ударом следует удар, -
Так джин из рабства рвался с плясом.

В бутыль по Соломонову указу
Когда-то был он заключен, и жар
Огня не в силах одолеть сих чар, -
С тех пор его не видели ни разу.

А вдруг мой пар сильнее духа будет,
Что брошен был на океана дно
По воле Соломона, и орудьем

Он станет страшным, - коли суждено
Сорвать мне царскую печать? По сути,
Слугу приобрету я заодно.


 
 


87. Charles Edward to his last friend. (1777)

Thou bottle, thou last comrade that is worth
My love, thou sole Prime Minister I have,
Thou art the last adherent who can save
Thy master still some woe in his heart's dearth.

The table thou art on is my realm's girth,
Instead of that broad England which God gave;
And with thy help I shuffle to the grave,
Besotten, gouty, left by all on earth.

Hark, hark! I hear above the trees that sigh
A sound of Highland music wild and sweet,
Like gusts from Falkirk, gusts of victory!

My heart contracts and doubles in its beat;
I shiver in the sun I know not why:
'Twas but the Roman pipers in the street.



 
 


87. Чарльз Эдуард – последнему другу. (1777)

Бутылка – закадычный мой дружок,
Ты мой премьер, последняя отрада,
Дарящая веселье и усладу,
Хранитель ты от горестных тревог!

Нет больше королевства – отнял рок,
Но Бог ссудил мне этот стол в награду,
Где пью вино, отсюда без возврата
Уйду, быть может, коль придет мой срок!

Но, чу! Что слышу я, иль только мнится
Сладчайшей музыки победный звук?
То Фолкерка преславные страницы!

Вновь сердца чувствую ритмичный стук,
Дрожу на солнце, и лицо лучится…
Но… то волынщик плачет – добрый друг.



 
 


88. Denis Browne to Mary Holt. (1780)

Now Winter traverses the woodlands, love,
And strews his crimson berries on the snow;
The dormouse sleeps, and every wind-puff now
Gives, as it goes, the dying year a shove.

And now no longer coos the forest dove
Upon her nest of sticks, where sweet nuts grow;
And spots of sunshine on the moss below
No longer dance, as dance the leaves above.

For Time has laid a tremble on my hand,
And strewn his sifted snow upon my head;
And lo! my back has bent at his command;

And thou that wast the sunshine, thou art dead—
Dead years ago, beneath his wintry wand—
Dead as the rustling leaves on which I tread.



 
 


88. Дэнис Браун – Мэри Холт. (1780)

Опять Зима владения обходит,
На снег роняя ягоды в лесу;
Спит соня, ветер яркую красу
С дерев сбивая, смерть готовит году.

И голубь чувствует зимы невзгоды,
Орехов нет, морозы на носу,
А солнышку как будто недосуг
Сиять, любуясь листьев хороводом.

Да! Беспощадно Время и ко мне -
Покрылась голова вот белым снегом,
А с ним и дрожь в руках, и боль в спине,

Но ты, мой свет, давно не властна негам,
Покоишься давно уж в вечном сне
Подобно палым листьям, стылым рекам.



 
 


89. Rozier the aeronaut to Benjamin Franklin.
(1785)

The storms were weaving. In the cloudy loom
The dazzling shuttle of the lightning ran
Incessant to and fro, and quaking man
Dared breathe but in the intervals of gloom;

And thou, all fearless of the Titan's doom,
Didst snatch that lightning as its race began,
And tame the thunderbolt, and make the wan
Gray clouds of tempest hush their crash and boom.

But I'll do more; and, through those clouds thick curled
I'll soar the heavens in a car of flame,
And make a very footstool of the world.

Undaunted, though my fate should be the same
As Phaeton's, from Heaven's apex hurled
Into the sea, by steeds I cannot tame.


 
 


89. Воздухоплаватель Розье – Бенджамину Франклину (1785)

Взбесившись, грозы рассекали мрак,
По небу щедро рассыпая стрелы.
Их видя, человек, белее мела,
Дрожал не в силах побороть свой страх.

Тебя ж не испугал Титанов крах,
И молнии разряд ты встретив смело,
Свои познанья применил умело, -
Разгул стихий, играючи, запряг.

Но в замыслах своих пойду я дальше
И устремлюсь на шаре в небеса.
Земля ступенькой станет, абордажем

Возьму просторы с верой в чудеса;
Как Фаэтон, не справлюсь с пилотажем
И в сине море кану на глазах.


 
 


90. Cazotte to a supper-party. (1788)

The coming Revolution? One and all,
I say you'll live to see it - and to die.
I see its red Aurora in the sky,
Gorgeous with blood; for all your heads shall fall.

Fair Duchess, flippant Marquess, you shall call
In vain for mercy. - You, gay sir, shall lie
Gagged in the cart. - The headsman shall untie,
Lady, those pearls, and make your head a ball.

And you, and you, and you. And as for me,
The Seer of Death, my end shall be the same;
Like him who on the wall thrice cried aloud.

‘Woe, woe, Jerusalem! woe, woe to thee!’
And fell headlong; while, wrapt in blood and flame,
The city died, and all its desperate crowd.



 
 


90. Казотт - за званым ужином. (1788)

Грядет ли революция? Извольте,
Отвечу, видеть будет вам дано
Багряную Зарю! Веретено
Ее окрасит кровью эшафоты.

Маркиз ты или герцогиня, льготы
Не выпросить, увы; всем суждено
На плаху лечь и оросить сукно,
Когда падет глава к ногам народа!

И ваша, ваша, ваша… и моя.
Провидец смерти, обрету я тоже,
Как тот, кто трижды крикнул, как судья:

«О горе, горе, горе всем! О Боже!»
И чаша самого не минула сия,
Со всеми вместе был он уничтожен.



 
 


91. Louis XVI to Charles I. (1793)

The story of thy death is on my lap,
While o'er my head, not thine, the axe hangs now;
And the anguish that once cloaked thee here below
Now folds me in its black and icy wrap:

But never didst thou feel the mob's red cap
Burn like a red-hot iron on thy brow;
Lend me thy strength to bear the last sharp blow;
Lead me, O brother, through the narrow gap.

And yet, why quake? Is not the axe they hold
Above me, the portcullis of the sky?
Beyond it all is amber, rose and gold.

O brother, brother, teach me how to die;
For thou wilt be, so soon my head has rolled,
The first to greet me in eternity.



 
 


91.Людовик XVI – Карлу I. (1793)

История твоя перед глазами:
Как наяву, я вижу эшафот.
При мысли сей тоска меня гнетет,
Накатывая хладными волнами.

Одна лишь разница есть, между нами, -
Тебе не жег лба шапкой санкюлот;
Дай руку, брат, сквозь смерти хоровод
Пройду с тобой широкими шагами.

Но все ж, откуда дрожь? Ужель топор
Пугает так? Ведь я иду навстречу
Небесному огню, что тешит взор.

О брат мой! Обними за плечи
И научи принять сей приговор
Так, чтоб не стыдно было мне при встрече.



 
 


92. Gaspard Duchatel to the Convention. (1793)

See, here I am. I leave my dying bed
To give my vote, if I be still in time,
O ye who now are dooming one whose crime
Is only that a crown was on his head!

Spare him, I tell you. Let it not be said
That this young Freedom wallowed in a slime
Of blood and mud, and that the guiltless climb
The guillotine to dye our standards red.

I who am dying come to vote for life,
And hear a sea of hatred roaring high
Around a single head. The air is rife

With fear and hate. Ye cowards, vote as I,
Or on yourselves will fall the broad black knife.
I come to vote for mercy, and to die.



 
 


92. Гаспар Дюшатель – Конвенту. (1793).

Вы видите, - я здесь. Чтоб голос свой
За жизнь отдать, у смерти взял отсрочку.
Нельзя на человеке ставить точку
За то, что возвышался над тобой.

Свобода разве быть должна грозой?
Нет, нет! Она мягкосердечью дочка,
На знамени кровавой оторочкой
Не дайте стать, прошу вас всей душой.

Я тот, кто, умирая, умоляет
Быть милосердным, ненависти рев
Перекричать не в силах. Трусов стая

Сама себе глубокий роет ров;
И ей я, умирая, предрекаю,
Что хватит топоров для их голов.



 
 


93. Mademoiselle de Sombreuil to Liberty. (1793)

And if I drink this glass of human blood,
You'll spare my father? - Never, at a ball,
Foamed wine so welcome. Give; I'll drain it all.
Oh, never vintage flowed in such a flood!

You bid me drink to Freedom? Very good:
It's red as Freedom's sunset which you call
Her glorious sunrise. See, I let none fall;
For I as well as you have Freedom wooed.

O Liberty, O thou upon whose face,
Divine and pure and infinitely fair,
These men have never looked and never will,

I drink to thee in this terrific place
This toast of guiltless blood; and if my prayer
Can reach God's throne the world shall see thee still!



 
 


93. Мадемуазель де Сомбрейль – Свободе.
(1793)

А если крови выпью я стакан,
Спасу отца? Так дайте же скорее,
От влаги этой станет веселее,
Охватит опьянения дурман.

И за Свободу выпью, как гурман,
Я вижу, как закат ее алеет,
Хотя кричите вы, от слов пьянея,
Что то - рассвета буйный океан.

О ты, Свобода, чье лицо всегда
Божественно и вечно справедливо,
Не разглядеть тебя им никогда.

Я выпью за тебя до дна игриво
И Богу помолюсь, чтобы звезда
Твоя вновь вспыхнула счастливо!


 
 


94. Kosciusko to the corpse of Poland. (1796)

Now thou art dead. The sheet which Winter wove
Of whitest snow to hide thy corpse away
Is reddened through and through, and no Spring ray
Will warm thee back, O Freedom's butchered love.

And if at times thou still shalt seem to move,
'Twill be but like the dead, who, as some say,
Shift in their graves when black eclipse turns day
To unexpected night in heaven above.

Dead, dead, quite dead! Henceforward thou shalt be
A ghost that ever and anon shall come
To scare the nations at their revelry:

A sudden chill shall hush their joyous hum,
And there upon their threshold they shall see
Thy phantom standing motionless and dumb.



 
 


94. Костюшко – умершей Польше. (1796)

Увы, мертва ты. Саван белоснежный
Навечно скрыл тебя от наших глаз,
И даже солнца луч в урочный час
Не сможет сон нарушить неизбежный.

И, если даже вдруг твой дух мятежный
Подняться норовит, лишь будет пляс
Кладбищенский, смущающий подчас
В затменья дни рыдальщиц безутешных.

Мертва, мертва ты! Но уж если вдруг
Нарушишь в одночасье оживленье;
В тревоге страшной смолкнет все вокруг.

Застынув в беспокойном наважденье,
Повиснет в воздухе немой испуг,
Когда в ночи предстанешь приведеньем.



 
 


95. Lord Edward Fitzgerald to the spring of ninety-eight. (1798)

A green victorious standard is unfurled:
The bright green levies come; they come, they come,
With fife of birds and martial insect hum,
As, bud by bud, the Spring invades the world;

And every furry creature that lay curled
Between the roots of trees, asleep and numb,
Joins Nature's insurrectionary drum,
And tyrant Winter from his throne is hurled.

Thy bright green standard, O victorious Spring,
More fortunate than mine, is waving high
On every bough where thrush and linnet sing;

Nature is uttering her triumphal cry;
Fresh life is meted to each living thing, -
Save in the prisons, where the death-doomed lie.


 
 


95. Лорд Эдвард Фицджеральд – весне девяносто восьмого года. (1798)

Победно шествует зеленый стяг,
Развернутый над армией весенней
Под насекомых гуд и птичье пенье
В лесах густых, и долах, и полях.

Зверек пушистый, спящий меж коряг,
Сон крепкий поборов и онеменье,
Спешит под барабанный бой в сраженье
С Зимой, царицей ледяных ватаг.

Твои, Весна, зеленые знамена
Победоноснее, увы, моих.
На каждой ветке дуба или клена

Птиц певчих слышен триумфальный крик,
А в тюрьмах, ярким светом обделенных,
Над узником витает смерти лик.


 
 


96. The last doge to fettered Venice. (1799)

I saw a phantom sitting in her rags
Upon a throne that sea-gods wrought of old;
Her tatters, stamped with blazonry of gold,
Seemed made of remnants of victorious flags;

Her face was fair, though wrinkled like a hag's,
And in the sun, she shivered as with cold;
While round her breast she tightened each torn fold
To hide her chains, more thick than felon drags.

O Venice, in the silence of the night,
I think of when thy vessels used to bring
The gems and spices of the plundered East

Up to thy feet, and like an endless flight
Of hurrying sea-birds, on a broad white wing,
Heaped up the gift that ever still increased.



 
 


96. Последний дож – поверженной Венеции
(1799)

Видение, сидящее на троне
В отрепье жалком, видеть страшно мне.
Лохмотья в оскудевшей желтизне –
Останки достославных бастионов;

В морщинах, а красивая матрона
От холода дрожала в полусне,
И, как раба, цепь ощущая на спине,
Сдержать была не в силах боле стоны.

О, славная Венеция, в ночи
Я возвращаюсь в прошлое и вижу,
Как горы драгоценностей, парчи

Текли с Востока к твоему престижу,
А Солнце благодатные лучи
Морской владычице дарило свыше.


 
 


97. Sydney Wharton to a dose of haschich. (1804)

Thou that canst whirl me in a magic swoon
Through caverns filled with phosphorescent snakes,
Across the earth's red central lava lakes,
And on a dragon to the ice-blue moon;

Or ocean orchards which the mermen prune
With knives of gold, and where the drowned man wakes;
Or halls of ruby, brighter than the flakes
Of crimson glory that the dawn has strewn:

Vouchsafe to whirl me once again to-night,
Through endless dreams of beauty or of fear—
Through endless realms of horror or delight.

Oh, whirl me where thou wilt, —away from here,
Where all is petty, colourless, and trite,
And every minute like a dragging year!



 
 


97. Сидней Вартон – дозе гашиша. (1804)

Ты без труда затянешь в морок свой,
Где светятся в пещерах мрачных змеи,
И чрез клокочущие недра Геи
Поднимешь к сини неба ледяной.

Покажешь, как гигантский водяной
Стрижет морские травы и лилеи,
И как дворцов багряные камеи
Свет яркий излучают над волной.

Позволь же мне с тобою закружиться
И в бесконечные уйти мечты,
В одно с химерами твоими слиться

Будь то мир ужаса иль красоты,
Где нет минут унылых вереницы,
Что длятся год… и где, нет суеты.



 
 


98. Sidney Wharton to the World. (1805)

And this huge earth spin on, for ever blind,
With all the bones of beasts and of mankind,
And sapless petrifactions of the trees;

While through the lifeless plains and rigid seas,
With its triumphant dirge, the howling wind,
The only moving thing still left behind,
Should sweep the desert like an organ's keys.

Out on this tossing theatre of shame,
In which the gorgeous curtain of the dawn,
All painted o'er with trembling crocus-flame,

Is raised each day on slaves that bite and fawn,
And play their endless heart-benumbing game,
Year in, year out, Dishonour's countless spawn!



 
 


98. Сидней Вартон – миру. (1805)

О, если б свыше было мне дано
Затормозить движение светила,
Земля б давно свой ход остановила
И стало бы вокруг черным-черно;

Равнин безжизненное полотно
Язык лишь с буйным ветром находило б,
Он будто б на органе с дикой силой
Рвал клавиши с пустыней заодно.

Пусть занавес падет, - последним актом
В театре жизни станет сей рассвет,
То будет представленье без антракта –

Страшней сюжета не было, и нет,
Где раб трусливый, пусть постфактум,
С бесчестьем на потомстве ставит крест!



 
 


99. The captive of Fenestrelle to his flower. (1805)

Pale plantlet that hast sprouted up between
The loosened flagstones of my prison floor
When I well-nigh could recollect no more,
What meant on earth the very colour green;

Thou tiny sweetheart that hast never seen
The sun, nor felt the breezes of the shore;
I kneel in silent rapture and adore
Thy beauty, like the lover of a queen.

Thou art the murmurous woods, the waving corn,
The seeded grass, where babbling streamlets run,
The rosary of dewdrops on the thorn;

Thou art all Nature, with her charms each one,
When least expected, suddenly new-born
In this dull cell, to fill my heart with sun.



 
 


99. Узник Фенестрелле - своему цветку. (1805)

О мой цветок, изысканный и бледный,
Как ты пророс на каменном окне?
Зеленый цвет – в диковинку он мне,
Давно уж стерся в памяти бесследно.

Без солнца вырос ты в темнице, бедный,
Зефир тебе не снился и во сне;
Но я, склонив колени, как в огне,
К красе твоей взываю безответно.

Ты - беспрестанно шелестящий лес
И лепет ручейка неугомонный,
Ты - роз благоуханных полонез,

Природа вся и мир ее бездонный!
В тюрьму Господь послал тебя с небес,
Чтоб мой мирок тобою был наполнен!



 
 


100. Murat to his whip. (1810)

Thou post-boy's whip, thou old black knotted lash,
Which once I bartered for the lash of war,
Quitting my jogging grays, to ride afar
Destruction's sombre steed, amid the crash

Of battle-thunder and the purple splash
Of blood-pools, on that road whose milestones are
Great victories, -beneath a dazzling star, -
Whose ruts are heaps of dead that gun-wheels gash,

I keep thee that I never may forget
The smoky post-room and the coarse black bread,
The heavy boots, the saddles dripping wet,

Or that bare wooden bench, on which my head
Found quicker slumber than it now can get
Upon the satin of a royal bed.



 
 


100. Мюрат - своему хлысту. (1810)

Мой кнут, форейтора ты атрибут,
Сменил тебя я на другие плети,
На скакуне при шпаге и в колете
На месте я, во мне сражений зуд.

Там за редутом брал другой редут,
Облекся в маршальские эполеты,
Побед великих яркие отсветы
Сливались с кровью алой там и тут.

И вот держу тебя сейчас я с грустью,
Воспоминания о хлебе черном жгут.
В одежде мокрой, в старом захолустье

Сплю на скамье, под головой ты, кнут;
Уютно стало мне, ведь полной грудью,
Увы, в кровати королевской не вздохнуть.



 
 


101. Napoleon to a St. Helena leaf. (1820)

I sit and hold my empire in my hand:
Thou, shrivelled leaf, thou, thing ephemeral,
Flecked as with faded bloodstains, thou art all
The length, the breadth, the girth of my command.

I see between thy veinings every land,
From Vistula to Tagus, in my thrall:
Now crumble up within my hand, and fall
Into black dust, thou sum of all I planned.

Is that the moaning of a tropic storm?
Its roar will soothe the gnawing in my side.
The thunder growls like cannon. Legions form

Among the shifting clouds, and multiplied
Battalions rush to conquest, swarm on swarm.
Gnaw, vulture, gnaw: the Titan's firmly tied.



 
 


101. Наполеон – листу на острове Святой Елены. (1820)

Ты, как империя, в руке моей
Дрожишь, твое величье эфемерно;
Лежишь ты, сморщась на ладони мерно
Весь в пятнах крови от моих скорбей.

От Вислы и до Тахо над Европой всей
Я властвовал порой высокомерно,
И вот тебя крошу в ладони нервно,
Увидев тщетность всех своих идей.

Тропического шторма слышу стоны,
Он успокаивает в теле боль,
Мне кажется, как будто легионы,

Из облаков редуты взяли под контроль,
Спешат и жаждут битвы батальоны…
Грызи ж орел, за Прометея роль.


 
 


ПРИМЕЧАНИЯ.

2. Генрих I – морю. 1120 г
Генрих I, по прозвищу Боклерк (1068 - 1135) - четвертый сын Вильгегльма Завоевателя, Король Англии (1100 - 1135). Его единственный сын и наследник Вильгельм Аделин (1103 - 1120) погиб в 1120 году во время крушения «Белого корабля» у берегов Нормандии.

3. Рожер Сицилийский – Азелаис. 1140 г
Рожер II (1095 - 1154) - основатель и первый король
(с 1130 года) Сицилийского королевства из династии Отвилей.
Аделаида (Азалаис) Савонская (ок.1072 - 1118) - третья жена Рожера I, мать Рожера II, была регентшей при несовершеннолетних сыновьях.
Юджин Ли-Гамильтон ошибочно датировал сонет, ибо Азалаис к 1140 году уже была мертва.

4. Манфред Беневенто – сарацину с пиявками. 1155 г
Беневенто – провинция в Италии. Кем был Манфред неизвестно, возможно это король Сицилии с 1258 года, но в таком случае сонет неправильно датирован.

5. Алиенора Аквитанская – Розамунде Клиффорд. 1160 г
Алиенора Аквитанская (ок. 1122 - 1204) - королева Франции и Англии, в 1160 году была королевой Англии.
Розамунда Клиффорд (ум. 1176)  - любовница короля Англии Генриха II Плантагенета. За свою красоту она получила прозвища «Прекрасная Розамунда», т. е. «Роза мира».
По легенде Алиенора Аквитанская отравила свою удачливую соперницу. Согласно ей, король пытался спрятать Розамунду от жены в замке, а в саду вокруг него устроил непроходимый лабиринт, найти дорогу в котором можно было лишь с помощью серебряной путеводной нити. Но мстительная Алиенора смогла найти дорогу, после чего предложила Розамунде на выбор — погибнуть от кинжала или от яда. Розамунда выбрала яд. Однако данная легенда, которая нашла отражение во многих произведениях и живописных полотнах, исторически недостоверна, поскольку Алиенора в это время находилась в заключении и не могла совершить приписываемое ей преступление.

6. Блондель – Ричарду Львиное Сердце. 1149 г.
Ричард Львиное Сердце (1157 - 1199), Английский король из династии Плантагенетов.
Блондель - трувер XII в., родом из Пикардии, друг Ричарда Львиное Сердце и освободитель его из австрийского плена.
По преданию, он был любимцем короля Ричарда Львиное Сердце, учителем его в музыке и поэзии и спутником в Крестовом походе. Когда на возвратном пути из Палестины Ричард попал в руки своего злейшего врага, герцога Леопольда Австрийского и был заточен в крепость Дюрренштейн, Блондель пустился отыскивать без вести пропавшего друга. Распевая под стенами бургов известную только ему одному и Ричарду песню, он открыл, наконец, место заточения короля. Блондель поспешил в Англию и сделал все возможное, чтобы добиться выкупа Ричарда.

7. Тангейзер – Венере. 1207 г
Тангейзер - немецкий средневековый поэт периода позднего миннезанга, жизнь и личность которого стали темой для немецких народных легенд и сказаний.
Легенда гласит, что однажды миннезингер Тангейзер, идя в Вартбург на состязание певцов, увидел у Герзельберга богиню Венеру, которая завлекла его к себе в грот; там он пробыл семь лет в забавах и развлечениях. Боязнь, что он погубил свою душу, побудила его расстаться с богиней и искать отпущения грехов в Риме у папы Урбана. Папа с негодованием отказал в этой просьбе, сказав, что скорее его папский посох даст свежие побеги, чем Бог простит такого великого грешника. Тангейзер с горя вернулся к божественной, прекрасной, очаровательной Венере в Герзельберг. Тем временем посох пустил побеги, и папа велел отыскать прощённого Богом грешника - но его уже не могли найти. Тангейзер должен остаться в Герзельберге до Страшного Суда, когда Господь окончательно решит его участь. Ко входу в пещеру Герзельберга приставлен добрый гений германских сказаний, «верный Эккарт».
Лорелея - одна из дев Рейна, которые прекрасным пением заманивали мореплавателей на скалы.
Гунтрам - герой рейнского сказания «Фалкенбург».

9. Эццелино – Люциферу. 1250 г
Эццелино III да Романо (1194 - 1259) - политический деятель средневековой Италии, военачальник, синьор Вероны, Падуи и Виченцы, один из лидеров гибеллинов. Никто из тиранов не мог сравниться с Эццелино по колоссальности совершенных преступлений. Например, когда он взял Приолу, у всех жителей без различия пола и возраста были выколоты глаза, отрезаны носы и отрублены ноги, а затем они были выброшены на произвол судьбы. Другой раз да Романо запер в замке и уморил голодом целую соперничавшую с ним княжескую семью. Некоторые историки даже считают да Романо был одержимым помешательством человеконенавистничества и кровавой манией убийств.


10. Фарината дельи Уберти – завоеванной Флоренции. 1260 г.
Фарината дельи Уберти (1212-1264) - глава флорентийских гибеллинов. После победы на реке Арбии (1260) вожди тосканских гибеллинов потребовали стереть Флоренцию с лица земли. Этого не допустил Фарината, заявив, что он сначала флорентиец, а лишь затем гибеллин.

11. Донна Белла – Данте. 1265 г.
Донна Белла - мать Данте Алигьери. Данные о ней не сохранились.

12. Франческа да Риммини – Паоло Малатесте. 1270 г.
Франческа да Римини (ок. 1255 - ок. 1275) – Дочь Гвидо I да Полента, правителя Равенны, Франческа отличалась исключительной красотой. В 1275 году отец выдал её замуж за Джанчотто Малатеста. По-видимому, в расчеты Гвидо входило заключить династический союз (на это указывал в своём комментарии к «Божественной комедии» Данте Алигьери). Она полюбила младшего брата Джанчотто, Паоло Малатеста. Застав любовников на месте преступления, муж заколол обоих.

13. Пия деи Толомеи – Любви и Смерти. 1295 г.
Пия деи Толомеи - дама родом из Сиены, предположительно жившая в XIII веке и убитая своим мужем Нелло деи Панноккьески. Упоминается в «Божественной комедии» Данте Алигьери, а также во многих произведениях эпохи романтизма.
Маремма - замок, принадлежащий мужу, Пии.

14. Жак де Моле – мертвым тамлиерам. 1314 г.
Жак де Моле (1244 - 1314) - двадцать третий и последний Магистр ордена Тамплиеров. Существует легенда о проклятии де Моле. Согласно Жоффруа Парижскому, 18 марта 1314 года Жак де Моле, взойдя на костёр, вызвал на Божий суд французского короля Филиппа IV, его советника Гийома де Ногарэ и папу Климента V. Уже окутанный клубами дыма, тамплиер пообещал королю, советнику и папе, что они переживут его не более чем на год.
Личность Гийома де Ногарэ фигурирует в этой легенде по ошибке. Ногарэ скончался за год до этих событий, в марте 1313 года.

15. Риенци – Капитолийской волчице. 1320 г.
Кола ди Риенцо (1313 - 1354) - итальянский политический деятель, уроженец Рима, сын трактирщика и прачки. 20 мая 1347 г. он возглавил восстание пополанов, в ходе которого были захвачены правительственные здания на Капитолии, а Рим объявлен народной республикой. Себя Кола ди Риенцо провозгласил «трибуном свободы, мира и справедливости». Тиранические методы правления Колы ди Риенцо вызвали 8 октября 1354 г. восстание населения Рима, во время которого Кола ди Риенцо был убит.
Публий Корнелий Сципион (ок. 235-183 до н. э.) - великий римский полководец.
Капитолийская волчица - этрусская бронзовая скульптура. Изображает волчицу, вскармливающую молоком двоих младенцев - Ромула и Рема.

16. Лаура – Петрарке. 1345 г
Лаура де Нов (1308 - 1348) - возлюбленная великого поэта Франческо Петрарки, которую он воспевал во множестве стихов, считающихся вершиной в развитии итальянского сонета. Она имела большую семью, была достойной супругой и рано умерла.

17. Педро Справедливый – Инес де Кастро. 1336.
Педру I Справедливый (1320 - 1367) - король Португалии с 1357г.
Инес де Кастро(1325 - 1355) - фаворитка португальского короля Педру I, после смерти признанная его женой.
Согласно известной легенде, Педру I приказал вынуть из могилы тело Инес де Кастро, облечь его в королевские одеяния, надеть корону, посадить на трон и оказывать королевские почести, присягая на верность посредством целования руки её трупа. В 1361 году тело Инес де Кастро торжественно перенесли из монастыря св. Клары в Коимбре и захоронили в саркофаге в монастыре Алкобаса. Дон Педру I умер 18 января 1367 года и, согласно завещанию, был похоронен напротив своей возлюбленной.

18. Жанна Буржская – своему господину. 1370 г.
Персонаж не известен, но, видимо, это ведьма обращающаяся, к дьяволу.

19. Король Кипра – своей супруге. 1399 г.
Жан II де Лузиньян(1375 - 1432) - король Иерусалима, Кипра и Киликийской Армении с 1398 по 1432 годы.

20. Герцог Миланский – звукам и теням. 1430.
Филиппо Мария Висконти (1391-1447) - герцог Милана в (1412 – 1447) годах. Он был жестоким и параноидальным правителем, очень чувствительным к своему уродству (последствия родовой травмы). Когда жена (Беатриче ди Тенда) начала слишком сильно интересоваться государственными делами, Филиппо Мария обвинил её в супружеской измене и в 1418 году обезглавил в замке Бинаско.

21. Голос - Карлу VII. 1431 г.
Карл VII Французский (1403 -1461) - король Франции с 1422 г. В 1423 г. он был разбит англичанами при Креване, в 1424 г. при Вернейле. В 1427 г. англичане дошли до Луары и осадили Орлеан; Карл готовился бежать в Дофине. В эту критическую минуту явилась Жанна Д’Арк. В мае 1429 г. она освободила Орлеан; англичане отступили к Парижу. Малочисленное французское войско, ядро которого составляли шотландские стрелки, разбило под предводительством Жанны англичан при Пате и взяло Реймс. 17 июня Карл был там торжественно коронован. После неудачной попытки взять Париж Карл удалился в сопровождении своих фаворитов в Шинон и ничего не предпринял для спасения Жанны, когда она была взята в плен англичанами. Но казнь Орлеанской девы не помогла англичанам: национальное чувство, ею пробужденное, уже не могло быть подавлено. В 1436 г. Париж открыл ворота французам; английский гарнизон должен был сдаться. Король лично участвовал во взятии Монтеро и в ноябре 1436 г. совершил торжественный въезд в столицу. Затем французы понемногу отняли у англичан все крепости (за исключением Кале) и окончательно уничтожили английское могущество во Франции в битве при Кастильоне 17 июня 1452 г.

22. Карманьола - Венецианской Республике. 1432 г.
Франческо Буссоне да Карманьола(1390 -1432) – известный кондотьер, прославившийся на службе Миланскому герцогству и Венецианской республике.
В июле 1431 года миланцы разбили венецианский флот на реке По, недалеко от лагеря Карманьолы, который не успел прийти на помощь. После того, как в октябре того же года войскам Карманьолы не удалось взять практически незащищённую Кремону, сенат Венеции решил избавиться от генерала.
Представ перед Советом десяти, он был обвинён в измене, арестован, заключён в тюрьму, подвергнут пыткам и приговорён к смерти.
Совет десяти - высший судебный Венецианской Республики, в ведении которого находились шпионаж, допросы и тюрьмы.

23. Джулиан Маласпада - ложному Ипполиту. 1450 г.
Персонаж этого сонета не известен.

24. Элинор Брэкен - Маргарет Грэй. 1460 г.
Персонажи и этого сонета не известны.

25. Леонардо Да Винчи о своих змеях. 1480 г.
Речь идет о незаконченной картине Леонардо «Голова Медузы».

26. Ла Балю - Людовику XI. 1480 г.
Жан Ла Балю (1421 - 1491) - любимец французского короля Людовика XI, который, несмотря на распутную жизнь Ла Балю, обеспечил ему в 1468 году шапку кардинала. Позже стал интриговать в интересах Карла Смелого, за что был на 11 лет заточён в темнице. Считается, что кардинала посадили в выдуманную им самим железную клетку в восемь квадратных футов; там он просидел 11 лет.
Людовик XI (1423 - 1483) – король Франции с 1461 года.

27. Лоренцо Медичи – своей последней осени. 1491 г.
Лоре;нцо ди Пьетро де Ме;дичи «Великоле;пный» (1449 - 1492) - флорентийский государственный деятель, глава Флорентийской республики в эпоху Возрождения, покровитель наук и искусств, поэт. Лоренцо Медичи умер после продолжительной болезни, в возрасте 43 лет.

28. Луи де Линьи – Леоноре Альтамура. 1495 г.
Луи II де Люксембург граф Линьи(1467-1503) - граф де Линьи, герцог Андрии, принц Альтамуры, великий камергер Франции. В 1492 женился на Элеоноре де Геваре дель Бальцо.

29. Александр VI - Чезаре Борджиа. 1497 г.
Александр VI (Родриго Борджиа, 1431-1503) - папа римский с 1492 г.
Чезаре Борджиа (1475 - 1507) - внебрачный сын Александра VI и Ваноццы де Каттани. Предназначенный отцом к духовной карьере, Чезаре получил шапку кардинала. Однако он завидовал успехам старшего брата Джованни (1474 - 1497), папского полковника, гонфалоньера церкви, герцога Гандийского. 14 июня 1497 г. тело Джованни было вынуто из Тибра, пронзенное девятью ударами шпаги. Сразу же распространились слухи о том, что убийство совершил Чезаре Борджиа. Подавленный папа был бессилен наказать его.

30. Рабби Ниссим - Богу потопов. 1497 г.
Персонаж данного сонета не известен.

31. Лодовико Сфорца - Беатриче д'Эсте. 1498 г.
Лодовико Мария Сфорца (1452 - 1508) - герцог Милана из династии Сфорца. Покровительством герцога пользовались такие выдающиеся представители итальянского Ренессанса как Леонардо да Винчи, Донато Браманте, Лука Пачоли. Миланский при нем двор стал самым блестящим не только в Италии, но и в Европе. В 1491 г. Моро женился на дочери герцога Феррары красавице Беатриче Д’Эсте, герцогине де Бари (1475 - 1497).

32. Савонарола - своей судьбе. 1498 г.
Савонарола Джироламо (1452 -1498) - итальянский религиозный проповедник и реформатор эпохи Возрождения. В 1497 году Савонарола был отлучен от церкви. В ответ Савонарола выступил с призывом созвать церковный собор для низложения папы. Не желая идти на разрыв с Римом, флорентийская синьория арестовала Савонаролу, ему были предъявлены обвинения религиозно-политического характера. По приговору синьории он был повешен, а труп его сожжен. Религиозные проповеди Савонаролы были впоследствии использованы сторонниками Реформации.

33. Лука Синьорелли - сыну. 1500 г.
Лука Синьорелли (ок. 1445/1450 - 1523) - итальянский художник эпохи раннего Возрождения. Дж. Вазари писал: «Когда в Кортоне был убит его сын, красавец лицом и телом, которого он очень любил, Лука, в таком горе, велел раздеть его донага и с величайшей твердостью духа, не рыдая и не проливая слез, написал его, дабы навеки собственными руками запечатлеть образ того, кого природа ему дала, а враждебная судьба у него отняла».

34. Колумб - своим оковам. 1502 г.
Христофор Колумб (1451 - 1506) - мореплаватель, в 1492 году, открывший для европейцев Америку.
Во время третьей экспедиции в 1500 г. королевская чета направила на Эспаньолу с неограниченными полномочиями своего представителя Франсиско де Бобадилью. Тот взял в свои руки всю власть на острове, арестовал Христофора Колумба вместе с братьями, заковал их в кандалы и отправил в Испанию. Однако по их прибытии, местные финансисты смогли убедить королевскую чету снять обвинения с Колумба.

35. Зара – возлюбленной. 1503 г.
Персонаж сонета не известен.

37. Васко да Гама - духу бурь. 1504 г.
Васко да Гама (1460/1469 - 1524) - знаменитый португальский мореплаватель. - первым обогнул мыс Доброй Надежды, проник в Индийский океан, и в 1498 г. открыл морской путь в Индию. В 1502–1503 гг. да Гама возглавил вторую экспедицию, основавшую в Индии португальскую колонию.

38. Катерина Талбот - своему ребенку. 1510 г.
Персонаж сонета не известен.
39. Бальбоа - тихому океану. 1513 г.
Васко Нуньес де Бальбоа (1475 - 1519) - испанский конкистадор, который основал первый европейский город на американском континенте и первым из европейцев вышел на американский берег Тихого океана.
Китс в своем Сонете о Гомере Чепмена изображает Кортеса первооткрывателем Тихого океана. Это ошибка. Бальбоа исследовал Панамский перешеек и обнаружил Тихий океан за шесть месяцев до того, как Кортес покинул Кубу и высадился в Центральной Америке (прим. автора).

40. Доктор Фауст - Елене Троянской. 1520 г.
Иоганн Фауст - герой немецкой легенды, возникшей в период Реформации; ученый, заключивший союз с дьяволом ради знаний, богатства и мирских наслаждений.
Елена Троянская - дочь Зевса и Леды, славившаяся необыкновенной красотой, из-за которой, согласно «Илиаде» Гомера, началась Троянская война. В одних вариантах легенды о Фаусте Елену приводит к ученому Мефистофель, и она выступает причиной заключения сделки с дьяволом, в других — Фауст сам вызывает Елену из забвенья для показа сторонним лицам.

42. Понсе де Леон - источнику вечной юности. (1520).
Хуан Понсе де Леон (ок. 1460 - 1521) - испанский конкистадор. В поисках легендарной страны Бимини, где бьет «источник вечной молодости», исследовал Багамские острова, открыл Флориду и Гольфстрим. Его имя носит город Понсе на о. Пуэрто-Рико.

44. Кардинал Уолси – своему псу. 1530 г.
Томас Уолси (1471–1530) — кардинал, архиепископ Йоркский и канцлер английского короля Генриха VIII. Сын мясника, он изучал в Оксфорде богословие и стал приходским, а потом придворным священником. Возведенный в сан архиепископа и кардинала, он получил высокую должность канцлера в государстве и пользовался громадной властью. В октябре 1529 г. Уолси должен был внезапно отдать государственную печать, оставить свой лондонский дворец и удалиться в загородное имение Генрих VIII помиловал Уолси и приказал ему удалиться в йоркское епископство. Вскоре, однако, король приказал вновь арестовать Уолси как государственного преступника, и привезти его в Лондон. Но дороге он заболел и умер.

45. Микеланджело - своей статуе Дня. 1535 г.
Речь в сонете идет об одной из фигур скульптурной группы в усыпальнице семейства Медичи, созданной Микеланджело Буонаротти (1475–1564). Это лишенные портретного сходства статуи герцогов Лоренцо и Джулиано и четыре аллегорические фигуры, лежащие на саркофагах под статуями и олицетворяющие День, Ночь, Утро и Вечер.

46. Сэр Томас Мор - жене. 1535 г.
Томас Мор (1478/1480 - 1535) - английский писатель, государственный деятель, крупнейший представитель раннего Возрождения в Англии. В 1523 г. по рекомендации короля Мор стал спикером парламента, затем канцлером герцогства Ланкастерского, а в 1529 г. - канцлером королевства. В 1529 - 1532 гг. Мор занимал эту высшую государственную должность. Будучи католиком, он отказался дать присягу Генриху VIII как «верховному главе» английской церкви, за что был брошен в Тауэр (1534) и затем казнен.

47. Филиппо Строцци - герцогу Козимо. 1538 г.
Филиппо Строцци (1489 - 1538) - флорентийский кондотьер и банкир, член рода Строцци. В 1537 году, Строцци собрал армию, включавшую флорентийских изгнанников, и вышел в поход на Флоренцию из Франции. Войско сначала было остановлено при Сестрино армией, спешно набранной Козимо Медичи (1519 - 1574), недавно ставшим новым герцогом. Решающее сражение произошло 1 августа 1537 года при Монтемурло. Армия герцога, с поддержкой испанцев, одержала победу. Детали его кончины неясны: он умер в крепости святого Иоанна Крестителя во Флоренции.

48. Лютер к мухе. 1540 г.
Мартин Лютер (1483 - 1546) - сын рудокопа, христианский богослов. Положил начало Реформации выступлением в Виттенберге (1517) с 95 тезисами против индульгенций, отвергавшими основные догматы католицизма. Лютер отличался исключительным суеверием и свои религиозные сомнения всегда приписывал дьявольскому искушению.

49. Чезаре Галетти - Ариосто. 1540 г.
Лодовико Ариосто (1474 - 1533) - итальянский поэт и драматург эпохи Возрождения.
Чезаре Галлетти - итальянский переводчик XVI в.

50. Бенвенуто Челлини - натурщице. 1545 г.
Бенвенуто Челлини (1500 - 1571) - выдающийся итальянский скульптор, ювелир и живописец. Во время осады Рима войсками императора Карла V под начальством Шарля Бурбона, Челлини, по его словам, убил Бурбона выстрелом из мушкета и принца Оранского из пушки. Сонет посвящен созданию Челлини скульптуры «Персей, держащий голову Медузы Горгоны» (1545 - 1553).

51. Фаллопий - ланцету. 1550 г.
Габриэль Фаллопий (1523 - 1562) - итальянский врач и анатом эпохи Возрождения.


52. Леди Джейн Грей - цветам и птицам. 1553 г.
Джейн Грей (1537 - 1554) – некоронованная королева Англии с 10 по 19 июля 1553 года, в народном предании — «королева девяти дней». После смерти Эдуарда она была провозглашена королевой в Лондоне, а Мария возглавила вооружённый мятеж в Восточной Англии. Девять дней спустя Тайный совет, оценив соотношение сил, низложил Джейн и призвал на трон Марию. Джейн Грей и её муж были заключены в Тауэр, приговорены к смерти за измену и семь месяцев спустя обезглавлены.

53. Святая Тереза - Небесным Вратам. 1555 г.
Тереза Авильская (1515 - 1581) - испанская монахиня-кармелитка, католическая святая, создательница орденской ветви «босоногих кармелиток». Единственная женщина, причисленная к Отцам и Учителям Церкви и удостоенная степени доктора богословия, Тереза принадлежала к одному из древнейших дворянских родов кастильского города Авилы.

55. Шатлар - Марии Стюарт. 1563 г.
Мария Стюарт (1542 - 1587) - королева Шотландии.
Пьер де Шатлар (1540 - 1563) - поэт при французском дворе Марии Стюарт, который последовал за ней в Шотландию. Шатлар был до безумия влюблен в Марию и несколько раз тайно проникал в ее апартаменты. За это он был обезглавлен в Сент-Андрусе.

56. Дон Карлос - Елизавете Валуа. 1565 г.
Дон Карлос (1545 - 1568) - наследник испанского престола, сын короля Испании Филиппа II и его первой жены Марии Португальской. Ввиду психической неуравновешенности принц был заключён в тюрьму собственным отцом в начале 1568 года, где оставался в течение следующих шести месяцев вплоть до своей смерти. В 1556 году мальчик был провозглашён принцем Астурийским, а три года спустя его обручили с Елизаветой Валуа, старшей дочерью короля Франции Генриха II и Екатерины Медичи, однако несколькими месяцами позднее из политических соображений она была выдана замуж за его отца Филиппа II.

57. Максимилиан Арнольфини - Лукреции Буонвизи. 1580 г.
Лукреция Буонвизи (1572 -?) - дочь Винченцо Мальпильи из Лукки. В девичестве у Лукреции возник роман с дворянином из Лукки по имени Максимилиан Арнольфини (ок. 1570 - ок. 1629). Этот роман не получил одобрения ее родителей, и в 1591 г. она была выдана замуж за Лелио Буонвизи (1566 - 1593). Меньше, чем через год после свадьбы, Лукреция возобновила близость с Арнольфини и тот решил избавиться от ее мужа. Вечером 5 июня 1593 г. его люди напали на Лелио Буонвизи. Расследование причин смерти Лелио выявило роль Максимилиана. Тот бежал, но был заочно приговорен к смертной казни. Лукреция, чтобы избежать обвинения в соучастии, постриглась в монахини, и закончила свои дни в женском монастыре. Арнольфини 22 года находился в бегах, потом возвратился в Лукку и был схвачен. На это раз синьория приговорила его к пожизненному заточению.

58. Филипп II – океанскому ветру. 1588 г.
Филипп II (1527–1598) — король Испании с 1556 г. В 1588 он послал в Англию Непобедимую армаду (флот из 130 больших военных кораблей), чтобы вернуть Великобританию в лоно католицизма и наказать королеву Елизавету за казнь Марии Стюарт. Испанский флот погиб от бури и удачных нападений оборонительной английской эскадры. Филипп принял известие об этом несчастье с необыкновенным наружным спокойствием, но на деле, как это было ясно для приближенных, гибель армады сильно угнетала его.

59. Беатриче Ченчи – Небу и Земле. 1598 г.
Беатриче Ченчи (1577 - 1599) - дочь римского аристократа Франческо Ченчи (1527 - 1598), обвиненная в его убийстве, героиня одного из знаменитейших итальянских уголовных процессов, прославившаяся красотой и мужественным поведением во время расследования и казни.
Красота Беатриче и ее страшная участь сделали ее предметом многочисленных произведений литературы. Самым известным является трагедия П. Б. Шелли «Ченчи» (1819).

60. Вечный жид - Риму. 1600 г.
Вечный жид (Агасфер) - иудей-ремесленник, мимо дома которого вели на распятие Иисуса Христа, несшего Свой Крест, отказал Иисусу и оттолкнул Его, когда Он попросил позволения прислониться к стене его дома, чтобы отдохнуть, за это Агасфер был осужден на вечные скитания и вечное презрение со стороны людей.

63. Ганс Бромий - самому себе. 1602 г.
Персонаж сонета не известен.

64. Сэр Уолтер Рэли - щеглу в клетке. 1608 г.
Уолтер Рэли (ок. 1552 - 1618) - английский придворный, государственный деятель, поэт и писатель, историк, моряк, солдат и путешественник, фаворит королевы Елизаветы I. Обвиненный в причастности к заговору против вступления Якова I на английский престол в пользу Арабеллы Стюарт, был приговорен к смерти, а затем (без отмены приговора) заключен в Тауэр (1604). Казнен в 1618г.

65. Доминго Лопес – своему Спасителю. 1610 г.
Персонаж не известен.

66. Арабелла Стюарт – неувиденной весне. 1612 г.
Арабелла Стюарт (1575 - 1615) - дочь Чарльза Стюарта, графа Леннокса, и Елизаветы Кавендиш, претендентка на английский престол после смерти королевы Елизаветы I. Скончалась в Тауэре от нервного и физического истощения 25 сентября 1615 г.

67. Пилигрим с «Мэйфлауэра» – исчезнувшим утесам. 1620 г.
«Мэйфлауэр» - трехмачтовый барк, на котором группа английских пуритан, называвших себя «пилигримами», пересекла в 1620 г. Атлантический океан и основала Плимутскую колонию, первое британское поселение в Северной Америке, положившее начало колониям Новой Англии.

68. Герцогиня Сальвиати – Катерине Каначчи. 1628 г.
Герцогиня Сальвиати (?- 1686) - Вероника Чибо, происходившая из знатной тосканской семьи и вышедшая в 1628 г. замуж за Якопо Сальвьяти, герцога Сан-Джулиано. Через несколько лет Вероника решила расправиться с любовницей мужа, 20-летней Катериной Каначчи. Тела Катерины и ее служанки были расчленены и брошены в сточные воды; убийцы сохранили лишь голову Катерины. Убийцы Катерины были найдены и казнены, а Веронику муж запер на своей вилле Чербоне, где она и прожила в заключении до самой смерти.

69. Тилли - духам истребленья. 1631 г
Иоганн Церклас Тилли (1559 - 1632) - фельдмаршал, знаменитый полководец Тридцатилетней войны. Тилли родился в Испанских Нидерландах в 1559 году, происходил из знатной фамилии, жившей близ Брюсселя. Воспитание получил в иезуитской школе, внушившей ему религиозный фанатизм.

70. Ликид – Мильтону. 1637 г.
Джон Мильтон (1608–1674) - выдающийся английский поэт; родился в Лондоне. В 1652 г. Мильтон ослеп. Для Мильтона наступило полное одиночество - и вместе с тем время величайшего творчества. Этот последний период его жизни, от 1660 до 1674 г., ознаменовался тремя гениальными произведениями: «Потерянный рай», «Возвращенный рай» и «Самсон-воитель».
Ликид- имя пастуха в античных пасторалях.

71. Галилей - Земле.1638 г.
Галилео Галилей (1564 - 1642) - итальянский физик, механик и астроном, поэт, филолог и критик.

72. Мазаньело - герцогу д’Аркосу. 1647 г.
Мазаньелло Томазо Аньелло (1623 - 1647) - итальянский рыбак, вождь народного восстания в Неаполе в июле 1647 г. Неаполитанское население изнемогало под бременем налогов и вымогательств со стороны испанского правительства. Притеснения приняли особенно невыносимый характер, когда во главе управления стал герцог д’Аркос.
Герцог д’Аркос, Понсе де Леон Родриго (1602 - 1672) - вице-король Неаполитанского королевства с начала 1646 г. Не сумев предотвратить восстание Мазаньелло, он оказался неспособен и подавить его; в январе 1648 г. д’Аркос сдал свои полномочия и покинул Неаполь.

73. Исаак Уолтон - реке и ручью. 1650 г.
Исаак Уолтон (1593 - 1683) - английский писатель, написавший книгу «Искусный рыболов» - экскурс для любителей рыбалки.

74. Филипп IV - своему брадобрею. 1660 г.
Филипп IV (1605-1665) - испанский король с 1621 г. Вступил на престол 17-летним юношей, но не имел ни охоты, ни способностей к государственной деятельности.

75. Мадам де Бренвилье - своему искусству. 1675 г.
Мари Мадлен Дрё д’Обре, маркиза де Бренвилье (1630 - 1676) - известная французская отравительница. В 1676 г. маркиза была подвергнута водяной пытке (ей в горло влили 16 пинт воды), а затем обезглавлена и сожжена на костре.

76. Ювелир Кардильяк - своим рубинам. 1680 г.
Рене Кардильяк; герой новеллы Э. Т. А. Гофмана «Мадемуазель де Скюдери» - золотых дел мастер, который совершает убийства заказчиков, так как не в силах расстаться со своими творениями.

77. Карлик Бижу - курфюрстине Марии. 1690 г.
Персонажи сонета не установлены.

78. Карл II Испанский - приближающейся смерти. 1700 г.
Карл II Одержимый (1661 - 1700) - испанский король с 1165 г. Последний Габсбург на испанском престоле, он из-за дурной наследственности отличался болезненностью и уродством, страдал эпилептическими припадками.

79. Капитан Кидд - своему золоту. 1701 г.
Вильям Кидд (ок. 1645 - 1701) - родился в Шотландии. Вошел в историю, как один из самых кровожадных и удачливых пиратов. Был повешен в 1701 г.

80. Александр Селкирк - своей тени. 1708 г.
Александр Селкирк (1676 - 1721) - шотландский моряк, 4 года и 4 месяца проживший на необитаемом острове и ставший прототипом Робинзона Крузо.

82. Страдивари - незавершенной скрипке. 1710 г.
Антонио Страдивари (1644 - 1737) - знаменитый мастер струнных инструментов, ученик Николо Амати.

83. Даниэль Форд о самоубийстве. 1740 г.
Персонаж сонета не известен.

84. Латюд - своим крысам. 1750 г.
Жан Анри де Латюд (1725 - 1805) - знаменитый авантюрист. Латюд провел в заключении около 35 лет, где в одиночестве пытался дрессировать крыс.

86. Джеймс Ватт - духу, сидящему в чайнике. 1765 г.
Джеймс Ватт (1736 - 1819) - выдающийся шотландский инженер, изобретатель-механик.

87. Чарльз Эдуард - последнему другу. 1777 г.
Чарльз Эдуард Стюарт (1720 -1788) - принц изгнанной династии Стюартов, известный также как Юный шевалье, Красавец принц Чарли и Младший претендент. С 1785 г. принц Чарльз жил во Флоренции и Риме и пил запоем; от пьянства и умер.

88. Дэнис Браун - Мэри Холт. 1780 г.
Персонажи не известны.

89. Воздухоплаватель Розье - Бенджамину Франклину. 1785 г
Жан Франсуа Пилатр де Розье (1756 - 1785) - французский химик, физик и воздухоплаватель.
Бенджамин Франклин (1706 - 1790) - американский просветитель, ученый и государственный деятель.

90. Казотт за званым ужином. 1788 г.
Жак Казотт (1719 -1792) - французский писатель. В знаменитом «Пророчестве Казотта» рассказывается о бывшем в 1788 г. обеде у знатного вельможи, на котором Казотт каждому из присутствующих (Шамфор, Бальи, Кондорсе, Руше и др.) предсказал, что их ожидает в недалеком будущем.

91. Людовик XVI - Карлу I. 1793 г.
Людовик XVI (1754 - 1793) - король Франции. После победы Французской революции был присужден Конвентом к смертной казни большинством 383 голосов против 310. Приговор был приведен в исполнение 21 января 1793 г.
Карл I Стюарт (1600 -1649) - король Англии, Шотландии и Ирландии. Его политика абсолютизма и церковные реформы вызвали восстания в Шотландии и Ирландии и Английскую революцию. Предстал перед судом из 135 комиссаров во главе с юристом Джоном Брэдшо, который признал Карла виновным как тирана, изменника и врага отечества и присудил его к смерти. 30 января 1649 г. Карл был обезглавлен в Уайтхолле.

92. Гаспар Дюшатель - Конвенту. 1793 г.
Гаспар-Северин Дюшатель (1766 - 1793) - землевладелец, депутат Конвента от департамента Де-Севр, жирондист. Прославился тем, что, прикованный к постели недугом, велел принести себя в Конвент и проголосовал за сохранение жизни Людовика XVI, чем вызвал смех Марата.

93. Мадемуазель де Сомбрейль - Свободе 1793 г.
Мадемуазель Мари де Сомбрейль (1768 - 1823) - героиня Французской революции. Во время резни аристократов она выпила стакан человеческой крови «за народ», чтобы восставшие пощадили ее отца.

94. Костюшко - умершей Польше 1796 г.
Тадеуш Костюшко (1746 -1817) - польский политический и военный деятель. Один из руководителей патриотических сил, боровшихся за возрождение Польши.

95. Лорд Эдвард Фицджеральд - весне девяносто восьмого года. 1798 г.
Лорд Эдвард Фицджеральд (1763 - 1798) - ирландский аристократ, исследователь Нового Света, один из главных организаторов Ирландского восстания 1798 г. против английского владычества. В возрасте 34 лет он умер от ран и был похоронен на кладбище при одной из дублинских церквей.

96. Последний дож - поверженной Венеции. 1799 г.
Лодовико Манин (1726 - 1802) - последний (120-й) дож Венеции (1789 - 1797). Под давлением Наполеона подписал отречение от власти в пользу буржуазного муниципалитета.

97. Сидней Вартон - дозе гашиша. 1804 г.
Персонаж сонета не известен.

99. Узник Фенестрелле - своему цветку. 1805 г.
Фенестрелле - крепость, находящаяся в итальянском городе Савона на склоне горы.

100. Мюрат - своему хлысту. 1810 г.
Иохаим Мюрат (1767 - 1815) - знаменитый наполеоновский маршал, король Неаполитанского королевства с 1808 г., был женат на сестре Наполеона.

101. Наполеон - листу на острове Святой Елены. 1820 г.
Наполеон Бонапарт (1769 - 1821) после поражения при Ватерлоо и вторичного отречения от трона 22 июня 1815 г., был сослан на остров Святой Елены, находящийся в Атлантическом океане между Африкой и Южной Америкой.