С. Я. Маршак - Искусство поэтического портрета

"Перевод, переводить, переводчик" - как мало, в сущности, соответствуют эти общепринятые, узаконенные обычаем слова тому содержанию, которое мы вкладываем в понятие художественного, поэтического перевода.

Мы переводим стрелки часов, переводим поезд с одного пути на другой, переводим по почте или по телеграфу деньги.

В слове "перевод" мы ощущаем нечто техническое, а не творческое. Пожалуй, оно вполне оправдывает себя в тех случаях, когда относится к переводу документа, письма или устной речи с одного языка на другой.

Иное дело - художественный перевод, немыслимый без затраты душевных сил, без воображения, интуиции, - словом, без всего того, что необходимо для творчества.
А между тем и нотариальный перевод, скрепленный печатью " с подлинным верно", и перевод "Божественной Комедии" Данте определяются одним и тем же термином, несколько суховатым и в известной мере принижающим достоинство этого литературного жанра.

Кстати, и самое слово "перевод" - переводное.
Но дело не в терминах. Пусть это искусство называется каким угодно словом, лишь бы только и переводчики и читатели представляли себе с достаточной ясностью всю сложность и трудность мастерства, которое призвано воспроизводить на другом языке сокровенные мысли, образы, тончайшие оттенки чувств, уже нашедшие свое предельно точное выражение в языке подлинника.

Мы знаем, что даже замена одного слова другим в стихах или в художественной прозе весьма существенна. В переводе же не одно, а все слова заменяются другими, да еще принадлежащими иной языковой системе, которая отличается своей особой структурой речи, своими бесчисленными причудами и прихотями.

Когда-то академик А.Ф. Кони, говоря о том, какое значение имеет порядок, в котором расположены слова, и как меняется смысл и характер фразы от их перемещения, подтвердил свою мысль замечательным примером перестановки двух слов:
"Кровь с молоком" - и "молоко с кровью".

А ведь словесный порядок всегда изменяется при переводе на другой язык, подчиненный своему синтаксису. Да и сами-то слова приблизительно одного значения существенно отличаются в разных языках своими оттенками.
Таким образом, у неосторожного переводчика всегда может получиться "молоко с кровью".

Чтобы избежать этого, необходимо знание чужого языка и, пожалуй, еще более основательное знание своего. Надо так глубоко чувствовать природу родного языка, чтобы не поддаться чужому, не попасть к нему в рабство. И в то же время русский перевод с французского языка должен заметно отличаться стилем и колоритом от русского перевода с английского, эстонского или китайского.

При переводе стихов надо знать, чем жертвовать, если слова чужого языка окажутся короче слов своего.
Иначе приходится сжимать и калечить фразу.

Так случилось, например, с поэтом Бальмонтом при переводе прекрасного стихотворения Томаса Гуда "Мост вздохов".

Еще несчастливая
Устала дышать.
Ушла, торопливая,
Лежит, чтоб не встать.

Это непонятное "еще несчастливая" поставлено здесь вместо "еще одна несчастная", но слово "одна" не влезало в строку, как в переполненный автобус.
По выражению Маяковского, переводчик здесь "нажал и сломал".

Еще более похож на "молоко с кровью" перевод гетевского стихотворения "Паж и мельничиха", сделанный когда-то Фетом.

Паж:
Куда ж ты прочь?
Ты мельника дочь, -
А звать-то как?

Дочь мельника:
Лизой.

Паж:
Куда же? Куда?
И грабли в руке!

Дочь мельника:
К отцу, налегке,
В долину ту, книзу.

Паж:
Одна и идешь?

Дочь мельника:
Сбор сена хорош,
Так грабли несу я;
А там же, в саду,
Я спелые груши найду,
И их соберу я.

Из-за тесноты стихотворного размера простой и толковый вопрос: "Куда ты идешь?" - превратился в очень невразумительную фразу: "Куда ж ты прочь?" - и весь диалог стал похож на разговор двух глухих.

Фет был замечательным русским поэтом и прекрасно переводил древних поэтов. Талантливым лириком - да и переводчиком - был Константин Бальмонт. Но, очевидно, в приведенных выше примерах оба они нечаянно впали в инерцию механического перевода, и стихотворный размер подлинника оказался у них "прокрустовым ложем", искалечившим заодно и переводимые стихи, и русский синтаксис.

Есть старая и вполне справедливая поговорка: "Мыслям должно быть просторно, а словам тесно". Она означает, что мысль в художественном произведении должна быть большая, а слов - возможно меньше.

Однако печальные примеры неудачных стихотворных переводов, отнюдь не опровергая старой поговорки, учат нас, что и словам не должно быть в стихах слишком тесно. Нужен простор, чтобы слова не комкались, не слипались, нарушая благозвучие и здравый смысл, чтобы не терялась живая и естественная интонация и чтобы в строчках оставалось место даже для пауз, столь необходимых лирическим стихам, да и нашему дыханию.

Но дело не только в технике перевода.
Высокая традиция русского переводческого искусства всегда была чужда сухого и педантичного буквализма.

Любопытно, что впервые предостерег российских переводчиков от стремления к рабской точности Петр Первый. В своем указе Никите Зотову о том, каких ошибок следует избегать при переводе иностранных книг, он говорит:
"...не надлежит речь от речи хранить в переводе, но точию, сенс выразумев, на своем языке так писать, как внятнее может быть"*.

В этом указе, подписанном в г. Воронеже, в 25-й день, февраля 1709 года, с необыкновенной простотой, суровостью и лаконизмом выражено основное правило переводческой работы: выразумев сенс - смысл, суть, писать на своем языке как можно внятнее.

Петровский указ имел в виду перевод книг по фортификации. Однако в не меньшей степени относится он к художественному переводу в прозе или в стихах.
Обращаясь к переводчику, Сумароков писал ("О русском языке"):

...Хотя перед тобой в три пуда лексикон,
Не мни, чтоб помощь дал тебе велику он.
Коль речи и слова поставишь без порядка.
И будет перевод твой некая загадка,
Которую никто не отгадает ввек,
То даром, что слова все точно ты нарек,
Не то, творцов мне дух яви и силу точно...

Но, пожалуй, короче и лучше всех сказал о ложной точности Пушкин в своем отзыве на перевод "Потерянного Рая", сделанный Шатобрианом:

"Нет сомнения, что, стараясь передать Мильтона слово в слово, Шатобриан, однако, не мог соблюсти в своем преложении верности смысла и выражения. Подстрочный перевод никогда не может быть верен".

Главный недостаток Шатобрианова перевода - буквальность, не способную передать поэтический смысл и выразительность подлинника, - Пушкин объясняет тем, что труд этот "есть торговая спекуляция. Первый из современных французских писателей, учитель всего пищущего поколения... Шатобриан на старости лет перевел Мильтона для куска хлеба..."

Что ж, говоря по совести, литераторы нередко занимались переводами ради заработка.
Но если вы внимательно отберете лучшие из наших стихотворных переводов, вы обнаружите, что все они - дети любви, а не брака по расчету, что нельзя было в свое время и придумать лучшего переводчика для "Илиады", чем Гнедич, лучшего переводчика для "Одиссеи", чем Жуковский, лучшего переводчика для песен Беранже, чем Курочкин.

Вы обнаружите, что перевод трилогии Данте был жизненным подвигом Дмитрия Мина и Михаила Лозинского, а переводы из Гейне - подвигом Михаила Илларионовича Михайлова.

Вы увидите, какое место занимает в поэтическом хозяйстве Бунина "Песнь о Гайавате" Лонгфелло, "Каин" Байрона и "Леди Годива" Теннисона. Вы почувствуете, как счастливо сочеталось глубокое знание Италии с безупречным вкусом в переводе "Декамерона", сделанном Александром Веселовским. Вы поймете, что значил "Фауст" Гете для Пастернака, Уолт Уитмен для К. Чуковского, Ронсар для Левика, Сервантес и Рабле для Любимова.

Перевод замечательных стихов или прозы является важным событием - этапом в жизни литературы и авторов перевода.
Однако у нас еще нередки случаи, когда издательства затевают и осуществляют в довольно короткий срок полное или чуть ли не полное собрание сочинений какого-нибудь иностранного поэта-классика или современного поэта, только отчасти пользуясь отбором уже существующих переводов, но главным образом рассчитывая на заказ новых. В результате чаще всего появляются более или менее грамотные, но весьма посредственные переводы, бессильные передать прелесть, своеобразие и величие подлинника.

И это не мудрено. Истинно поэтические переводы надо копить, а не фабриковать. Изготовить за год или за два новое полное собрание сочинений Шелли, Гейне, Мицкевича, Теннисона или Роберта Браунинга, так же невозможно, как поручить современному поэту написать за два или даже за три года полное собрание сочинений.

Ведь стихи выдающихся поэтов переводятся для того, чтобы читатели не только познакомились с приблизительным содержанием их поэзии, но и надолго по-настоящему полюбили ее.

Переведенные с английского, французского, немецкого или итальянского языка стихи должны быть настолько хороши, чтобы войти в русскую поэзию, как вошли "Сосна" и "Горные вершины" Лермонтова, "Бог и баядера" и "Коринфская невеста" Алексея Толстого, "Ворон к ворону летит" Пушкина, "Не бил барабан перед смутным полком..." Ивана Козлова, "Суд в подземелье", "Торжество победителей", "Ночной смотр" и "Кубок" Жуковского.

Где же и быть этим замечательным стихотворным переводам, как не в сокровищнице русской поэзии? Ведь нельзя же их причислить к английской или немецкой.
"Песнь о Гайавате" Ивана Бунина, конечно, представляет собою перевод поэмы Генри Лонгфелло, но она в то же время и выдающееся произведение нашей поэзии.
Русский поэтический язык, которым в таком совершенстве владел Бунин, придал его "Гайавате" новую свежесть, новое очарование.
Такое совершенство перевода достигается не только размерами таланта и силою мастерства.

Надо было знать и любить природу, как Бунин, чтобы создать поэтический перевод "Гайаваты". Одного знания английского текста было для этого недостаточно.

Переводчику так же необходим жизненный опыт, как и всякому другому писателю.
Без связи с реальностью, без глубоких и пристальных наблюдений над жизнью, без мировоззрения в самом большом смысле этого слова, без изучения языка и разных оттенков устного говора невозможна творческая работа поэта-переводчика. Чтобы по-настоящему, не одной только головой, но и сердцем понять мир чувств Шекспира, Гете и Данте, надо найти нечто соответствующее в своем опыте чувств. В противном случае переводчик обречен на рабское, лишенное всякого воображения копирование, а это ведет к переводческой абракадабре или, в лучшем случае, к фабрикации рифмованных или нерифмованных подстрочников.

Настоящий художественный перевод можно сравнить не с фотографией, а с портретом, сделанным рукой художника. Фотография может быть очень искусной, даже артистичной, но она не пережита ее автором.

Чем глубже и пристальнее вникает художник в сущность изображаемого, тем свободнее его мастерство, тем точнее изображение. Точность получается не в результате слепого, механического воспроизведения оригинала. Поэтическая точность дается только смелому воображению, основанному на глубоком и пристальном знании предмета.

1957


*  *  *
 С. Маршак, Соч в 4-х томах,  т.4, ГИХЛ, 1960, с.335-345.