Серенький козлик. пародия. И. Бабель

Оригинальный текст:

Жил был у бабушки серенький козлик.
Вот как, вот как, серенький козлик.

Бабушка козлика очень любила.
Вот как, вот как, очень любила.

Вздумалось козлику в лес погуляти.
Вот как, вот как, в лес погуляти.

Напали на козлика серые волки.
Вот как, вот как, серые волки.

Оставили бабушке рожки да ножки.
Вот как, вот как, рожки да ножки.


Как бы эту историю рассказал Исаак Бабель:

ИСТОРИЯ ОДНОГО КОЗЛА.

    Серов-Волков, наш начдив, в одном кулацком селе, забрал когда-то у Старушкинда, командира первого эскадрона, экспроприированного козла. Это был взрослый зверюга пышного длинношёрстного экстерьера, но с сырыми формами, которые мне тогда показались тяжеловатыми. Старушкинд получил взамен четырёх подсвинков, шесть овец, два никелированных самовара, вороную кобылку неплохих кровей, и двух поповских дочек 17-ти и 19-ти лет, с правом социализировать их по собственному усмотрению.
     После июльских неудачных боёв когда Серова-Волкова сместили и заслали в резерв тылов командного обоза, Старушкинд написал в штаб армии прошение о возвращении ему козла. Начштаба наложил на прошение резолюцию: <Воротить изложенного козлиного жеребца в первобытное состояние>, и Старушкинд, злорадно предвкушая, сделал сто вёрст по жаре, чтобы найти Серова-Волкова, жившего в Радзивиллове, в изувеченном артиллерией городишке, похожем на опрокинутую поленницу. Он жил один, и лизуны из штабов не узнавали его больше.
     Злой, похожий на Петра Великого в утро стрелецкой казни, он жил в опале, с казачкой Павлой, отбитой им у еврея интенданта Бени Мордомойского. Про Беню говорили, что никто не знает, где кончается интендантская служба армии и начинается её контрразведка и контрразведка фронта, потому-что во всех трёх местах у Бени имелась целая туча родственников. Потому штабные лизуны и не замечали теперь Серова-Волкова, а вовсе не из-за неудачных бело-польских боёв.
     Старушкинд, ведомый местью, прошёл насквозь по заваленному обломками двору.
 - Личность моя вам знакомая? - спросил он у Серова-Волкова, лежавшего на сене рядом с пасущимся козлом.
 - Видел я тебя как будто, - ответил смещённый начдив и зевнул.
 - Тогда получите резолюцию начштаба, и прошу вас смотреть на меня официальным глазом...
 - Можно, - примирительно пробормотал Серов-Волков, взял бумагу и стал читать её необыкновенно долго.
     И тут бы козёл и вернулся в первобытное состояние и всей истории бы конец, но бывший начдив неосторожно позвал казачку, чесавшую себе частым гребнем волосы в холодку под навесом.
 - Павла, - сказал он, - с утра уже, слава богу, господи, над газеткой чешемся... Говорю же нет у тебя, слава те, вшей... Наладила бы самоварчик...
     Казачка, отложив гребень, закинула волосы за спину.
 - Целый день сегодня, Александр Иваныч, цепляемся, - сказала она с ленивой усмешкой, - то одного вам, то другого...
     И она подошла к начдиву, на высоких башмаках, неся грудь, шевелившуюся, как животное в мешке. Большая ладанка не висела на этой груди, а попеременно то лежала на ней, то высоко куда-то вздымалась как утлая рыбацкая шаланда на девятом валу могучей морской бури.
     Вид идущей к нему улыбающейся Павлы, подействовал на начдива как большая чарка первача. Он встал, нецензурным образом обнял Павлу и обернул вдруг к Старушкинду помертвевшее лицо со злым волчьим взглядом.
 - Я ещё живой, вежливая ты сволочь! - сказал он обнимаясь с казачкой - Ещё не добрались до меня тыловые и штабные гады! Ещё ноги мои ходют, ещё кони мои скачут, ещё руки мои тебя достанут и пушка моя греется у моего тела...
     Он вынул револьвер, лежавший у него между поясом и голым пузом, и выстрелил козлу в голову, от чего тот рухнул рогами к вишне, и копытами к Старушкинду, а его длинная шерсть враз словно увяла. Павла взвизгнула и прикрыла глаза рукавом.
 - Вот Старушкинд! Сегодня же вечером я этого козла зажарю и съем, а ты по своей бумаге хоть сейчас получай его шкуру, рога и копыта!
     Кляузный командир эскадрона, звеня шпорами и выражением оскорблённой морды, повернулся на каблуках, печатая шаг вернулся к своей лошади, и вновь сделал сто вёрст по жаре. Глаза его были выпучены и стеклянны как у немецкого ефрейтора, и в них горели все Варфоломеевы ночи буржуазной Европы. Он вновь нашёл начальника штаба, но тот поворотил его от себя вспять;
 - Твоё дело теперь порешённое. Раз козёл теперь натурально застреленный, то дела больше нет за отсутствием предмета спора имуществующих сторон. Тем более ты отказался брать его шкуру, на которую изначально глаз и положил... Иди теперь хозяйствуй над поповскими дочками. А я козлов не воскрешаю. Застрелили бы тебя - так я бы даже тебя не воскресил!
     Потому, выйдя из штаба, Старушкинд первым делом напился и пропал куда-то на неделю.
     Вернувшись, помню, в воскресенье 12-го числа, он потребовал у меня две дести бумаги и чернил. Казаки обстругали ему пень, и он положил на пень револьвер и писал до вечера, перемарывая великое множество листов.
 - Чистый Карл Маркс, - сказал ему военком эскадрона. Что ты пишешь, хрен с тобою?
 - Описываю разные мысли согласно присяге, - ответил Старушкинд и подал военкому заявление о выходе из коммунистической партии большевиков.
     <<Коммунистическая партия, - было сказано в этом заявлении, - основана, полагаю, для безоглядной радости и твёрдой правды без предела и должна также осматриваться на малых. Теперь коснусь до того козла, которого я отбил у неймоверных по своей контре крестьян на что положил все силы, в малом количестве оставшиеся мне от империалистической и гражданской войн, потому я есть, товарищи, большой до коз охотник, и в детстве их пас, и в каковых я чувствую их бессловесную нужду, а в овцах, и подсвинках, и в двух никелированных самоварах, и в несправедливой вороной кобылице я их нужд не чувствую, и как бы не дошло до беды. И вот партия не может мне воротить моё кровное, справедливо конфискованное, то я не имею выхода как писать это заявление со слезами, что текут беспрерывно, засекая сердце в кровь...>>
     Всё это и многое другое было в заявлении Старушкинда. Он писал его весь день и оно было очень длинно. Мы с военкомом бились над ним с час, пока не разобрали до конца.
 - Вот и дурак, - сказал военком и разорвал бумагу.
     А потом приехали от Реввоенсовета, по личному приказу пламенного наркомвоенмора тов. Троцкого, тов-щи Галкин, Малкин, Воскресенский и Вознесенский, провели заседание и расстреляли Серова-Волкова и всех с ним в камере, <за бонапартизм и великодержавный шовинизм>.
     А ещё потом приехали из ВЧК тов-щи Пшехульский, Мшехульский, Лацис и Вацис, и провели заседание, и расстреляли Беню Мордомойского, Семёна Старушкинда, и всех с ними в камере <за махинации с амуницией и мелкобуржуазный местечковый национализм>.
     На том всё закончилось. Так мы потеряли любимого бойцами начдива Серова-Волкова. Я был этим опечален. Я хорошо знал его по штабу дивизии. Нас потрясали одинаковые страсти. Мы смотрели на мир, как на луг в мае, по которому ходят женщины и кони. Ходят без всего лишнего, вроде кляузных козлов и кружевных панталон под юбками.

23.11.2016