Распродажа с аукциона Роберт Сервис

Едва над подоконником видна,
И, как все дети, нос к стеклу прижав,
С какой глядела завистью она
На суматоху дворовых забав!
Потом, её не видя по утрам,
Решил: «Она, должно быть, у родных»;
Но подъезжает катафалк к дверям
И гроб выносят крошечный из них.

Я после часто видел у окна               
Лицо другое: в сумеречный свет   
Глядит с тревогой юная жена,
И убегает, вспомнив про обед.
Боюсь, сама с собой наедине
Отчаянья она хлебнула всласть,
А ночью кто-то брёл, казалось мне,
На лестнице стараясь не упасть.

Как мелки эти драмы в наши дни! 
Заложник неудач, безвольный муж...
Пусты их окна, съехали они;
И продаётся мебель их к тому ж.
Открыта настежь дверь не для гостей,
И рыщут с алчной радостью кругом,
Как грифы, спекулянты всех мастей             
Над остовом того, что было дом.

Я с трепетом по комнатам иду;
Везде заботы, нежности следы, 
Попыток расцветить любовь в аду,
Отваги женской пред лицом беды.
Среди вещей, когда-то дорогих,
Что чернь обсела мухами на мёд,
Я вижу: «Здесь зарыто счастье их,
Мечта мертва, надежда не живёт!»
   
Ах, милая жена, как много дней    
Своё гнёздо ты с радостью вила!
И сколько было планов и идей
Построить храм покоя и тепла!
Для трубок полка; и для одного
Ковёр и кресло; лампа так светла –
Уютный уголок, но вот его
Ты удержать всем этим не смогла. 

Как терпеливо для него, семьи
Продумывала с радостью дела!
А как подушки вышила свои
Ещё тогда, когда дитя ждала.
Как сеть уютной магии плела,
Лишь был бы он остаться дома рад!
Здесь всюду крохи бывшего тепла,
Интрижек милых, выцветших услад.

У пианино, что теперь молчит,
Облезлый стул с охапкой нот притих;
Чехол на чайник, что тобой расшит,
И целый ворох шалей кружевных,
Изящные повсюду пустячки,
Дешёвых книг издания горой;
Банты из шёлка, шторы так ярки...
И колыбель и стульчик раскладной!   

Как не разорвалась душа твоя,
Покинув драгоценный этот дом?
А вещи! В цену жалкого тряпья
Любовь и боль не входят нипочём.
Увы! Несётся торга хриплый вой,               
Шныряют дамы с мордочками крыс;   
И только эхо радости былой,
И горький шлейф беды над всем повис.

***

The Auction Sale

Her little head just topped the window-sill;
She even mounted on a stool, maybe;
She pressed against the pane, as children will,
And watched us playing, oh so wistfully!
And then I missed her for a month or more,
And idly thought: "She's gone away, no doubt,"
Until a hearse drew up beside the door . . .
I saw a tiny coffin carried out.

And after that, towards dusk I'd often see
Behind the blind another face that looked:
Eyes of a young wife watching anxiously,
Then rushing back to where her dinner cooked.
She often gulped it down alone, I fear,
Within her heart the sadness of despair,
For near to midnight I would vaguely hear
A lurching step, a stumbling on the stair.

These little dramas of the common day!
A man weak-willed and fore-ordained to fail . . .
The window's empty now, they've gone away,
And yonder, see, their furniture's for sale.
To all the world their door is open wide,
And round and round the bargain-hunters roam,
And peer and gloat, like vultures avid-eyed,
Above the corpse of what was once a home.

So reverent I go from room to room,
And see the patient care, the tender touch,
The love that sought to brighten up the gloom,
The woman-courage tested overmuch.
Amid those things so intimate and dear,
Where now the mob invades with brutal tread,
I think: "What happiness is buried here,
What dreams are withered and what hopes are dead!"

Oh, woman dear, and were you sweet and glad
Over the lining of your little nest!
What ponderings and proud ideas you had!
What visions of a shrine of peace and rest!
For there's his easy-chair upon the rug,
His reading-lamp, his pipe-rack on the wall,
All that you could devise to make him snug --
And yet you could not hold him with it all.

Ah, patient heart, what homelike joys you planned
To stay him by the dull domestic flame!
Those silken cushions that you worked by hand
When you had time, before the baby came.
Oh, how you wove around him cozy spells,
And schemed so hard to keep him home of nights!
Aye, every touch and turn some story tells
Of sweet conspiracies and dead delights.

And here upon the scratched piano stool,
Tied in a bundle, are the songs you sung;
That cozy that you worked in colored wool,
The Spanish lace you made when you were young,
And lots of modern novels, cheap reprints,
And little dainty knick-knacks everywhere;
And silken bows and curtains of gay chintz . . .
And oh, her tiny crib, her folding chair!

Sweet woman dear, and did your heart not break,
To leave this precious home you made in vain?
Poor shabby things! so prized for old times' sake,
With all their memories of love and pain.
Alas! while shouts the raucous auctioneer,
And rat-faced dames are prying everywhere,
The echo of old joy is all I hear,
All, all I see just heartbreak and despair.

Robert William Service