Поэтическая коллекция камней

          Если есть бриллиант в умах —
          Он станет жемчугом в словах!
          © Антонио Гранде



Родник высоких чувств
Елена Буторина-Палагута

Из альбома "В Океане Любви"

«РОДНИК  ВЫСОКИХ  ЧУВСТВ...»

...Давай поплачем, милый друг... Давай поплачем...
Родник высоких, чистых чувств мы не испортим!!!

Все наши слёзы обратит Бог в самоцветы...
Алмазы верности создаст... Рубины страсти...

Премудрых мыслей жемчуга... Чувств лазуриты...
Семейной жизни бирюзу... Сапфиры счастья...

...Представь, когда-нибудь найдут потомки наши
Каменьев кладезь... От красы их дивной ахнут!!!

Живую радость ощутят... И свет увидят...
Испить водицы родниковой пожелают...

...Давай поплачем, милый друг... Давай поплачем...
Родник высоких чувств створим слезой хрустальной...
© Елена Буторина-Палагута, 2018
Первоисточник: http://www.stihi.ru/2018/09/01/1061



Алмаз считался королём драгоценных камней на протяжении веков, а жемчуг призван королевой за красоту... 




           “Среди минералов” (альманах).
            Москва, 2001, С. 184-188.

              И. И. Шафрановский

     Поэтическая коллекция драгоценных камней

            (самоцветы в русской поэзии)

Уподобление стихов драгоценным камням-самоцветам—алмазам, жемчугам—неоднократно встречается в литературе. Приведем несколько примеров. Известный переводчик, поэт и издатель Н. В. Гербель (1827-1881) в начале своей классической хрестоматии “Русские поэты в биографиях и образцах” (1830) поместил “Посвящение”, обращенное к читателю. Заканчивается оно следующими строками:

“Все эти жемчужины чистой воды,

Все эти крупицы—топазы,

Что также как жемчуг пленяют наш взгляд

И блещут порой, как алмазы,

Я бережно собрал—и ныне на суд

Несу их в убогой кошнице:

Да славится жемчуг! Да снидет хвала

И к блещущей искрой крупице!”

А. А. Фет в стихотворении “На юбилей А. Н. Майкова” провозглашал, что чествуемый поэт—

“...Полстолетия Русь осыпал

Драгоценных стихов жемчугами”.

----
“Тихо удаляются старческие тени,

Душу заключившие в звонкие кристаллы...”—

так отозвался на смерть того же А. Н. Майкова Владимир Соловьев (1897 г.)

----
“Сжигая тусклой жизни бред,

Без счета создавал я перлы”,

горделиво похвалялся Федор Сологуб.

Перейдем к многочисленным стихам прославленных русских поэтов, в которых упоминаются камни-самоцветы. Иногда они воспеваются сами по себе, но гораздо чаще ими пользуются в качестве сравнений для того, чтобы оттенить красоту природных явлений—облаков, закатных красок, зеленых полей и т. д.

Собранная нами своеобразная поэтическая “коллекция драгоценных камней” отнюдь не прнтендует на полноту и исчерпанность темы. Мы приводим только то, что пришло на память и призываем заинтересованных читателей самостоятельно дополнять и обогащать представленное здесь собрание.*

Начать конечно надо с М. В. Ломоносова (1711-1765). И здесь нас ждет некоторое разочарование. Великий поэт и ученый в своем “Письме о пользе Стекла”, отказывается воспевать драгоценные минералы, отдавая все свое вдохновение столь нужному для научных и практических целей Стеклу. --

“Неправо о вещах те думают, Шувалов,

Которые Стекло чтут ниже минералов,

Приманчивым лучем блистающих в глаза:

Не меньше польза в нем, не меньше в нем краса.


Пою перед тобой в восторге похвалу

Не камням дорогим, ни злату, но Стеклу.”

___________________

o Известно, что драгоценные камни обильно уснащают стихи восточных поэтов. Именно оттуда пошли “рубины уст”, “агаты очей”, “перлы зубов” и т. п.
o Но здесь мы ограничиваемся исключительно русской поэзией.

__________________


Из чего следует, что как ни жаль, но замечательная научная поэма нашего первого поэта оказалась за рамками нашей темы. Вместе с тем мы знаем, что в своем трактате “О слоях земных” Ломоносов неоднократно упоминал об алмазах, яхонтах и других дорогих камнях, предсказывая их нахождение в северных странах. Особое внимание уделял он янтарю с включенными в нем насекомыми. Об этом свидетельствует и его перевод эпиграммы Марциала.—

В тополевой тени гуляя муравей,

В прилипчивой смоле увяз ногой своей,

Хотя он у людей был в жизнь свою презренный:

По смерти в янтаре у нас стал драгоценный.

Переходим. К Г. Р. Державину (1743-1816).

В царствование воспеваемой им “Фелицы”--Екатерины II—особенно модными были бриллианты. Граф Орлов получил в подарок костюм, украшенный алмазами, ценой в миллион рублей. Потемкин на празднике в Таврическом дворце имел шляпу, унизанную бриллиантами, которую из-за тяжести невозможно было носить на голове. Даже играя в карты, Екатерина II любила расплачиваться вместо денег бриллиантами. “Как весело играть в бриллианты! Это похоже на тысячу и одну ночь!”--восклицала царица в письме к своему корреспонденту Гримму.

Нет ничего удивительного в том, что алмазы и другие драгоценные камни щедро украсили строфы многих стихов певца Фелицы. Напомним великолепное начало оды “Водопад” с яркой картиной Кивача в Карелии.
–

“Алмазна сыплется гора

С высот четыремя скалами;

Жемчугу бездна и сребра,

Кипит внизу, бьет вверх буграми;

От брызгов синий холм стоит,

Далече рев в лесу гремит!...”

Не менее красочно—буквально усыпанное самоцветами, описание солнечного восхода в стихотворении “Утро”.—

“Посыпались со скал

Рубины, яхонты, кристалл,

И бисеры перловы

Зажглися на ветвях;

Багряны тени, бирюзовы

Слилися с златом в облаках;

И всё—сияние покрыло!”...

“Прогулка в Царском селе” содержит живописную картину вечера:

“Сребром сверкают воды,

Рубином облака...”

Облако изменяет свою окраску, “Рубином, златом испещряясь”...(Облако).

Сапфиры привлекаются поэтом для описания глаз (очей) воспеваемых им героинь.—

“Сапфиросветлыми очами,

Как в гневе, иль в жару блеснув,

Богиня на меня воззрела”...

(Видение Мурзы).
“Очи светлые сапфирны

Помрачают всех красы...”

(Хариты).
Очаровывает нас и

“Белокурая Параша

Сребро-розова лицом...”

Богатства россыпей драгоценных минералов в поэзии Державина по изобилии и блеску не имеет аналогов. И все же современные ему поэты пытались подражать прославленному барду. К ним относится, например, И. Ф. Богданович (1743-1803), автор знаменитой полушутливой поэмы “Душенька”. Дворец, куда унес Душеньку Амур, описывается следующими стихами. –

“Порфирные врата, с лица и со сторон,

Сапфирные столпы, из яхонта балкон,

Златые куполы и стены изумрудны—

Простому смертному должны казаться чудны”...

“Алмазная лихорадка” не миновала и наших баснописцев. В 1773 г. в Петербурге было открыто Горное училище (ныне Санкт-Петербургский горный институт). Здесь выдающийся минералог того времени А. М. Карамышев демонстрировал “сжигание алмаза нарочитой величины”. Пересуды и кривотолки, возникшие в связи с этим опытом, описал в басне “Лжец” сослуживец Карамышева и друг Державина—талантливый баснописец И. И. Хемницер (1745-1784)—

“В то время самое, как опыты те были,

Что могут ли в огне алмазы устоять,

В беседе некакой об этом говорили

И всяк по своему о них стал толковать.

Кто говорит: в огне алмазы исчезают,

Что в самом деле было так,

Иные повторяют:

Из них, как из стекла, что хочешь выливают.

И так, и сяк

Об них твердят и рассуждают,

Но что последнее неправда знает всяк,

Кто химии хотя лишь несколько учился”.

Бессмерный “дедушка” И. А. Крылов (1768-1844) подарил нам две басни, в которых фигурирует алмаз.

“Потерянный Алмаз валялся на пути;

Случилось наконец купцу его найти.

Он от купца царю представлен,

Им куплен, в золоте оправлен

И украшением стал царского венца”.

Завидовавший алмазу Булыжник нашел себе достойное место на мостовой.

(Булыжник и Алмаз)

Другой такой же потерянный Алмаз выслушивает презрительные насмешки и высокомерную похвальбу разбушевавшегося Пожара.—

“Хоть против твоего мой блеск и беден”,

Алмаз ответствует: но я безвреден.

Не укорит меня никто ничьей бедой,

И луч досаден мой

Лишь зависти одной...”

Пожар был потушен.—

“Алмаз же вскоре отыскался

И лучшею красой стал царскому венцу”.

К нашей теме относится и еще одна всем памятная с детства крыловская басня—

“Навозну кучу разрывая,

Петух нашел жемчужное зерно”...

Лукавый дедушка не ограничивался алмазами,--в его баснях встречаются и другие самоцветы.—

Вспомним басню “Любопытный”--

“Какие бабочки, букашки,

Козявки, мушки, таракашки!

Одни как изумруд, другие как коралл!”

Виноград уподоблялся яхонту.—

“А кисти сочные, как яхонты горят...”

(Лисица и виноград)

В притче “Водолазы” мудрец повествует о трех добывателях жемчуга. Самый неуёмный из них мечтает о морских глубинах:

“Там горы, может быть, богатств несчетных

кораллов, жемчугу и камней самоцветных...”

Младшие современники Державина гораздо экономнее используют самоцветы в своих произведениях. В грандиозном поэтическом наследии В. А. Жуковского (1783-1852) упоминания о самоцветах встречаются редко. Вспомним любимую всеми нами прелестную балладу “Светлана”. Она начинается с того, как гадающин девушки

“В чашу с чистою водой

Клали перстень золотой

Серьги изумрудны...”

Далее возникают в памяти “Цветы бирюзовы, жемчужны струи” из знаменитой баллады “Лесной царь” (в немецком подлиннике Гёте эти минералогические эпитеты отсутствуют). Особняком стоит сумрачная и жуткая сказка “Красный карбункул” (из Гебеля).--

“Камень редкий карбункул, в нем есть тайная сила...”

Неожиданно радует светлым и жизнерадостным отрывком друг Жуковского—слепой поэт И. И. Козлов (1799-1848)—

“Заря погасла; ветерки

В поляне дуют меж кустами,

Срывают ландыш, васильки—

И вместе с алыми цветами,

Подобно пестрым мотылькам,

Кружа разносят по лугам.

Так изумруды, аметисты,

Жемчуг и яхонты огнисты

Небрежно резвою рукой

С лилейных пальцев в час ночной

Ложася спать, полунагие

Роняют девы молодые”.

(Заря погасла)

П. А. Вяземский (1792-1878), едва ли не первым, уподобляет снежные покровы зимы алмазам.—

“Здравствуй, в белом сарафане

Из серебряной парчи!

На тебе горят алмазы

Словно яркие лучи”...

Стихи А. С. Пушкина сами по себеподобны искрометным самоцветам. Гениальный поэт не часто прибегает к упоминаниям о природных драгоценных камнях. По сути дела, они ему не нужны. Два знаменитых стихотворения—“Храни меня мой талисман” и “Талисман”--посвящены перстню, подаренному поэту графиней Воронцовой. Однако в них мы не найдем сведений о самом перстне , о вставленном в него камне и т. п. Все пглощено воспоминаниями и чувствами, связанными с волшебным подарком.

Не поскупимся и приведем все те пушкинские строки, в которых, хотя бы и бегло, упоминаются самоцветы.—

“Кубок янтарный

Полон давно...”

(Заздравный кубок. 1816)

“...кубок тяжко-золотой,

Венчанный крышкою сапфирной...”

(Торжество Вакха. 1818)

“Играют яхонты, как жар...”

(Руслан и Людмила. 1817-20)

“...по тропам,

Усеянным песком алмазным...”

(Там же)

“Образ под алмазом...”

(Гаврилиада. 1821)

“Златой шелом, украшенный алмазм...”

(Там же)

“Гирей сидел, потупя взор,

Янтарь в устах его дымился...”

(Бахчисарайский фонтан. 1821-1823)

“Янтарны разбирая четки,

Вздыхали жены в тишине...”

(Там же)

“Янтарь на трубках Цареграда...”

(Евгений Онегин. 1823-1831)

“Алмазный мой венец...”

(Борис Годунов. 1824-1825)

“Нет ни агат в глазах у ней

Но все соковища востока

Не стоят сладостных лучей

Ее полуденного ока...”

(Ответ Ф. Т. 1826)

“Белка песенки поет,

Да орешки все грызет,

А орешки не простые,

Ядра—чистый изумруд...”

(Сказка о царе Салтане. 1831-32)

“...мои алмазы, изумруды...”

(Шутливое стихотворение. 1835)

“У русского царя в чертогах есть палата:

Она не золотом, не бархатом богата,

Не в ней алмаз венца хранится под стеклом..”

(Полководец. 1835)

Чаще всего, как видим, Пушкин упоминал алмаз (6 раз), на втором месте стоит янтарь (4 раза), на третьем—изумруд (2 раза. В “Сказке о царе Салтане” повторяется несколько раз). По одному разу названы агат, сапфир и яхонт (сапфир? рубин? яхонт?). Заметим, что Державин, а впоследствии Тютчев, Фет и большинство других поэтов, упоминают драгоценные камни в качестве красивых сравнений и уподоблений.

Пушкин в отличие от них , имеет ввиду лишь вполне конкретные объекты: янтарные курительные трубки, четки, кубки для вина, “алмаз венца” и т. д. Минералогическое сравнение глаз красавицы с агатом им отвергается.

Детальнее следует остановиться на словах “кристалл” и “хрусталь”, неоднократно встречающихся в пушкинских текстах. Как известно, древние греки называли кристаллом и лед и прозрачный кварц, считая последний окаменевшим льдом. Впоследствии термин “хрусталь” сохранился и в минералогии и в стеклоделии. А. С. Пушкин обычно называет “кристаллом” стекло: “Кристалл, поэтом обновленный, укрась мой мирный уголок...” (К моей чернильнице). В “Руслане и Людмиле”--“прибор из яркого кристалла”, в первой главе “Евгения Онегина”--“духи в граненом хрустале”. Из чего сделан “гроб хрустальный” в “Сказке о мертвой царевне и семи богатырях” сказать трудно (вернее всего из стекла). Зато очевидно, что в “Послании к Овидию” речь уже идет не о стекле: “Едва прозрачный лед, над озером тускнея, кристаллом покрывал недвижные струи...”. К сожалению, в стороне от нашей темы стоят упомянутые в “Евгении Онегине” “магический кристалл” и “Зизи—кристалл души моей”. В общем, поэты до и после Пушкина относили слова “кристалл” и “хрусталь” чаще к стеклу, реже к горному хрусталю и льду. Забегая вперед, заметим, что со временем круг замыкается и “хрусталь”--совсем как у древних греков, вновь ассоциируется со льдом: “На стенах оледенелых блещут хрустали” (А. А. Фет); “По хрусталям я прохожу несмело” (А. А. Ахматова)...

Вернемся к великим поэтам прошлого. М. Ю. Лермонтов (1814-1841) также, как и Пушкин, редко обращается к самоцветным камням, однако каждое его упоминание навсегда отпечатолось в нашей памяти.—

“Казбек, как грань алмаза,

Снегами вечными сиял”...

Соблазняя Тамару, Демон обещает:

“Чертоги пышные построю

Из бирюзы и янтаря...”

__________

“Там рыбок златые гуляют стада,

Там хрустальные есть города”,--

поет Русалка в своем подводном царстве.”

Незабываемо обращение поэта к пробегающим тучкам.—

“Тучки небесные, вечные странники,

Степью лазурною, цепью жемчужною

Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники

С милого севера в сторону южную...”

Совсем немногочисленны строки, связанные с самоцветами в стихах Ф. И. Тютчева (1803-1873): раннее стихотворение “Слезы”--упоминает “благоухающий рубин” плодов. Гораздо характернее для поэта не яркие, а прозрачные слабо окрашенные камни, столь созвучные с бледными красками северной природы.—

“Повисли перлы дождевые

И солнце нити золотит...”

(Весенняя гроза)

“Весь день стоит, как бы хрустальный,

И лучезарны вечера”.

(Есть в осени первоначальной)

Резко противостоит Тютчеву рано погибший поэт с трагической судьбой—В. И. Соколовский (1813--1839). Следующий отрывок из его поэмы “Мироздание” по обилию упоминаемых драгоценных камней напоминает Державина.—

“...При зареве заката

На светлом рубеже земли

В пещере вспыхнут хрустали—

И вся лна огнем объята.

И в ту минуту видно в ней,

Как, разделясь в лучи цветные,

С тех драгоценных хрусталей

Струятся нити водяные

И чудно, на топазном дне,

В алмаз сливаются оне”.

Не меньше самоцветов и в чудесном стихотворении “Вопросы и ответы”. Поэт обращается к Заре с вопросами о причинах ее красочного торжества, вслед за тем следует ответ самой Зари.—

“П о э т--

Мои разлитые рубины,

Топазы, розы, янтари,

Моя игра моей зари—

Зачем по скату сей вершины

Дождишь отрадой красоты,

Моя хорошенькая ты?

З а р я—

Я льюся розовым пожаром

И хорошею чистотой

И вся горю в красе святой

Алмазом, золотом и жаром,

Чтоб те, кому должно идти,

Любили светлые пути”

Вслед затем приведем феерический пейзаж из чудесного “Конька-горбунка” П. П. Ершова (1815-1869)—

“Что за поле! Зелень тут

Словно камень изумруд!

Ветерок над нею веет,

Так вот искорки и сеет,

А над зеленью цветы

Несказанной красоты...”

В нарядных и красочных стихах А. К. Толстого (1817-1875) конкретные камни-самоцветы почти не встречаются. Вспомним лишь похвальбу стрекоз:

“У нас бирюзовые спинки

И крылышки точно стекло.”

А. А. Фет (1820-1892) по богатству драгоценных камней, обильно рассыпанных в его стихах, снова заставляет вспомнить о Державине. Начнем со стихотворения, всецело посвященного алмазу.—

“Не украшать чело царицы,

Не резать твердое стекло

Те разноцветные зарницы

Ты рассыпаешь как стекло.

Нет! За прозрачность отраженья,

За непреклонность до конца

Ты призван разрушать сомненья

И с высоты сиять венца”.

Бесчисленные алмазы в виде бриллиантов предстают поэту в зимнем пейзаже.—

“Бриллианты всвете лунном,

Бриллианты в небесах,

Бриллианты на деревьях,

Бриллианты на снегах”...

Они же сияют и летней лунной ночью—

“Трава при луне в бриллиантах...”

В следующем пленительном отрывке появляется изумруд.—

“Я повторял: Когда я буду

Богат,--богат,--

К твоим серьгам по изумруду,--Какой наряд!

...........................................

В моей руке—какое чудо!--

Твоя рука,

И на траве—два изумруда—

Два светляка.”

Незабываема прелестная “Рыбка” из стихотворения с тем же названием.—

“Голубоватая спина,

Сама как серебро,

Глаза бурмитских два зерна,

Багряное перо...”

Напомним, что “бурмитское зерно”--старинное название крупного жемчуга. Нельзя не привести и чудные строки из бессмертного стихотворения “Шопот, робкое дыханье...”--

“В дымных тучках пурпур розы,

Отблеск янтаря

И лобзание и слезы—

И заря, заря!”

Современник и друг А. А. Фета—А. Н. Майков (1821-1897) особенно любил эпитеты “золотой” и “серебряный”. Вспомним его живописные строки—“Кроет уж лист золотой влажную землю в лесу”... “Сияет ковыля серебряное море”... и т. д.

Даже упоминая ценные камни, он снабжал их теми же эпитетами—

“Златые зерна перлов и опала”...

Вслед за “золотым” и “серебряным” в стихах Майкова появляется и “алмазный” эпитет. –

“Ручей алмазными водами

Вкруг яркой озими бежит...”

Ручей—“То прыгает змеей, то нитью из алмаза

Журчит между корней раскидистого вяза”...

Однако в стихотворении “Дориде” поэт призывает свою возлюбленную не поражать его разом “и блеском красоты и блеском пышных риз”, украшенных, кстати, и алмазом.—

“Дорида милая, к чему убор блестящий,

Гирлянды свежие, алмаз огнем горящий,

И ткани пышные и пояс золотой (?)”...

__________

“Явись мне не богиней

...Явися девой мне, земною девой”,--умоляет поэт красавицу.

Я. П. Полонский (1819-1898)—последний член прославленного поэтического триумвирата (Фет—Майков--Полонский)—оставил нам трогательный стихотворный рассказ о потерянном бриллиантовом колечке, бедной служанке и бессердечной барышне. (Влюбленный месяц).

Во второй половине прошлого столетия на первый план выступила гражданская поэзия. “Муза мести и печали” Н. А. Некрасова (1822-1877) решительно восстала против поэтических красот поэтов—представителей “искусства для искусства”. Драгоценные камни, как игрушки богачей и вредная мишура подверглись опале и осуждению. В стихотворении “Княгиня” описывается как доктор-спекулятор “Деньги, бриллианты—все пустил в аферы”. И все же, несмотря на суровость своего направления, Н. А. Некрасов как подлинный художник не мог противостоять красоте камней. –Вспомним похвальбу Мороза-воеводы:

“Я царство свое убираю

В алмазы, жемчуг, серебро...”

С трудом найдем мы упоминания о самоцветах в произведениях многочисленных последователей певца народного горя. Лишь в конце девятнадцатого века К. М. Фофанов (1862-1911) снова вспомнил об изумрудах и янтарях в своих мелодичных строчках,--

“Звезды ясные, звезды прекрасные

Нашептали цветам сказки чудные,

Лепестки улыбнулись атласные,

Задрожали листы изумрудные...”

____________

“Сосны в бархате зеленом

И душистая смола

По чешуйчатым колоннам

Янтарями потекла...”

___________

Итак, девятнадцатое столетие прослежено до конца. Завершим и мы на этом демонстрацию нашей поэтической коллекции камней-самоцветов. Предоставим возможность читателю самостоятельно окунуться в безбрежное море поэзии двадцатого века с целью выявления таящихся в нем драгоценностей. Сколько замечательных открытий ожидает исследователей этих глубин! Наперед наметим пунктиром некоторые из них.

К. Д. Бальмонт очарует его “Фейными сказками”--

“У Феи—глазки изумрудные,

Все на траву она глядит.

У ней наряды дивно-чудные,

Опал, топаз и хризолит...”

В. Брюсов поразит своим признанием:

“Но любы мне кристаллы

И жала токих ос...”

Ф. Сологуб поведает о рубине:

“В нем кристаллический огонь

И металлическая кровь”...

И. Анненский в двух проникновенных стихотворениях вспомнит о любимых им аметистах.—

“Как часто сумрак я зову,

Холодный сумрак аметистов...”

А. Блок предстанет в вихре среброснежных метелей,--

“И драгоценный камень вьюги

Сверкает льдиной на челе”...

Н. Гумилев, по обилию и разнообразию облюбованных драгоценных камней, еще раз напомнит Державина. Поэт горделиво утверждал:

“И я верил, что солнце взошло для меня,

Просияв, как рубин, на кольце золотом”

(Баллада)

Музыкальные звуки уподоблялись им бриллиантам,--

“Звуки мчались и кричали,

Как виденья, как гиганты,

И метались в гулкой зале

И роняли бриллианты”...

(Маэстро)

В поздней балладе “Лес” поэт признавался:

“Я придумал это, глядя на твои

Косы—кольца огневеющей змеи,

На твои зеленоватые глаза,

Как персидская больная бирюза”...

И конечно вспомнятся знаменитые “Капитаны”, плывущие “меж базальтовых скал и жемчужных”, где “светят в прозрачной воде жемчуга”...

Неожиданно на этом героическом фоне просверкнет алмазная строка Игоря Северянина:

“Бриллиантится веселая роса...”

Молитвенно засияет ночное небо у А. Ахматовой.—

“Звезд иглистые алмазы

К Богу взнесены...”

Восторженно обратится М. Цветаева к своим любимым героям—“генералам двенадцатого года”--

“Вы...чьи глаза, как бриллианты,

На сердце оставляли след...”

В противовес возникнет “Морской воды тяжелый малахит” О. Мандельштама.

Б. Пастернак предложит:

“Давай ронять слова,

Как сад—янтарь и цедру...”

Н. Заболоцкий скажет о Лебеди:

“Головка ее шелковиста,

И мантия снега белей

И дивные два аметиста

Мерцают в глазницах у ней...”

Особого разговора требует оригинальный поэт и профессор-минералог П. Л. Драверт (1879-1945), стихи которого изобилуют упоминаниями о камнях-самоцветах.—Ограничимся здесь одним лишь примером.—

“Люблю я синий цвет цейлонского сапфира:

В нем скрыта пустота неведомых пучин...”

Однако—довольно цитат.Впереди еще множество неучтенных нами прекрасных поэтов, ждущих своей очереди. –Итак, --за дело!--“Дорога будет не скучна, в которой хотя и не везде сокровища встречать нас станут”,--вспомним мы мудрые слова великого Ломоносова, напутствуя искателя драгоценных камней в недрах поэзии. В качестве вспомогательного “путеводителя” приведем табличку с перечнем любимых поэтами драгоценных камней в порядке их последовательности (на основании приведенных выше данных).—

__________________________________________
№ Минерал (минералоид) Число упоминаний
__________________________________________

1 Алмаз (бриллиант) 26

2 Жемчуг (перл) 16

3 Изумруд 9

4 Хрусталь (кристалл) 9

5 Янтарь 9

6 Рубин 6

7 Сапфир 6

8 Бирюза 5

9 Аметист 4

10 Топаз 4

11 Яхонт (Сапфир? Рубин? Изумруд?) 4

12 Опал 2

13 Агат 1

14 Карбункул (Гранат? Шпинель?) 1

15 Хризолит 1


В заключение зададимся вопросом: какую пользу принесет любителю минералов собранная здесь коллекция стихотворных цитат?--ответ напрашивается сам собой.—Мы напомнили читателю о многих славных поэтах и взглянули их их глазами на любимые наши камни. Найденные ими уподобления и сравнения самоцветов с растениями, облаками, волнами—наталкивают на раздумья о причинах такого сходства и на поиски их разгадок. Кроме того, думается, что приведенные поэтические отрывки не могут не вызвать сами по себе эстетического наслаждения и радостного любования.



Огромное спасибо автору за интересную статью.




Ветошь
Жнецъ

Она говорила, что ветер
Лишает её покоя,
А камень не просто светел,
Камень - её опора;

Что будто бы мой пейзаж
Сильнее любой иконы;
И та над рекой у башен
Зеленая арка кроны,

И каменный древний мост,
И выщербленная пыль,
И лошадь, везущая воз,-
Навеки застывшая быль.

Пыль вытираю с холста
На чердаке. Сквозь брешь
Луч освещает места
Сваленных тут надежд.
© Жнецъ, 2017



Поэт, ты должен все уметь

Поэт,
Ты должен все уметь:
И гвоздь забить, и песню спеть,
Пожар гасить, ловить сома,
Ссыпать пшеницу в закрома,
С мотором должен быть знаком
С пилой,
С отбойным молотком,
Уметь — коль заболела мать —
Ребенка перепеленать...
Коль ты поэт, то твой удел
Быть средь людей,
В потоке дел,
Во гневе, в радости, в любви,
Да, быть с людьми,
Да, быть с людьми!
Крутиться белкой в колесе,
Как все.

...Но, чтобы стать жемчужиной,
Не суетиться нужно,
А накопиться
В глубине
И в тишине —
Наедине.
© Владимир Туркин




Источник информации:
1. картина в коллаже автора - Alex Alemany
2. Владимир Туркин "Поэт, ты должен все уметь"  http://starsilver.narod.ru/turkin.htm
3. Жнецъ "Ветошь"   http://www.stihi.ru/2017/06/01/10598
4. И.И. Шафрановский  "Поэтическая коллекция драгоценных камней".  “Среди минералов” (альманах). Москва, 2001, С. 184-188.  http://geo.web.ru/druza/page-28.html





~•~~•~~•~
Жемчуг:
• премудрые мысли
• поэтическая коллекция драгоценных стихов
• “бурмитское зерно” (старинное название крупного жемчуга)
• жемчуг на втором месте среди самоцветов по упоминанию в поэзии, алмаз – на первом.

Алмаз считался королём драгоценных камней на протяжении веков, а жемчуг призван королевой за красоту...   Если есть бриллиант в умах – он станет жемчугом в словах! /Антонио Гранде/



Парагогенгейм. Копии Парагогенгейма
Автор:  Парагогенгейм
Авторская страница:   http://stihi.ru/avtor/astrogenesis


Бриллиантовые
Копии
Генов

Света
Ты
Яви.


Провозгласи
Себя
Причастным

Сущего
Порядка
Отрогов


Невидимого
Мира
Скважин

Воды
В
Небесных


Горах
Сихо-Т-Алиня
Тордоки-Янги
© Парагогенгейм, 2020
Первоисточник:   http://stihi.ru/2020/06/28/100




~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Книга. Жорис Карл Гюисманс «Собор»
Вступление к книге:


В. Каспаров
Камень, кружево, паутина

Я ненавижу свет
Однообразных звезд,
Здравствуй, мой давний бред,
Башни стрельчатый рост!
Кружевом, камень, будь
И паутиной стань,
Неба пустую грудь
Тонкой иглой рань.
О. Мандельштам

Сведущие люди говорят, что конец света уже наступил — в шестнадцатом веке, мы просто не знаем этого и думаем, что живем. Невидимая трещина, прошедшая через плоть и кровь, через звезды и минералы, разделила мир на храм и не-храм — храм, где человек оправдан, и не-храм, где ему уже не оправдаться.
Незаметно для человеческого глаза храм постоянно пульсирует, перемещаясь из бытия в небытие и обратно, насыщаясь благодатной энергией. Подобно тому как мир держится молитвами праведников, само присутствие на земле храмов — готических, неготических, — их пульсации обеспечивают истечение любви к нам сюда. И если какая-нибудь девочка любит, не задумываясь об этом, ей простится — она так молода. Мы же, остальные, да сохраним это в памяти.
А теперь длинная цитата: «Иаков же вышел из Вирсавии… и пришел на одно место и остался там ночевать… И взял один из камней того места, и положил себе изголовьем, и лег на том месте. И увидел во сне: вот лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот Ангелы Божии восходят и нисходят по ней. Иаков пробудился от сна своего и сказал: истинно Господь присутствует на месте сем… Это не что иное, как дом Божий, это врата небесные.
И встал Иаков рано утром, взял камень, который он положил себе изголовьем, и поставил его памятником, и возлил елей на верх его. И нарек имя месту тому: Вефиль (Дом Божий)… в знак того, что камень, который он поставил памятником, будет Домом Божиим…»
Камень, которому предстояло стать кружевом и паутиной.
А посему камень — образ храма, храм же — врата небесные, за которыми лестница, по ней душа возносится на встречу с Божественным.
В то же время храм — мы сами, а так как деление мира на внешнее и внутреннее — иллюзия, следствие греха, то, минуя королевский портал Шартрского собора, как и любые врата в любой другой храм, мы вступаем в самих себя и принимаемся отыскивать в себе ту самую лествицу.
«Я есмь Дверь, ведущая в жизнь вечную», — сказал Христос, потому королевский портал в Шартре есть воистину Христос. Впрочем, подробнее об этом в самом романе Гюисманса, который романом можно назвать лишь условно, поскольку герой там один — Шартрский собор, а люди — свита, играющая короля. По сути, мы имеем дело с церковно-католической мистикой, которая кому-то с непривычки может показаться сухой, начетнической, утопающей в подробностях. Однако недаром поэт сказал, что «жизнь, как тишина осенняя, подробна». Требуется усилие, чтобы понять: собор — квинтэссенция жизни, подробная подробность.
Закрыть
Каждая ступень лествицы Иакова соответствует определенному изменению внутреннего сознания, происходящему до момента встречи твари, восходящей к Богу, и Бога, нисходящего к твари. Это «место единения, священной взаимности, где божественная (духовная) любовь и человеческая любовь становятся единым целым в существе любящего» (К. Бамфорд). Место, где это единение осуществляется, — по определению храм, видимый плотским взором или нет. Есть уровни, где храм везде. Не обладая возможностью постоянно пребывать на этом уровне в силу своей немощности, мы нуждаемся в храме рукотворном.
Храм — земное воспроизведение модели высшего мира, копия небесного архетипа. Зодчий, приступая к строительству храма, испытывает мощное воздействие высших сил, а завершая строительство, становится неотличим от своего творения. Чтобы светское здание не могло разрушить время, обращались к строительной магии, вмуровывали в стену человека, жизнь которого перетекала в камень, а живой камень не умирает. Чтобы не обрушились стены собора, молящиеся должны были отринуть свою плоть и кровь, вмуровать их в стены, завершив таким образом постройку.
С наступлением второго тысячелетия началась — пусть не сразу — новая пора. Души в необъяснимом порыве воспылали к Богу. Одна за другой возводились новые церкви, перестраивались старые, даже те, которые в этом особо не нуждались. Благородное соперничество, ристалище, на котором состязаются бегуны, — кто быстрее достигнет вечной жизни.
В начале двенадцатого века средневековые каменщики сделали великое открытие — нашли способ удерживать потолочные своды на широких опорах. Прежние, тяжелые своды и их перекрытия всею мощью давили на стены, из-за чего приходилось прибегать к массивным колоннам. Появление ребристого свода, арочные балки которого поддерживали сводчатый потолок из тонких каменных панелей, было сродни чуду. Не будем вдаваться в технические подробности, скажем лишь, что нововведение во многом освобождало стены от несущих функций, они становились тоньше, украшались окнами, стала возможной постройка очень высоких зданий с тонкими шпилями. Земные существа устремились ввысь. Готические церкви вырастали одна за другой. Аббатство Сен-Дени в Париже, Нотр-Дам де Пари, соборы в Лионе, Страсбурге, Реймсе, Амьене, Кельне, Ульме, Леоне… Все не перечислишь. Одно из первых мест в этом ряду занимает главное действующее лицо романа Гюисманса — собор в Шартре, освященный в 1260 г. (строили его 26 лет) и способный вместить 18 тысяч верующих, при том что в самом городе Шартре проживает сегодня немногим более 39 тысяч жителей.
А потом, на рубеже XIII–XIV вв., в мире, чьей проекцией является наш земной мир, что-то случилось, и это событие ударило по нам. Дети стали рождаться реже. Один за другим поднимались бунты. В 1284 г. обрушились своды собора в Бове, достигавшие 48 метров. Прекратилось строительство соборов в Нарбонне, Кельне, Сиене. О новых соборах уже не думали. Недород, голод. Ангелы, покидая наш мир, отряхивали пыль со своих ног. Улицы заполонили слепцы с бельмами или дырами вместо глаз (Брейгель ничего не сочинял), калеки, горбуны, хромые, паралитики. Наконец, в 1348 г. пришла черная смерть — чума. Далеко на горизонте замаячила эпоха Возрождения, когда человек обожествил самого себя, эпоха с инквизицией (почему-то думают, что людей жгли в «мрачную эпоху средневековья»), папами-отравителями и тому подобными прелестями.
Однако не будем о грустном. В конце концов Божьей милостью нам дано выбирать время, в котором нам жить, поэтому вернемся к нашим соборам. Так вот, конструкция готического собора такова, что по мере восхождения находящихся в нем он утончается сначала в кружево, потом в паутину. Кружево — воистину красота, «начало того ужасного, которое еще способна вынести наша душа». Но еще более утончаясь, красота рождает священный трепет, паутину с пауком в центре. Паук с его непрерывным плетением паутины и стремлением к убийству обеспечивает «непрерывную жертву, которая является формой непрерывной трансмутации человека на всем протяжении его жизненного пути» (Х. Керлот), когда человек перематывает нити своей судьбы, — сматывает прежнюю жизнь и прядет новую, потому боящийся смерти, по существу, боится новой жизни, на пороге которой он находится.
Получается, что незримый храм почти всегда пуст, в зримом же постоянно толкутся мнози. «Ужас овладевает мной при виде нечестивых, оставляющих закон твой» (Пс. 118, 53).
Немногие для вечности живут,
Но если ты мгновенным озабочен —
Твой жребий страшен и твой дом непрочен.
(О. Мандельштам)

Страшен жребий не живущих для вечности. Они пища для нездешних сущностей, в некоторых традициях именующих себя богами, — чудовищ, скрытых до поры до времени от нашего взора. Как свиней в загоне, как кур, вскармливают они свои жертвы.
Вот и японец говорит:

Плетеная клетка,
где куры, набившись битком,
живут на откорме, —
таким представляется мне
наш благополучный мир…
(Кагава Кагэки, пер. А. Долина)

Только живущий для вечности несъедобен. Его благоухание отпугивает чудовищ.
Конец света — безусловная катастрофа для тех, кто живет во времени. Рецепт спасения единственный — постепенно переносить тяжесть (или легкость) своего «я» сначала на душевный, а потом на духовный план. Для этого обретают в себе храм, «ковчеже, позлащенный духом», делают его явленным.
«Опыт — критерий истины» — сказано правильно. Опыт подсказывает нам, что не каждый человек обладает душой. Душа — жемчужина, которая есть в раковине или которой нет. Чтобы убедиться в этом воочию, осторожно приоткрываешь створки. И радуешься или в страхе убегаешь. Потому что человек (именно человек, а не, допустим, собака, с которой все не так просто), не обладающий душой, — существо чрезвычайно опасное.
С духом сложнее. Он подобен саду (райский сад — аналог духа), его взращивают. И тут — хорошо это или плохо, судить не берусь, — нужны единомышленники. Один сажает, другой поливает, третий окучивает. Нужна церковь уже не как здание, а невидимая Церковь истинно верующих. «Я ходил в твой храм, Господи», — скажут многие, когда придет время. «Изыдите, не видел я вас в Храме своем», — проречет Господь.
Перефразируя древнее изречение, скажем: жизнь — ложь, смерть — неправда, но за пределами жизни и смерти есть выход. Другими словами, за пределами жизни и смерти существует некий источник бытия, для приобщения к которому необходима метанойя — изменение сознания. Цель — достижение состояния, когда вопрос о вечной жизни лишается смысла, поскольку преодолевается само противопоставление жизни и смерти. Христос победил смерть не как один силач другого, а как большее объемлет, вбирает в себя меньшее. «Обретенье смелости Божью зреть лазурь» приходит через осознание того, что

Все, что мы побеждаем, малость,
Нас унижает наш успех…
(Рильке)

Даже успех в том, что мы полагаем приближением к Богу.
Входя в обитель Бога, мы вступаем в полумрак, который путем внутреннего усилия или насилия над собой следует преобразовать в полную тьму. Достигается это через любовь к Богу, который предполагается несуществующим. «Через воздействие темной ночи Он удаляется от нас, чтобы Его не любили той любовью, которой скупой любит свое сокровище… Если мы любим Бога, считая Его несуществующим, Он проявит свое существование» (С. Вейль).
Первый шаг на пути обретения духовной жизни — нисхождение в ад, «нигредо» в алхимической терминологии, погружение в космическую ночь, в чрево земли. Здесь зарождается «тело славы»— «атрибут существа высшего порядка».
Пусть никого не смущает обращение к алхимическому языку применительно к нашей теме. Давно показано, что язык готических соборов есть в первую очередь язык алхимии. Фулканелли само выражение art gothique (арготик — готическое искусство) возводит к слову «арго». Арго — «особый язык для тех, кто хочет обменяться мыслями, но так, чтобы окружающие их не поняли». Арго — одна из производных форм Языка Птиц, праязыка, основы всех других. Тогда получается, что готический собор — произведение готического искусства — есть произведение на арго. Соборы в плане имеют форму креста, но крест, как отмечает Фулканелли, — алхимический иероглиф тигля. «В тигле первоматерия, подобно Христу, претерпевает мучения и умирает, чтобы воскреснуть очищенной, одухотворенной, преображенной». В тигле нашего внутреннего собора преображается наша душа. Или не преображается и навеки уже пребывает в аду. Впрочем, пребывание в аду лучше дурного небытия (по аналогии с дурной бесконечностью). Многие живут в аду — и ничего, притерпелись.
Закрыть
Для трехчастного человека, состоящего из тела, души и потенциально духа, вступление во мрак — самоистребление, уподобление себя черному остатку на дне алхимического сосуда. Многим сходящим в ад кажется, что они спускаются туда добровольно. Пусть так, лишь бы это не приводило к гордыне, однако даже Данте нуждался в Вергилии.
Хуан Креста различает ночь чувств и ночь духа. И если вступить в ночь чувств относительно просто, то ночь духа для не взрастившего дух гибельна, и многие почитатели священного знания гибли или сбивались с пути в самом его начале.
«Божественный Мрак, — пишет Дионисий Ареопагит, — это тот неприступный Свет, в котором, как сказано в Писании, пребывает Бог. А поскольку невидим и неприступен Он по причине своего необыкновенного сверхъестественного сияния, достичь его может только тот, кто, удостоившись боговедения и боговидения, погружается во Мрак, воистину превосходящий ведение и видение, и, познав неведением и невидением, что Бог запределен всему чувственно воспринимаемому и умопостигаемому бытию, восклицает вместе с пророком: “Дивно для меня ведение Твое, не могу постигнуть Его”».
С появлением витражей потоки света хлынули внутрь готических соборов, и этот свет воспринимался не как свет звезд («я ненавижу свет однообразных звезд») и не как свет солнца, а как свет метафизический. Разрабатывается средневековая метафизика света. Красота воспринимается как запредельный свет, как знак благородства. Собор как бы делал видимым Божественный Мрак Дионисия Ареопагита. И у Данте рай — это восхождение к Свету.
Элиаде называет этот процесс спонтанной люминофанией. Погружение в сверхъестественный свет преображает любое живое существо. Оно достигает иного уровня существования и получает доступ к высшим мирам.
Теперь мы приближаемся к деликатной теме, деликатной для всех почитателей Девы Марии, к которым автор статьи причисляет и себя. Дело в том, что одна из священных реликвий Шартрского собора, главного героя романа Гюисманса, один из древнейших объектов паломничества — подземная Дева Мария, одна из так называемых Черных Мадонн. Собственно, в Шартрском соборе две Черные Мадонны, одна из которых находится в крипте, потому и называется подземной, другая снаружи. Черные мадонны встречаются, пусть редко, по всей Европе, больше всего их на юге Франции. Эти статуи соответствуют всем канонам изображения Богоматери и отличаются только цветом. Хронисты свидетельствуют, что Шартрская Богоматерь изначально была старинной статуей Исиды, изваянной еще до Иисуса Христа. Впрочем, ту статую разбили и заменили новой.
Дева — шестой знак Зодиака. У египтян он отождествлялся с Исидой и являлся символом души. Как отмечает в «Словаре символов» Керлот, она часто изображалась в виде «печати Соломона (два треугольника, представляющих огонь и воду, наложенных друг на друга и пересекающихся таким образом, что они образуют шестиконечную звезду). В мифологии и религиозных учениях вообще данный символ ассоциируется с рождением бога». И Мария, и Исида равно символизируют Деву, рождающую Бога. Надпись «Virgini partiturae» (Деве, имеющей родить) встречается под скульптурными изображениями и одной и другой.
Комментируя начало католического гимна, Ф. Шуон пишет: «Мария есть чистота, красота, доброта и скромность католической субстанции: микрокосмическим отражением этой субстанции является душа в состоянии благодати… Эта чистота — состояние Марии — является существенным условием… для духовной актуализации реального присутствия Слова».
Радуйся, лествице небесная, ею же сниде Бог…
Радуйся, мосте, преводящая сущих от земли на небо…
Радуйся, каменю, напоивший жаждущия жизни…
Радуйся, огненный столпе, наставляя сущия во тьме…
Радуйся, кораблю хотящих спастися…
Радуйся, луче умного Солнца…
Радуйся, светило незаходимого Света…

Эти слова православного акафиста, обращенные к Пресвятой Богородице, суть не поэтические метафоры, а определения предмета, по природе своей не поддающегося определению. Это описание мира, где «камень, напоивший жаждущия жизни», есть в то же время «корабль хотящих спастись».
Христиане многое заимствовали из иконографии Исиды для изображения Богоматери. Это утверждение вызывает злорадную ухмылку одних и яростное неприятие других. Последние полагают, что они защищают Божью Матерь, вряд ли нуждающуюся в их защите. Невозможно оспорить, что изображение матери и младенца утвердилось в культе Исиды, что Звездою моря и Царицей неба прежде называли Исиду, что сперва Исиду, а потом уже Марию изображали стоящей на полумесяце или со звездами в волосах. Предлагают роман Гюго переводить по-другому, не «Собор Парижской Богоматери», потому что Notre-Dame на самом деле не мать Христа.
Позволю себе заметить, что «самого дела» на самом деле никогда не было, что приведенные выше рассуждения ничуть не умаляют Деву Марию, что женское начало мира принимает различные образы, так как в силу своей немощи мы нуждаемся в образах, и Богоматерь — прекраснейший из них, ведь «Бог есть красота, и Бог любит красоту».
Мария — луч света, по которому мы карабкаемся вверх, где Марии уже нет. Как, впрочем, и Исиды. Но потерявший Марию Марию в конце концов обретает. Или Беатриче. «Что в имени тебе моем?»
Чем еще знаменит Шартрский собор, так это своим лабиринтом. С лабиринтом вообще все не так просто. Лабиринт связан с символикой инициатических организаций, создававших соборы. Задача лабиринта — указать путь в центр мира избранным, обладающим знанием, и создать препятствие на этом пути людям случайным, лишенным достоинств, необходимых для победы над смертью.
Идея прохождения лабиринта, как отмечал Генон, сродни идее паломничества к духовному центру, который является Святой Землей в широком смысле слова. Часто, однако, символический язык заменялся буквальным. Так, в Аррасе верующие ползли по лабиринту на коленях с молитвами на устах, пока не добирались до цели, так что весь их путь занимал около часа.
Лабиринты встречаются не только в церквах, но и в алхимических манускриптах и являются «частью мистических традиций, связанных с именем Соломона». Тот факт, что с XVIII и до конца XX в. лабиринт в Шартрском соборе был заставлен стульями как нечто второстепенное, наглядно свидетельствует о глухоте современного человека к традиционной символике.
Шартрский лабиринт самый крупный, его диаметр — около 12 метров. Лабиринт насчитывает одиннадцать концентрических кругов, общая длина пути по лабиринту — приблизительно 300 метров. В его центре цветок с шестью лепестками, контуры которого напоминают розы собора. Другое название для окна-розы — Rota, или колесо, а колесо, согласно Фулканелли, алхимический иероглиф времени, необходимого для варки философской материи — процесса, представленного, в частности, на северном портале Шартрского собора. В то же время эти окна — блестящий пример концентрических мандал, которые через определенные ментальные состояния приводят к созерцанию и концентрации. По сути дела, мандала — аналог лабиринта, она одновременно и путь к центру, и сам этот центр. Неудивительно, что в Шартрском соборе она представлена лабиринтом внутри лабиринта. В то же время роза как таковая — символ скрытого центра, находящегося за пределами нашего мира. Визуализация этого центра как цели путешествия способствует его обретению, упорядочению Хаоса посредством любви как единственного созидательного начала.
В США, в Нью-Хармоне, штат Индиана, возвели гранитную копию лабиринта Шартрского собора в натуральную величину. В соборе в Шартре убрали наконец стулья. Появилось много книг о лабиринтах (так, название одной из них: «Священная дорожка: новое обращение к лабиринту как инструменту духовного совершенствования»). Того и гляди, толпы неофитов поползут к центру Мира, что не может не настораживать.
Автор «Собора» Гюисманс — писатель удивительный. Его произведения — своеобразные энциклопедии, где каждая тема, к которой он обращается, рассматривается подробно, со всей дотошностью. Настоящий компедиум знаний, характерный, скорее, для времени Исидора Севильского, Климента Александрийского. Для нового времени редкость.
Закрыть
Желающий просветить себя во всем, что касается символики драгоценных камней, литургического садоводства, мистического значения запахов, может смело обращаться к «Собору».
«Во всех минералах заключен знак и смысл, а другими словами, символ, — пишет Гюисманс, затрагивая одну из таких тем в предисловии к новому изданию романа «Наоборот». — Под этим углом зрения их и воспринимали с самых давних времен. Правда, в наши дни образный язык гемм, составлявший неотъемлемую часть христианской символики, напрочь забыт и мирянами, и монахами. Я попытался в общих чертах восстановить его в книге о Шартрском соборе».
Собственно, вся книга посвящена благородной цели восстановления утраченного знания, которое современный человек бездумно выбрасывает за борт на своем пути в никуда. Так, обращаясь к литургическому садоводству, Гюисманс, как крупицы золота, вкрапляет в свой труд сведения из не самых популярных сегодня источников — трудов святой Хильдегарды, святого Мелитона, святого Евхерия.
Раскрывает Гюисманс и мистическое значение запахов, подробно останавливаясь на церковных благовониях — ладане, миро, фимиаме, описывая, в частности, приготовление фимиама в библейской книге Исхода. Оказывается, «приготовляется он из стакти, халвана душистого и ониха». На случай, если кто-нибудь из читателей по рассеянности запамятовал, что такое оних, Гюисманс заботливо поясняет, что это не что иное, как оперкула (кто бы сомневался!), «хрящик, служащий для того, чтобы закрывались створки моллюска». Моллюск этот (естественно!) «из семейства иглянок и обитает в индийских водоемах».
После выхода романа «Наоборот» проницательный Барбе д’Оревильи заметил, что после такой книги автору остается одно из двух — либо удавиться, либо уверовать. Гюисманс не удавился. Судьба свела его с траппистами, монахами Нотр-Дам де ля Трапп, аббатства в Нормандии, основанного бенедиктинцами — монахами ордена с весьма строгим уставом. Орден проповедует молчальничество, созерцание, простоту жизни, вегетарианство и уделяет большое значение литургической молитве.
Гюисманс долгое время живет послушником вблизи бенедиктинского монастыря. Создает романы «На пути», «Собор» и, наконец, «Историю святой Лидвины».
Перед смертью Гюисманс претерпел много страданий, у него была редкая болезнь — рак языка, который в конце концов и свел его в могилу.
Мы же, пока живы, отнесемся к его трудам с должным вниманием.
В. Каспаров
https://litlife.club/books/170638/read?page=1


Отрывок из книги:


«Аббат Жеврезен встал и снял с полки старый том.
— Вспомнилась тут мне, — сказал он, — одна стихотворная секвенция, сложенная в честь Богородицы немецким монахом XIV века Конрадом Гайнбургским.
— Вот представьте себе, — продолжал аббат, листая книгу, — литанию самоцветов, где в каждой строфе одеваются камнем добродетели Матери нашей.
Предваряет молитву минералов обращение человека: славный инок, преклонив колени, начинает: «Радуйся, Пречестная Дева, невестой Царя Всевышнего быть сподобившаяся; прими кольцо сие в залог союза Твоего, Мария».
Он показывает ей перстень, медленно поворачивая его в пальцах, и толкует для Владычицы смысл каждого из камней, сияющих в золоте оправы. Начинает он с зеленого ясписа, символа той Веры, которой благодаря Приснодева так благочестиво приняла слово архангела-возвестителя. Далее следуют: халкидон, преломляющий огонь милосердия, которым полна душа Ее; смарагд, блеск которого означает непорочность; сардоникс, сияющий ясным пламенем, совместным с кротостью и невинностью ее девства; красный сердолик, отождествляемый с кровоточащим сердцем Ее на Голгофе; хризолит, чьи блестки зеленеющего золота напоминают о Ее бесчисленных чудесах и премудрости; вирилл, открывающий Ее смирение; топаз, удостоверяющий глубину Ее молитвы; хризопраз — ревность о Боге; гиацинт — Ее любовь; аметист, с его смешением розового и голубого, — ту любовь, что дарят ей Бог и человеки; жемчуг, смысл которого в этом стихотворении остается без определенного соответствия с какой-либо добродетелью; агат, объявляющий о Ее стыдливости; адамант — сила Ее и терпение в тяготах; карбункул же — око, сияющее в ночи, повсюду возглашает о Ее вечной славе.
Далее приноситель указывает Божьей Матери на значение иных веществ, также вделанных в оправу кольца и считавшихся в Средние века драгоценными: таковы хрусталь, отражающий чистоту души и тела; лигурий, подобный янтарю, особенно удостоверяющий такое качество, как умеренность; магнит, который притягивает железо, как Она смычком благости своей касается струн кающейся души.
Монах кончает свое моление такими словами: «Это колечко, самоцветами усеянное, ныне нами Тебе приносимое, прими, Супруга преславная, с милостью. Аминь».
— Очевидно, если так толковать значения драгоценных камней, их можно почти точно сопоставить с последовательностью молений литании, — заметил аббат Плом и вновь открыл книгу, закрытую было его собратом. — Смотрите, до чего точны соответствия между именованиями литании и качествами, приписанными самоцветам. Разве смарагд, что в этой секвенции — знак нерушимой чистоты — не отражает в искристом зеркале своей чистой воды обращение «Матерь Пречистая»?
Хризолит, эмблема мудрости, не выражает ли совершенно точно «Премудрых Седалище»?
Гиацинт, атрибут милосердия и помощи грешным — «Христианам вспоможение» и «Грешным прибежище»?
Адамант, сила и терпение — «Дева всемощная»?
Карбункул, слава — «Дева прехвальная»?
Хризопраз, ревность о Господе — «Боголюбия сосуд преизящный»?
И вполне возможно, — заключил аббат, отложив том, — что мы, потрудившись немного, обнаружили бы в этом ожерелье камней те четки молитв, что чередою возносим во славу Матери нашей.
— Особенно если мы не ограничим себя рамками одного этого стихотворения, — добавил Дюрталь, — потому что справочник монаха Конрада неполон и словарь аналогий у него сокращен. Пользуясь применениями других символистов, мы могли бы изготовить перстень такой же, как у него, но все же несколько иной, ибо на камнях были бы другие девизы. Так, для Брунона из Асти, старого аббата Монте-Кассино, яшма олицетворяет Иисуса Христа, ибо она вечно зелена, не имеет пятен и бессмертна, изумруд по той же самой причине отражает жизнь праведных, хризопраз — добрые дела, алмаз — нерушимые души; сардоникс, подобный кровавому гранатовому зерну, — милосердие; гиацинт, переливающийся оттенками голубого, — удаление святых от мира; вирилл, подобный бегущей волне на солнце, — Писания, просвещенные Христом; хризолит — прилежание и мудрость, ибо принимает золотой цвет, мешающийся с ним и дающий ему свой смысл; аметист — лик дев и детей, ибо голубой цвет, слившийся в нем с розовым, внушает нам мысль о невинности и стыде.
С другой стороны, если мы возьмем идеи о тайном языке самоцветов у Папы Иннокентия III, то узнаем, что халкидон, бледнеющий на свету и жарко сверкающий ночью, — синоним смирения, топаз — то же, что целомудрие и заслуги добрых дел, а хризопраз, царь минерального мира, внушает мысль о мудрости и бдении.
Подойдя ближе к нашему времени и остановившись в конце XVI века, мы найдем у Корнеля да ла Пьера в его комментарии на книгу Исхода новые толкования: ониксу и карбункулу он приписывает чистосердечие, вириллу — героизм, бледно-лиловому мерцающему лигурию — презрение к сокровищам на земле и любовь к сокровищам на небесах.
— А святой Амвросий утверждает, что этот камень — эмблема самих Святых Даров, — проронил аббат Жеврезен.
— Да, но что такое вообще лигурий? — спросил Дюрталь. — Конрад Гайнбургский изображает его подобным янтарю, Корнель де ла Пьер считает фиолетовым, а святой Иероним{45} дает понять, что лигурий вообще не какой-то особенный камень, а иное имя, под которым кроется гиацинт — образ благоразумия с его небесно-голубой водой и переменчивыми оттенками. Как в этом разобраться?
— Кстати, о синих камнях: не забудем, что святая Мехтильда почитала сапфир за самое сердце Божьей Матери, — вставил аббат Плом.
— Еще добавим, — продолжал Дюрталь, — что и в XVII веке еще продолжали давать новые толкования самоцветам: прославленная испанская аббатиса Мария Агредская относила достоинства камней, о которых Иоанн Богослов говорит в двадцать первой главе Апокалипсиса, к Пресвятой Деве. По ее учению, сапфир относится к Ее безмятежности, хризолит говорит о Ее любви к Церкви воинствующей и особенно к заповедям спасения, аметист — о могуществе Ее против адских полчищ, яшма представляет непобедимую верность, жемчуг — неизмеримое величие…
— А святой Эвхер, — перебил аббат Плом, — смотрит на жемчуг как на совершенство, целомудрие, евангельское учение.
— При всем том, вы совсем забыли о значении прочих редких камней, — воскликнула г-жа Бавуаль. — Что же, рубин, гранат, аквамарин для нас немы?
— Вовсе нет, — отозвался Дюрталь. — Рубин возвещает о покое и терпении; гранат, по Иннокентию III, отражает милосердие; согласно святому Брунону и святому Руперту, аквамарин собирает в зеленоватой ясности своих огней богословскую науку. Остаются еще два камня: бирюза и опал. Первая, редко упоминаемая мистиками, говорит, должно быть, о радости. Второе же название вовсе не встречается в лапидариях; это не что иное, как халкидон, который описывается как род агата неясной, облачной окраски, искрящегося в полумраке.»

Источник информации Гюисманс Жорис-Карл  Книга "Собор" https://litlife.club/books/170638/read?page=36





Материалы симпозиума «Живой камень: текст/словарь. Прелиминарии»   http://www.nrgumis.ru/articles/1952/



Камея
Автор:  Литвинов Сергей Семенович
Авторская страница:  http://stihi.ru/avtor/litvinov1


  «Камея (Исп. В.Толоконников)»
  В песнях на мои стихи.


Я, конечно, богат! Начинается ль утро…
Дня раскрылся ларец; смотришь – слепнут глаза.
То ли солнце в росе, то ли блеск перламутра?
В жарком золоте листьев – небес бирюза.

Ерунда –  ерундой, кто и глянул бы вчуже.
Грош всему-то цена, чем поэт ни богат.
Но роса по траве – россыпь вечных жемчужин.
И… всё в мире затмит ночи мрачный агат.

Мне на нить бы строки нанизать бы рубины,
Лист осины трепещущей, ал-сердолик.
Где рубины – багряные  гроздья рябины,
В рифм оправу бы мне – твой блистательный  лик.

Драгоценных  поэм добываю каменья.
Дня раскрылся ларец...и, что хочешь, бери!
Я безмерно богат! Что ни песня  –  камея.
И признанья в любви – звёздный жемчуг зари.
©  Литвинов Сергей Семенович, 2012
Первоисточник:   http://stihi.ru/2012/09/02/2432