Белая гвардия. Памяти русских генералов

1.
Чуть отлегло, и где-то падал снег.
На низком небе – сумрачно и грустно,
И эшафот, сколоченный наспех,
Смотрелся в небо с вызовом, но пусто.

В Колонном – негде яблоку упасть,
И по глазам обученных статистов,
По воплям их, угадывалась власть
Над правдою отъявленных чекистов.

Во взглядах – сталь, не просто и дышать!
Судья чего-то ищет про измену
И пыжится, как будто бы решать
Ему сейчас, дать лагерь или стену.

Актер с него посредственный. Уже
Вопросы кажутся безжалостною пыткой,
И чувствуешь: пытаются в душе
Враги порвать связующую нитку…

Старик чудит: в ответах на вопрос
Завел про тунеядцев и евреев,
(Пардон, жидов.) И далее допрос
Идет под монотонный хныч Гирея:

Аллаху молится. Не сможет Он помочь:
В стране безбожников не Вера правит силой
И им, шести, придется превозмочь
Себя в последний раз. Перед могилой.

Вопрос к Доманову: Походный Атаман
Чего-то лжет. Шкуро обводит взглядом
Колонный Зал. Мерещился туман
В горах Карпат и “волчья” сотня рядом.

Чуть вздрогнул, вспомнив первобытный страх
Людей, которых зверь держал в темницах.
Цветы, шампанское в уездных городках
И хлеб простой в разграбленных станицах…

Живыми виделись примкнувшие штыки,
С гримасой безразличия на лицах,
На смерть идущие ударников полки,
С наивною мечтою о столице.

Нет никого. Где сгинули они?
В боях под Горловкой, на фронте у Касторной?
Вдруг всплыли в памяти Ставрополя огни,
Отчайный штурм Воронежа. Повторный.

Ряды окопов и стальная сеть…
Скороговорка красных пулеметов
Свинцовым жребием выбрасывала смерть
В кубанских сотнях, брошенных наметом.

Год девятнадцатый для русских казаков
Исчерчен был крутыми виражами
И, сквозь года, атаки их полков
Казались памяти чудными миражами.

Как миражами были бы сейчас
Двуглавые орлы в навершьях башен,
И крестный ход под благовест на Спас.
Свершился Суд, и приговор был страшен…

2.
Широкий двор во четырех стенах
Был расчерчен шпалерами охраны.
Идти сквозь строй с улыбкой на устах
Случилось перед смертью ветеранам.

Квадратный плац ломился от зевак,
И к коменданту, с подлою улыбкой,
Фотограф из “ташкентских”: – Дайте знак,
Чтоб я не загубил свою попытку.

Полковник отвернулся: – Выводи!
Их повели в распахнутые двери.
Доманов с Панвицем виднелись впереди,
Краснов – последним… Плелся еле-еле.

Его качало: думал ли старик
(Вся жизнь – в строю под русским флагом)
Что здесь, в Москве! какой-то Беня Крик
Его погонит на смерть. Шагом.

Их вел конвой.
 – Почти как на парад! –
Шкуро, сощурившись, манкировал бойницам
Бездушных глаз и, чудилось, что рад
Еще раз бросить вызов пошлым лицам.

И даже поднимаясь на помост,
И спотыкаясь в узкие ступени,
Он был гигантом, несмотря на рост,
Душой, лишенный начисто сомнений.

Он помнил Ставрополь! В июльскую жару -
Пасхальный чин: все в белом – сила веры.
И лезло в голову: “нет, весь я не умру”…
Растерзанные трупы офицеров

Взывали к мщению. Кругом стоял народ.
Июльский день был светел. И печальный
Обряд прощания обрядом был венчальным:
Кто верует – и по смерти живет!

3.
Вязала руки пара палачей,
Пришивших офицерские погоны.
– Орлы постреляны, заместо них – вороны,
И церковь есть, в ней только нет свечей.

И поп какой-то там наверняка
Гундит свои псалмы по книжке рваной
За власть скотов, которой нету равной,
По памятке, написанной в “чека”.

Ничуть не жаль сейчас мне умирать!
В какие б не рядились вы одежды,
Вам не убить в Спасение надежды!
А что не спас – прости Россия-мать.

Земля качнулась. Где-то падал снег.
На небе Солнце выглянуло робко.
И эшафот, сколоченный коробкой,
Смотрелся с неба вызовом. Для всех!

Апрель 2014