Оцените Прозу. В. С. ,ч. 4

    Река играла. Шел вечер, увалы потемнели, а река еще играла там серебром, тут золотом, и над водой цепочкой летели чайки. Плота было уже не  видно на реке.  Ребята теперь  доплыли до Удожьей косы, разулись, ходят босиком по траве. Максим налаживает удочки, собираясь рыбачить.  Детская забава - ловля, а хорошо. Вечерней зорькой стоишь и кидаешь. Речонка шумит, брызгает играет каждый камешек.  Разговаривая, хлопцы, наверное, и о нем вспоминают. А кругом сосны, на них вспыхивает смола, а само дерево розовое и теплое.
    Солнце закуталось в тучу, но вдруг снова пробилось, раскидав снопами свет: на увалы ,на реку, на дальнюю косу легли яркие пятна. Все засияло, зарделось: вода, лес, потом стало угасать, темнея.
     "Крум! Крум!"
     Макар повернул голову: летели вороны. Заметив человека ,они пошли кругами, каждый раз снижаясь,и, когда проходили мимо, смотрели на Макара черными глазами. Крича, переругиваясь, птицы долго усаживались, и, когда уселись, монахи густо почернели, будто их накрыли черными овчинами.На вершине ближнего монаха сидел старый, до синевы черный ворон и равнодушно смотрел на Макара.
    Вороны привезли за собой ночь. Увалы стушевались, река погасла, тот берег едва угадывался в зыбкой дали.
    Теперь ждать до утра:ночь. Ночью кто тебя увидит? Тут вокруг ни души, зверь, может, по увалам бродит, а людей нет.
    Ладно. Летом ночи коротки, короче воробьиного носа. Достоять до утра, а днем опять по реке пойдут суда. Днем веселее стоять. Легче.
    На реке вспыхнул огонь:шел катерок.  На носу качался фонарь. Никого на палубе не было. Макар крикнул и прислушился. Зу-зу-зу - гудел мотор. Люди спят.  Штурвальный следит в темноте за бакенами и створами,а команда спит: ночь.
    Фонарь ушел в скалу, и речка потемнела, как деготь.  Темнота подошла вплотную. Пропасть тоже до краев наполнилась темнотой. Наступить на темноту и спуститься на берег. Лечь на песке, вытянуть ноги и долго лежать, не шевелясь. Никто бы не знал, как человек спустился со скалы.
    "Духота, как бы не было дождя, - подумал Макар.  - Недаром стриж вечером над водой летал".
    На той стороне светилась узенькая полоска, похожая на вытянутую руку. Что-то тихо, замерло все, утаилось, даже выпь не ухнет.  Ребята уже спят. И Максим, который всегда после всех ложился,тоже теперь лег.А про Макара подумали: у Кузьмы остался, пьет водку. Спите, хлопцы, но уговор: не забывать про товарища.
    Стоять одному скучно. Не видно даже монахов, а река угадывалась лишь по плеску. Да еще по зыбкому сверканию далеких бакенных огней. Они вспыхивали и гасли, проливаясь то алой, то белой струйкой. Да еще светилась на закате узенькая полоска, похожая на протянутую руку.
   Макар смотрел на нее, больше не на что было смотреть. Крылья бы, как у птицы Не затем, чтобы летать, а чтобы спуститься вниз.
    Спуститься со скалы  и идти по земле.
    Любил Макар ходить, недаром стал геологом.  Идешь и думаешь, кто же это так широко устроил?! Всем есть место: и птице, и человеку, и зверю. И всем с великим избытком всего хватит: пищи, воли, воздуха. Кто, как геолог, всегда ходит пешком, знает, какая она просторная, земля...  Идешь, идешь, и конца-краю ей нет. Там горы со снегом, там тайга и реки, там неоглядная степь ...
    Ударил гром. Ухнул, прокатился, рассыпавшись по реке звоном. Темнота вздрогнула и провалилась. На мгновенье все вспыхнуло голубым:  река, корень-выворотень на том берегу,гребень тайги на горизонте. На монахе сидел голубой ворон и смотрел на Макара голубыми глазами.  По лицу хлестнуло; еще одна холодная капля упала на щеку и провалилась. Молнии били по сопкам, и горизонт снова и снова вспыхивал голубым неровным заплотом до неба.  Полил дождь. Он взял с ходу, без разбега, обрушился тугими потоками. Макар подставлял к подбородку обе руки и пил, когда набиралась пригоршня.
   Макар любил дождь с грозами. В поле все волнуется перед грозой, травы и хлеба стелются шелком, пробежит по ним скорый вихрь, напутает, накуролесит, завяжет узлами и умчится. А гром ударяет то там, то здесь, как набат: "дон! дон! дон!".
   Из-за любви к воле, к шатанию по земле Макар и ушел от жены своей Дуси. Он прожил с ней три года, прожил тихо и сытно. Потом затосковал. Не желая обидеть ее обманом, сказал, что тоскует, не в силах ужиться на месте.
    - Все у нас есть, - заплакала Дуся. - Картошка уродилась, и сапоги тебе справили. Куда пойдешь, чего искать?
    Женщина Дуся добрая, ласковая, старше Макара на десять лет. Макар жалел ее и всегда хорошо вспоминал.
    Жили они в большом селе, в пятистеннике с русской печью и сенцами. Дуся работала дояркой в колхозе, он плотничал в строительной бригаде. У Дуси было хозяйство: огород и корова.  Макар как-то привез из лесу кустов рябины, черемухи, полдюжины молодых березок и посадил под окнами. Весной все это принялось, зацвело, проклюнулись даже кандыки и ландыши, и Дуся, хотя и вздыхала,что от огорода пропали две сотки, радовалась Макаровой затее. В селе диких деревьев никто не сажал, малину высаживали, ранетки, но Дуся Макару ни в чем не перечила. В письмах она сообщала про сад, писала, что он разросся, и когда заскучает, выходит в садик и плачет.
    Славная женщина Дуся! Сколько ласки от нее видел. "Только ты живи, - скажет. - Детей у меня нет. Ты мне и за сына и за мужа".
     На Макаре все промокло, в ботинках хлюпало. От скалы тянуло холодом.  Он сел и, раскинув руки, придерживался от ветра за стену.
     Дождь выровнялся, шел крупный, тяжелый.
     Дождь в это время - золото. Погонит в рост и посевы, и всякую овощь. Утром всё умоется, как к празднику.
     На воду упал свет: шел пассажирский пароход. Свет ударил в тучи, и по тучам побежали зайчики.  В огнях струились белые, зеленые, красные дождинки. В каютах и салонах люди, они разговаривали, смеялись. В верхнем салоне играла музыка, сидели за столами женщины с голыми руками. На берег никто не глядел.
    Низ парохода был в темноте, и белые, залитые светом палубы как будто летели над водой. По тучам, удаляясь, бежали разноцветные зайчики.
    - Помогите, хлопцы, - шепотом сказал Макар.
    Пароход ушел, и на реке стало темнее и глуше. Гроза скатилась вниз, и теперь, может, над Удожьей косой, вспыхивало и доносилось далекое погромыхивание. Вот и грозу пережил, а дождь ничего, перейдет. Только ночь переждать,а утром солнышко обогреет - и опять не страшно.
     Жизнь все преодолеет.  Она как река:  как поворот - то новое. Позапрошлый год осенью забежал взглянуть на колонию, где отбывал.  Думал: проклятое то место, страшное. А колонии уже нет, закрылась! В бараке живут рабочие, лесорубы. Где целая бригада жила в блоке - теперь семья. Детишки бегают, дорожки посыпаны песком. Будки для часовых свалили, говорят, бульдозерами потоптали. А ограду местами даже снимать не стали. Женщины веревки натянули, сушат белье. В бывшем клубе и сейчас клуб, картины смотрят жители.  Есть магазин, сельсовет и все как полагается. В бараке, где жила его бригада, побелено, светло, на окнах - герани.  Зашел в столовую - не узнал. В столовой повесили картины и сейчас она - ресторан.  Они с Максимом выпили под музыку, и Макар по пьяной лавочке заплакал от радости.
    Горе любое одолеется, лишь бы воля. Люди что захотят, то и будет.
    Дождь помалу стихал. Снизу лопотала невидимая река, а в ветре пахло освеженными травами. Опять вспомнилось лицо рыжей девчонки, племянницы Кузьмы, алый ворох жарков и глаза, как они глянули на него из цветов. Какое счастье человеку только жить! Говорят, хорошо в сказке, а что там сказка?! Наступит утро, увидеть, как под облаками играют стрижи, - вот оно счастье! И снова не страшно: ни скала, ни монахи.  Ночь нагоняет тоску, а день разгоняет.
   Он ждал утра и думал о соли, за которой шел, о Кузьме Кривом, о новых ботинках, которые недавно купил и не успел еще разносить, и о многом другом.
    Макару казалось: всю жизнь он шел и шел, и лишь сегодня остановился. Но придет день, и снова будет дорога, и он зашагает по доброй и такой просторной земле, радуясь, как сыплет на ботинки росой и опадающим цветом.
     Макар вспоминал свою жизнь, и в каждом дне ее была радость, и даже тяжелые дни были бесконечно дороги и прекрасны.
    Утро пришло сразу. Ветер стих, дождь перестал. Утро разгорелось теплое и ясное. Засверкала, играя первым солнцем, река, и над ней летели чайки. Тайга на увалах сияла.
    Солнце согревало лицо, сушило одежду, от нее шел пар. В голубом поднебесье плыли белые, с одного бока розовые облака.
    Макар дрожал, согреваясь, и согревал своим телом скалу.
   (1963 г.)

    Ну вот " и летопись окончена моя". Прошу прощения у дорогого народу, что тёмен азъ, стыдобишша сплошная: на Прозе.ру не был, ведь что думал-то - что никто Сапожникова нашего не знает, что глаза открою почтенной публике. А вот как обернулось: выложен писатель, широко представлен. Видно, нашлись земляки, объявили миру, что был писатель-поэт, большой человек, Мастер.
   А тепереча всякий почитавший "труды мои" да выскажется от всего тоже писательского сердца.   Сам-то я полон чувствий и соображений настолько, что могу написать статью разборную не мене, чем сам рассказ.Вот и знаю-перезнаю его, а все опалило заново, увидел краски, услышал звуки, проникся мыслями бедолаги - и все как заново, да так ли глубоко  и горестно...
    Ваш этот... Карин.   
 А сегодня удумал опубликовать кое-что о Сибирском прозаике Владимире Константиновиче Сапожникове, да и выложить эти данные на своей странице под грифом В.К.С... см.