папа

Для старика тот свет прекрасней этого —
он спит и день и ночь,
а просыпаясь, зреньем окружен,
он ищет молчаливый телефон,
который для него и сын и дочь.

А там, на черно-белом обороте,
свет в операционной бьет в глаза,
сестра со шприцем в беленьком халате
бежит туда, куда ему нельзя...
И он, проснувшись, мучает жену:
«своди меня в соседнюю больницу,
там медсестра похожа на жар-птицу,
своди меня, иначе не усну».
И он вплетает в женины слова
про сон свое настойчивое «не-а»,
в подушку прорастает голова,
и косит птичий глаз,
и третье веко
реальность поворачивает в сон:
он нужен там,
где сам себе Харон
снимает брюки, рассыпая мелочь,
она звенит, и вытекает щелочь
из батареи в мертвый телефон,
и он во сне поет, как патефон,
и танго отражается в посуде
на хирургическом столе, и он
спит в лучшем мире
вместо глупых буден.

Цветет луна, заглядывая в окна,
и улиц недоступные волокна
сплетаются в нейронные узлы,
торчат домов безлистные стволы,
где в ванных комнатах наполнены тазы —
стирают дочиста дряхлеющую ткань —
рисунок пестрый более не виден.
Вот скатерть в комнате,
и чай бежит в стакан,
на блюдце мятный пряник и коровка;
и сон глубокий сладкий папе дан,
и то, что он забыл, тот свет, как кран,
живой водой залатывает ловко.