Возьми мое сердце в руки...

(Переводы с датского Тове Дитлевсен)

Возьми мое сердце в руки,
возьми осторожно, нежно –
оно ведь теперь твое.
Как билось оно тревожно,
как будто в метели снежной.
Теперь оно так спокойно,
теперь ведь оно – твое.
В любви обретая силу,
сжимаясь птенцом в разлуке,
к тебе одному стремится,
тобою одним живет.
Возьми мое сердце в руки,
не отпускай вовеки.
Так радостно сердцу биться -
оно ведь теперь – твое.
В ладонях твоих, мой милый,
пусть сердцу легко поется,
но помни всегда отныне,
что если в бессилье слов
вдруг сердце замрет в кручине,
заплачет и разобьется –
твои не сумели руки
мою удержать любовь.

. . .


Вечные трое

Два образа мужских за мною следом
идут всю жизнь – один мне мил и люб,
другой меня своим считает светом,
молитвой, что с его не сходит губ.

Один в моих запретных снах весенних
живет желанной сутью бытия.
Другой в мое стучится робко сердце,
но не хочу его услышать я.

Один мне дарит наважденье счастья,
салютом озаряющего ночь.
Другой мне жизнь отдать готов, но часто
мне часа подарить ему  невмочь.

Один в моей крови блуждает жаром
и будит страсти яркие цветы.
Другой дары в костер несет задаром
и жаждою томится у воды.

О женщины – пред вами на коленях
не те, кого любить и вам дано.
Лишь раз в сто лет, быть может, два явленья
земной любви сливаются в одно.

. . .

Ревность

Приложив ладонь к лицу, я
изваяньем нелюдимым
замерла – с другой танцует
целый вечер мой любимый.

Ах какую ей улыбку
лучезарно молодую
дарит он – так юность скрипку
вдруг берет и с ней колдует.

Той мелодией забытой
я сама пьяна бывала.
Сколько было в танцах сбито
коблучков – а мне всё мало!

Мне казалось, что так нежно
может лишь меня мой милый
обнимать, но, веки смежив,
окрыленный и счастливый

он с другою кружит в вальсе.
Обо мне стирая память,
взгляд ее надменно властный
приковал его цепями.

Ярких губ ее пещера
приоткрыта дерзкой тайной.
И моя разбита вера
в оберег наш обручальный.

Так любовь уходит дымом,
лишь тоски надсмотрщик вечен.
Изваяньем нелюдимым
я стою одна весь вечер.

. . .

Живет во мне и умирать не хочет
та девочка, которой я была
В озерах глаз – в зеркальных дебрях ночи –
вдруг прмелькнет на миг –  легка, смела – 

чтобы найти пропавшую бесследно
улыбку детства, первые слова
моей любви и первозданность лета
надежд, что облетели как листва.

И право же – кого еще спросить ей,
где юность моя звонкая парит?
где счастье, вдохновенье, страстность, сила?
Где мой талант – он в землю не зарыт?
 
Но лишь в ответ струящейся печалью
по стеклам дождевые письмена.
Так быстро, что сама не замечаю,
смывают годы лица, имена.

Но девочка жива во мне и голос
ее как шум ручья не заглушить.
Всё шепчет мне: «О будни раскололась
твоя мечта,  и вся наука жить

свелась к тому, чтоб хлеб добыть насущный.
Ты обрела семью,  детей, друзей,
но ты одна, и круг житейский сужен
до точки в суетливой гонке дней.

Но вот моя рука – пойдем обратно
в твой город детства в дымке голубой.
Ты там своя и все тебе там рады.
Тебя поднимет радости прибой

и на качелях ветра раскачает.
В полете ты увидишь свой резон
и устремишься легкая, как чайка,
в свой светлый  мир – туда, за горизонт...»

А что же я? Закрыв глаза устало,
той девочке твержу: так много лет,
прошло с  тех пор, как я во сне летала.
Что прошлое – размытый силуэт,

его не различить в дали туманной,
но только ты живи во мне, живи –
та девочка, чья вера не обманет,
чей голос  как хрусталь в моей крови – 

тяжелой, темной, рвущейся к последней
земной черте – ее перешагну,
когда во мне совсем исчезнет след твой,
и ты уйдешь навеки в тишину.