Аглицкий садик

 
 Я сидел в бане.
Баня была не то, чтобы запущенная, но листья от веников на холодном полу вздыхали, готовые в любую минуту взлететь. Потолок же давно не внушал доверия. Там, сверху, навалили на него угольного шлака, вот этот шлак и торчал кое-где промеж заплесневелых досок. Некоторые из них провисли.
Впрочем, видал бани похуже. Например, как-то парился в пещере. Вырытой в брошенном глиняном карьере. Ориентировались по свечению угольков в углу – в ту сторону плескать. Вылез, как зебра, весь в черных мазках. Зато на душе было чисто, легко.
А тут – не пронимало. Не то, чтобы хозяева экономили дрова и уголь, но топилась баня ими всегда влажно. Впервые осенило, что баня может быть обыденным явлением. Баня для них – что чай или рюмка коньяка перед сном…
 
Устали мои други, замучились вконец. Я понимал их. Уже двадцать без малого лет, как начали строительство дома. Да не просто дома – двухэтажного особняка. Тогда на такое мало кто отваживался, и они в некотором смысле стали первопроходцами.
Землю получили в хорошем месте, на краю речной долины, радостно встречающей всех запахом конопли.
  Давно обмелевшая речка, к берегам которой теперь воровски свозят районный мусор, это - Кур-Искитим.
На одном этом «куре» можно бы сделать целую историю. Каким образом какой-то кур, которому бы в суп да и дело с концом, стал богом этих мест? Но вот для  наркоманов точно стал,  в конопле их всегда много. Все молодые.  И они – курят… Курят и курят, и заливисто смеются.
Выше дома автотрасса федерального значения, за ней – кладбище. За речкой, с другой стороны, за кучами мусора, на горЕ, – тоже кладбище. Одно из них деревенское, другое городское.

Вот здесь, между двумя кладбищами по-над речкой и появился в самом начале рыночной экономики жадный язычок жизни, в виде нескольких особняков служителей Фемиды.
 
Первой появилась их баня. Там они и ночевать стали, приезжая сюда из другого города, прислушиваясь к каждому шороху. Никакого забора и соседей тогда не было. Вокруг стояли деревья. Иногда приглашали меня покараулить за кампанию цемент в мешках, шифер, какие-то корявые доски, годные, разве что на дрова или опалубку.
 
Петька, тогда работавший зам. начальника лагеря по режиму, не расставался по ночам с  пистолетом, хотя даже по нынешним российским меркам, применить его против бандитов весьма проблематично. Как-то раз похвастался за обедом татуированным работягам, те попросили подержать да и бросили спьяну в кусты. Прямо через его голову. Видимо, из презрения к ментам. Но вспомнил он об этом, когда уже стемнело. С того пришлось доверчивому Петьке с фонариком, чуть не плача, лазить по мокроте, изучая особенности ночной флоры и фауны.
А пусть не хвастается!..
 
Однажды в выходные звякнули, чтобы помог поднять на второй этаж шлакоблоки. Кладку вел всего один человек. Чрезвычайно медлительный. Рассказывавший много баек, связанных с кирпичом, кладкой и политикой. И очень старый. От него препротивно пахло «козьими ножками», которые сворачивались из газеты. Со свинцом, он считал, «вкуснее». Таков был его народный ответ общественным деятелям, которые вечно творят что-то несуразное в ценах. А то виноградники изведут. То сигарет нет. Одним словом – волютаристы.

Швы получались толстые. И неровные. По причине некачественного отсева, который добавляли в раствор. Да и шлакоблоки, по дешевке купленные Петькой на зоне, были нестандартны по сравнению с заводскими кирпичами. Как козьи ножки по сравнению с офильтрованными сигаретами. А таскали эти каменья по трапу наверх все – и я, и Петька, и жена его, то есть моя сестра. Ну а чертыхался каменщик…
 
Сам он не таскал, считая подсобную колготню ниже своего достоинства. И все только отвлекал нас, так навязчиво, историями из своей козьеножьей жизни.
 
Иногда Петька вдруг подмигнет мне, и мы, потные, с ним тут же удалялись за угол. Там из кучи серого песка у дороги он, озираясь, выкапывал поллитровку.
 
Прошло времени сколько-то... Не помню сколько: я потерял работу и чувство времени притупилось. Вперед оно двигалось или назад? Или просто стояло? Как стоит на самом деле перрон, от которого, ускоряясь, отходит поезд.

Я знал, что еще с два ящика водки припрятано у них в подвале.
Для крыльца.
Но водка незаметными ручейками расточалась. И каменщику требовалась в обед, и нам, конечно, с Петькой, не говоря уж о блатате, командующей строительными материалами. Называлось это бартером.

А крыльцо так и не появилось в течение ближайших нескольких лет. О нем как бы забыли. Видимо, подумали, что могут запрыгивать в дом, как кузнечики. Хотя дом, неоштукатуренный, как снаружи, так и, отчасти, изнутри, уже стоял. И обживался вовсю. И баня действовала по своему предназначению, в которой я тот момент и сидел.

Сидел голо-понуро и одиноко.
 
Довести все до ума у моих родственников рук уже просто не хватало: то дрова, то уголь, то вода… Водокачка хронически перебойничала. И на все лето запрягали огород, теплица, слепленная из старых облупленных рам, куры, кролики. Кто жил в своем доме – знает что это. Они так до сих пор и поднимались к дверям не по крыльцу, а по оставшимся от строительства дома шлакоблокам. Шатко-валко сложенным в виде ступенек.
 
Хозяйка – стоматолог. Будучи представительницей слабого пола и вредной профессии (дергала и пломбировала зубы зэкам там же, где работал Петька), первой вышла на пенсию.
 
Однажды откуда-то появилось в зале напротив большого окна старенькое зубоврачебное кресло со списанной из зоны бормашиной. Работавшей от длинного приводного ремня. Такого же каучукового, как у швейной машинки «Зингер», другой достопримечательности их быта. И та и другая система приводились в движение педалью. И потянулись к этой трансмиссии местные – кому выдернуть, кому запломбировать.
 
Порастратились, а тут все какой-то  приработок. Настало ведь время бизнеса. Победили те, кого во все предыдущие десятилетия гнобили, сажали и убивали. Действие – противодействие, закон жизни. Закон маятника. Начались новые времена. На сеточном заборе, к сооружению которого и я в свое время приложил руку, пришпандорили тетрадный листок с надписью «Дантист».
 
Поднявшись однажды к дантисту по импровизированным ступенькам, я пошутил, что лучше бы сестра написала «Травматист».
 
- Да, ты прав, – хохотнула. - Так помоги сделать крыльцо. Петька то на работе, то вдрызг, да и вообще уже ничем не интересуется и не занимается. Даже мной. Ему все надоело. Одна тяну лямку.
 
И она включила какую-то песенку популярного тогда Тимура Шаова и стала танцевать под нее, вертя бедрами. Песенка была – как горчичник. Но развеселая. Такого я от своей сестры – не ожидал…

-У меня как раз сегодня есть время, – сказал.
- Нет, ты серьезно? – изумилась, просветлев лицом.
- Да, я не против, только вот как Петро отнесется к моему участию, не обидится ли? - Хозяйка задумалась, но лишь на минутку:
- А мы поставим его перед фактом.
 
Зуб она мне подлечила. Бесплатно. Все-таки – родственник.
Правда, через неделю пломба выпала. Но зуб почему-то облагополучился и больше не болел. Как взятая и брошенная за ненадобностью крепость.

В тот день она дала мне старую, жесткую от цементной пыли Петькину спецовку и мы стали торопливо из всяких прибамбасов импровизировать с опалубкой. Хватало вокруг той самой деревянной обрези с сучками, кусков жести, шифера. Все пошло в дело. Заодно и двор привели в порядок.
Сюрприз для Петьки готовили. Вот, думали, будет рад.

Те же шлакоблоки и обломки красного кирпича кидали в забутовку. Взмокли с носилками, с бетоном. Готова верхняя площадка. Вторую ступеньку слегка развернули в сторону ворот. Потому что, если прямо от фасада выводить крылечко, то врезались бы в слишком близкий забор. С третьей ступенькой та же история. Еще ниже, тоже с разворотом,  заподлицо, вкопали в землю обломки старых железобетонных плит. Которые привезли на тележке с той незарегистрированной свалки, что возле речки. Чем не ступеньки? Получился этакий развернутый в одну сторону, пока еще мокрый, бетонный веер. Красиво? Не знаю. Но мне понравилось. По крайней мере, фантазия присутствует.
Так, вконец употевшим и ошалевшим, нам показалось.

И правда.
Было тут что-то нерациональное, нетрадиционное. Естественно вписанное в неровный ландшафт, в склон с деревьями, на котором стоял дом. В моем уме, а стоматолог из благодарности меня уже угостила спиртным, возник образ этакого пока еще не существующего аглицского садика вокруг. И аглицкого лорда. То есть меня.
 
В этом садике я говорил ей, незаметно подбиравшей шифон своего длинного широкого платья, из-под которого лишь изредка мелькала изящная туфелька, подчеркивая крепкие ноги нашей породы:
-Все от начала и до конца неправда. Граф Энгемон столько раз твердил мне, что вам нельзя верить. Стоматологи – циничны, как и хирурги, они, по суди дела – мясники. Ну разве можно верить вот этому, - я сорвал с дуба шелковисто-нежную (весеннюю) зелено-голубую салфетку.
- Вот он, лист, такой осенью грубоватый, когда большой. А сейчас в прикосновении нежнее пуха. Нежнее всей другой молодой листвы. Вы верите в реинкарнацию, в преображение?
- Мне вас не переубедить. Но вы должны знать, что только вас, вас одного я люблю, разумеется, как брата, и только вам верю…
-Знаете, милая, я не понимаю, зачем надо любить меня одного? Сейчас Колумб открыл Америку, потом ее назовут Вест-Индией, Васко-да-Гамма установил новую истину, которую все узнают попозже, а Америго Веспуччи вообще прилетел к нам на тарелке из другого мира…
- Я в этом, в ваших куртуазных эзотериях, мало разбираюсь.
- Как? Вы же выдернули мне столько непригодных зубов!?. – и я оскаливал щербатый рот.

Что за глупость!..
В действительности было так: мы отходили иногда в сторону, чтобы полюбоваться и вообразить будущий аглицкий садик (ах, как он шелестел!), и  обсудить сделанное.
Она вдруг сказала:
-Бликуют!
-Бликуют, - подтвердил я, подозревая, что она имела ввиду блики от минералов. И не ошибся.

Это была моя идея - уложить цветные камешки, привезенные с реки, в дорожки, особенно старательно в ту, что вела к бане. А чтобы блестели, мы поливали их из лейки.

 И, как мне тогда или после… казалось, подражали плану самой природы, беспорядочно сажая новые деревца.

Но именно там, где я их вкапывал, они засыхали.
 Я просто не знал, куда обращены их лица.
 Я впервые подумал об их лицах, и о том, что они у них вообще могут быть. Зеленые, что-то очень невнятно лепечущие. Я впервые с такой остротой услышал бормотанье иголок, шелест листвы, птичьи голоса, жужжание насекомых… Более того, я впервые почему-то думал о разнице между человеком, растением и неандертальцем, и меня не устраивала теория, зацикленная на одном-единственном или двух генах. Как примитивно!..
 Ну почему я не догадался привязывать тряпочки?..
…А все было просто. Эти деревца легко выдергивались, но я забывал, где у них север, где юг. Да, я не знал, в какую сторону стучат их сердца. Куда повернуты лица. Я выдергивал их для сестры в тайге из мшистой подстилки, не глядя, походя. Там бы в в тени, неукоренынные, они все равно бы погибли. И привозил в рюкзаке. Так щелчком выстреливают пальцами фильтр искуренной сигареты. И плевать, что где-то рядом мусорка. Такой расклад меня и самого не устраивал, просто коробил. Но это ощутил почему-то уже после...
Короче, деревья не приживались. Спасти их могла только случайность.
А я так надеялся сделать аглицкий садик!..
По крайней мере старался. Чтобы угодить. Своей сестре. Ее мужу. Видимо, нет в мире большей любви, чем к нашим сестрам. Их мужьям.

А если откровенно, я уже мысленно дрался на дуэли из-за нее. Точнее, за нее.
За каждую бетонную не туда повернутую ступень.
Дрался с ее мужем Петькой.
Пусть даже не падают с нее, с моей несчастной сестры, как с дерева осенью, сливы, яблоки, булки, рубли. Рубли – видимо, за ту оградку, которую я сделал. Однако чего стоил мой долг перед ней – за ее гостеприимный кров?..
Ничего, что ступенки получились разные. Зато теперь ходить можно без опаски. На самой нижней, по краю, вбетонировали металлический уголок - скоблилку для обуви.
Правила эргономики, по высоте, ширине, естественно, нигде не соблюдены…

Петьке, когда он к вечеру вернулся, все не понравилось.
Он стал ругаться: мол, предполагал соорудить здесь совсем другое.
Тут, по его проекту, должен быть гараж.
Как вон у тех, дальних соседей.
Я вспомнил: на плоской крыше вкопанного в землю гаража те далеко не бедные соседи по вечерам ставят тент, жарят шашлык, а под тентом накрывают стол. Там принимают гостей, устраивают танцы, включают караоке… В дом входят сквозь гараж, мимо блестящего черного «бумера».

Мы с его женой и моей сестрой как раз в это время заканчивали мостить разноцветной галькой дорожку к воротам. Будет радовать глаз после дождя!.. Дождь, как по заказу, и стал накрапывать. Слепой. Все тут же засияло…
А он, Петька, хоть бы помог!
Нет, он стоял, покачиваясь, на пороге. Слегка пьяный. В своем татарском толстом халате и тюбетейке. Над еще не схватившимся влажным бетоном. И глумился: вкалывайте, вкалывайте, все равно он, Петька, все разломает и сделает по-своему.
 
«О каком гараже, какой  машине ты мне твердишь? – кричала сестра. – Сначала заработай на нее!»
Меня злость взяла: «Да ну вас к такой-то матери!» Размахнулся и ударил лопатой по опалубке, черенок сломался. Я плюнул и ушел. И больше не приходил к ним, и не вспоминал ни о каком аглицком садике, пока они сами не позвали - похвастаться.

Вот ведь как разворачивались события (Петька ли напророчил?): появилась у них машина. Та, которую называют «полужигулями» или «Окой». Купила ее у кого-то с рук, она же, Петькина супруга. То есть моя сестра.
Закончила курсы. Сдала на права. Ну, дает, старая!..
 
Петька, давно вроде, привык к крыльцу, не возмущался. Крыльцо стояло, держалось.
И уже обрастало со всех сторон и по щелям буро-зеленой шерстью моха, ромашками. И историями. Ведь каждое деяние обрастает историями, каждая вещь…
Но теперь Петр, хотя и гордился женой, донимал ее машиной: мол, он не самоубийца и рядом с ней ни за что и никогда не сядет.  Действительно, первое время она чувствовала себя неуютно. Терялась на левостороннем повороте. Легонько стукнула на светофоре, сдавая задом, «Туарег». У того отвалился бампер. А у сестры – лишь царапина. Но что возьмешь с «полужигулей»? Тем более, с инвалидным ручным управлением. И с восклицательным знаком на заднем стекле. Обошлось без последствий. А гонять ей приходилось часто: то за цементом, то за краской, то за продуктами. А иногда и за водкой.

Стоматолог попрекала мужа тем, что он мало делает для дома. Огород вскопать - не заставишь. Не его забота. Все деньги, всю пенсию, наверное, пропивает.
 И, правда, изрядную часть ее он попросту профуговывал. Как ни зайдешь к ним – отзовет в сторонку. Устал. Просто устал. Что тут говорить? Эх, да поймите вы, женщины, нас, мужчин!.. И наливает по чуть-чуть.

Однажды к их особняку подрулил «КамАЗ» с большим фанерным ящиком в кузове. С помощью шофера Петька осторожно спустил его по плахам, а затем вскрыл выдергой и топором, порвав блестящие металлические ленточки. Там оказался завернутый в полиэтилен минитрактор. С плугом, с бороной, с культиватором и даже с тележкой. Сам трактор и тележка  были зелеными, а все навесное оборудование черным.
Его супруга была изумлена.
- Вот, а ты говоришь: копай лопатой, миллениум на исходе! – заважничал Петька, и, возвращаясь к старой архитектурной теме, - Теперь у тебя машина, у меня трактор, гараж надо. А где ставить?..
- Да, надо, надо, - поддакивала сестра, рассматривая со всех сторон механизм.
 
Попыталась нажать какую-то педаль.
-Тихо, не трогай, завтра специалиста позову. Покажет, как пользоваться.
В тот день они вместе обмыли нужную покупку, не решаясь к ней прикоснуться.
Снова целовались, любили друг друга, ну не как в первый, а как в какой-то раз. Я, конечно, не мог этого видеть, но подозреваю, что так и было. А после жарко ругались, вусмерть,  по поводу гаража, но только где теперь его строить – не ломать же ступеньки!..

На ночь закрыли трактор полиэтиленом и закамуфлировали на всякий случай обломками ДСП.
А назавтра побывал у них знающий человек. Навесил плуг, несколько раз показал Петьке, как заводить и использовать технику.
Потарахтели.
То один, то другой.
Выпили со специалистом.
Жена улыбалась. Я бы сказал даже угодничала. Даже повторно сгоняла на автомобиле за спиртным. Петька торжествовал.

Через день попытался сам уже в одиночку на глазах у вскапывавшей грядки супруги включить двигатель, но тот только чихал.
- Подожди, не копай, сейчас я подсос сделаю, а ты иди сюда и поддай газ! – Покорно, как велено было, повернула рукоять, «мини» зарычал, рванулся вперед и чуть не выдернул сестре руку. По крайней мере в тот день грядками она больше не занималась. Петька едва успел ухватить трактор за оленьи рога. И только взялся - тот почему-то заглох.
- Ну вот, видишь, работает, -  с видом укротителя вздохнул Петька и тут же почему-то пошел в тенек, к той самой куче, чтобы все обмозговать.
 
В любом деле есть невезунчики. У некоторых хозяек, например, цветы в горшках вянут, хоть расшибись. Ну нету розычек, на листьях лишь паутина. Или борщ не получается. У кого-то с картошкой – швах: сколько посадят, столько соберут. А бывает, и меньше. Вроде стараются, все делают по рецепту, по инструкции, а толку?.. Мне не отвечали взаимностью деревья, а Петьке механизмы, а ведь он их любил до безумия. До колик. Что он хуже, что ли, тех, кем командовал, чьей жизнью и судьбой распоряжался в зоне, уж тем паче никак не хуже он своей жены.
Он-таки вскопал огород минитрактором. Не знаю с помощью кого. Но не в том году, а на следующий. В том же так и не смог его освоить. Только опасливо ходил вокруг да около, и все любовался, страшась завести.
 
…Я на полке сначала сидел, затем, облив раскаленные серые доски водой, лег на спину, перевернулся на живот. Потом снова сел. Вышел в холодный предбанник, покурил. И опять залез -  погреться. Скучно как-то.
 
Прямо над головой совсем уже как-то жутко провисла доска с черной паутиной. Шлак выпирал, но пока не сыпался. Стойку бы сюда вдоль стены, чтобы поднять край – вот и все дела. И неотвязно в памяти ворочалась одна и та же картина: как Петька пытался чинить потолок. Мы с его женой тогда затиркой занимались в доме, так как наступила уже зима, а он, вечный противоречник, копошился в бане.   
- Дай мне, - вбежав в дом, закричал Петька, - твой домкрат от машины.
Супруга иронично пожимала плечами: зачем, мол, он ему? И что, разве это самое важное сейчас?
Но дала.
Перекуривая, я заглянул в баню: стойка оказалась коротковатой, и пьяный Петька пытался подпереть ее снизу домкратом. Зачем? Не знаю. Ему виднее. Домкрат был непонятной конструкции. Некий циркуль, который каким-то образом должен разворачиваться. Я покрутил его в руках. И тоже так ничего и не понял.    
- Отпили и подбей, как в шахте делают, нужной длины стойку, ведь домкрат-то все равно потом придется отдавать, - только и смог посоветовать. - Сестре ведь и зимой ездить на машине. - Петька задумался. Помолчал. Пошел поговорить с женой. И неожиданно почему-то уже надолго охладел к кровле: не падает на голову и ладно.
– Пойдем лучше дров принесем да растопим.

Я сидел в бане. И смотрел на запотевшее посередине и замерзшее по углам оконце.
За ним горела лампочка, освещая не первые, уже большие сугробы, теплицу и чуть-чуть парную.
На мокром стекле, похожие на стружки от карандаша, лихорадочно пытались ползать три-четыре мотылька, волоча крылья. А вдоль замазки по периметру бегал маленький паучок. На улице только белые мухи, а тут жизнь продолжается. По какому-то неведомому нам божьему сценарию. Похожая, скорее, на упущение, на ошибку оцепеневшей природы. Случается, хозяева не топят баню неделями, греют воду дома и моются в ванной. Баня вымерзает. Как удалось выжить насекомым? Чем они питаются? Мотыльки, наверное, довольствуются органикой из влаги, а паучок охотится, что ли, за мотыльками? Только паутины у него почему-то нет. Ни в одном уголочке. Может, он ловит их так?.. Без паутины? - Я плеснул на каменку.
Резь от горячего пара заставила схватиться за уши. А насекомым хоть бы что – стали только подвижнее. Один из мотыльков сполз, скользя по влаге, в самый низ, и я увидел, что прямо на него бежит паучок. Наконец-то! Сейчас, конечно, схватит и полакомится. Но вот они столкнулись, недоуменно и, как мне показалось, даже дружелюбно ощупали друг друга лапками и снова - в разные стороны. Не баня, а какой-то Ноев ковчег!
Чем-то разительно маленькие существа напомнили всех нас, меня, Петьку, сестру, других моих родственников, друзей и просто знакомых...

Садик шумит. И все пока, слава Богу, живы…