Белый налив

В раннем детстве мне, городскому ребёнку, какое-то время пришлось жить у маминых родителей. В своё время они поселились в живописнейшей сельской местности, география которой была изучена мной вплоть до самого удалённого от дома уголка. Сначала бабушка всюду брала меня с собой, а потом уже частенько отправляла одну с каким-нибудь поручением в самые разные места – что-то купить, отнести, передать или узнать.

Самыми дальними и увлекательными были походы к тёте Наде, старшей маминой сестре. Настоящее путешествие – ма́ндри (укр. – путешествие)! Да и то место, где жила тётя Надя, называлось похоже – Мандрикíвка.

Путь был неблизким – сначала по улице «Череви́к», спускающейся к речке, затем через деревянный мост вверх, к пыльной грунтовой дороге вдоль тянущегося до горизонта пшеничного поля. Направо – и снова вниз, к ручью. И, наконец, вверх по склону на другой стороне ручья – к находящемуся на вершине холма дому, где жила семья тёти Нади.
Отправлялась рано утром, а возвращалась уже ближе к вечеру. Но бабушка, снаряжая меня пирожками «на дорогу» и гостинцами для тёти Нади, не волновалась: знала, что в гостях много времени не проведу, но вот эту самую «дорогу» преодолевать буду долго – останавливаясь и исследуя то, что привлечёт внимание. А внимание привлекало практически всё: «калиновый мосточек», квакающие лягушки, юркие ящерицы, муравейник, любопытный ёжик, какое-нибудь дерево, цветок или колосок... Хотелось всё рассмотреть, услышать, почувствовать запах... и даже потрогать или попробовать на вкус – если была уверена, что вреда от этого никому не будет: истории извлечения зелёного колоска из моего горла и проводимой дедушкой экстренной домашней реанимации моих ровесников-соседей, полакомившихся сладкими корешками какого-то ядовитого растения, в памяти запечатлелись прочно.

Дольше всего просиживала у ручья – с почти ледяной прозрачной родниковой водой, с перекатывающимися по дну мелкими разноцветными камешками, отшлифованными журчащим потоком. Огромный поросший мхом камень на берегу... низко нависающие ветви ив, запах травы, камышей и близкой речки... и каменная «кладка» – гладкая, холодная, в летний зной остужающая босые ноги.
      
Весной весь склон, начинающийся от ручья и переходящий в тёть-Надин огород, был усеян фиалками. На крошечные фиолетовые цветы можно было только смотреть. Знала, что трогать их нельзя, срывать – тем более: покинув корзиночки круглых зелёных листиков, они словно бы сиротели, сникали – и тут же увядали.

Летом, поднимаясь по дорожке между аккуратными ухоженными грядками, издалека видела крышу дома. И – верхушку растущего рядом с ним яблоневого дерева. «Белый налив»! Яблони с этим названием росли в каждом саду, но такого не было ни у кого: яблоки на нём созревали намного раньше, чем у всех. И выглядели они иначе – с тончайшей кожицей нежно-кремового, почти белого цвета. Они казались прозрачными, если смотреть сквозь них на солнце. Огромные – обхвата моих пальцев не хватало, чтобы удержать яблоко в руке. И вкус у них был особенный, а аромат их слышала даже издалека, хотя все уверяли, что они вообще не пахнут. 
Самыми вкусными были те, что упали с дерева. На них оставались следы удара о землю, а засохшие листья на черенке рассыпа́лись от первого же прикосновения. Именно такие я выбирала из корзинки с яблоками, которые приносила тётя Надя, изредка приходившая к бабушке и дедушке. Яблоки эти зачастую съедались мной вместе с косточками, а случалось что и с обитавшим в каком-нибудь из них и не замеченным мной беленьким червячком.

Поднимаясь от ручья к дому тёти Нади, едва завидев крону яблони, ускоряла шаг, а затем и вовсе почти бежала, распугивая вольно разгуливавших повсюду кур. Уже издали слышала голоса хозяев: с утра до ночи хлопочущей тёти Нади, её мужа – немногословного, но всегда приветливого и гостеприимного дяди Петра. И пение их дочери – темноволосой красавицы Зины, девушки почти уже на выданье. Песней «Цвіте терен» она, случалось, доводила меня, пятилетнюю, до слёз – но тут же, ласково обнимая и успокаивая, заводила цыганскую «Мар, Джянджя». А ещё она искусно вышивавала гладью яркие цветочные узоры. Меня этому ремеслу иногда пробовала обучать тоже.
– Яка́ ти впра́вна, со́нечку, – на́віть вправні́ша за ме́не! – поощряюще ворковала Зина и продолжала своё «О-ой, джя́нджя, о-ой, джя́нджя!..»

Отдав наконец бабушкины гостинцы, забытые поначалу у ручья, и выполнив поручение, с которым была отправлена, я обходила ничем не огороженную территорию двора. Разговаривала со следовавшим за мной по пятам дворняжкой Бобиком – добродушным, непригодным к несению дворовой службы. Он всегда с радостным лаем бросался мне навстречу, поджидая ещё у ручья, – знал, что вкусные бабушкины пирожки, пригодившиеся в «дороге» только на то, чтобы скормить один воробьям, мы с ним, в обнимку сидя у воды, будем есть вдвоём.
Заходила в чистый и прохладный дом с вышитыми Зиной занавесками на окнах. Все настойчиво пытались чем-то угостить. От всего отказывалась. Слонялась по двору, наведывалась в палисадник – выяснить, цветут ли чайные розы. Тянула время. Ждала – когда угостят яблоками.
Не предлагали.
Просить я не умела. Брать без спросу – тоже. И взгляд от яблони старательно отводила.

И только позже поняла: отнюдь не в скупости хозяев было дело.
Ветви сгибались от количества висящих на них яблок, а под деревом белели россыпи уже упавших – они, похоже, не интересовали никого кроме лениво поклёвывающих их кур и меня. Для негородских жителей яблоки – не ценность и не деликатес. Ими не угощают.

Не дождавшись – уходила. Бобик провожал меня до ручья. А дальше уже в одиночестве проделывала обратный путь с полем-речкой-мостом-«Череви́ком». По дороге вспоминала, что приготовленного для бабушки тётей Надей ответного гостинца так и не взяла – забыла. Не возвращалась.

   
Повзрослевшая, приезжала к бабушке и дедушке. Летом встречала там иногда приходившую навестить их тётю Надю, приносившую те самые яблоки. Но они уже не были такими большими – легко умещались в ладони. И такими вкусными, как раньше, тоже не были.
То ли дерево состарилось и приносило другие уже плоды...
То ли просто кончилось детство.


Спустя годы, когда и бабушки, и тёти Нади уже не стало, гостила на даче у родителей мужа. Как-то, проходя узкой тропинкой мимо расположенных вдоль большой реки соседских респектабельных дачных домов, услышала грозный собачий лай. Сразу не определив, откуда он исходит, остановилась. Оказалось, лай доносится из-за высокой металлической решётчатой ограды, возле которой я стою. Среди зеленеющих газонов и многочисленных клумб, пестреющих яркими цветами, увидела высокий дом с большими, затенёнными жалюзи, окнами. Где-то в глубине участка звучала музыка – видимо, хозяева были фанатами джаза. Лаял же уже примчавшийся к калитке огромный породистый пёс – должно быть, ему вменялось в обязанность следить за участком со всем его «ландшафтным дизайном» и оповещать владельцев о приближении кого-то из прохожих. Издалека послышался строгий мужской окрик: «Бакс, тихо!» Пёс перестал лаять – и мы с ним молча изучающе смотрели друг на друга.

И только тогда заметила,, что совсем рядом, за оградой, на охраняемой Баксом территории растёт дерево – яблоня. Ветви её находились прямо у меня над головой. Сквозь листву просвечивали белизной такие же, как в детстве, яблоки – источающие знакомый, но почти уже забытый аромат.   
Перехватило дыхание, когда увидела упавшее с ветки на тропинку, лежащее прямо под ногами – а значит, уже ничьё – яблоко!
Подняла, надкусила.
Нет – только показалось, что такое же.  
  
2012