Необязательное о графоманах

Олег Лекманов
 РУССКАЯ ПОЭЗИЯ В 1913 ГОДУ
Часть первая
 
НЕОБЯЗАТЕЛЬНОЕ О ГРАФОМАНАХ
 
Прежде чем перейти к попытке классификации русских поэтов, выпустив­ших книги стихов в 1913 году, скажем несколько слов о тех из них, кто всегда пребывал в тени своих более талантливых собратьев по перу, — о графоманах.
В XIX столетии их насчитывалось немногим меньше, чем в начале ХХ. Однако в силу стесненных денежных обстоятельств большинство поэтов-дилетантов не могло позволить себе издавать книги, довольствуясь списками и альбомами. Общее улучшение экономической ситуации в России и упро­щение техники печатного дела вкупе с окончательным закреплением статуса книги стихов как главного итога издательских усилий поэта привело к тому, что в 1900—1910-е годы едва ли не каждый стихотворец мог и считал нуж­ным выпустить за свой счет или за счет сердобольных родственников автор­ский сборник.
Для нас важно, что графоманы встречались не только среди поэтов, пи­савших на потребу широкой публики, но и среди эпигонов модернизма (хотя и не в таком количестве). Хорошим примером могут послужить опусы моск­вича Л. Жданова, явно ориентировавшегося на изысканные лирические порт­реты Михаила Кузмина. Процитируем одно характерное для этого автора стихотворение полностью:
Глаза с изящной косиной,
Пробор изысканный и ровный,
Щека с больною белизной
И нос приподнятый и вздорный,
 
И ряд ненужных, лживых фраз.
Из скунса пышный воротник
К щеке его кой-где приник,
Пленяя мой уставший глаз.
 
Соответственно, в нашей классификации поэтов 1913 года разделения на графоманов и не графоманов не будет.
На этом разговор о графомании можно было бы завершить, если бы не то, совершенно особое «удовольствие от плохих стихов» (цитируя заглавие из­вестной статьи В.Ф. Маркова)7, которое способны получать иные читатели. Специально для них и написаны несколько следующих страниц, остальных же приглашаем, не задерживаясь, перейти ко второму разделу работы.
 
Откровенно анекдотические образцы графомании представляют собой те поэтические книги 1913 года, чьи авторы не были носителями русского языка, впоследствии овладели им не вполне уверенно, но все же поддались искушению писать стихи по-русски.
Таково, например, вышедшее в Зугдиди отдельным изданием душещипательное произведение поэта из Грузии А. Кирии «Живой в могиле (Песня монологическая)»; приведем короткий отрывок:
Желание сбилося, он в руках врагов,
Страдает невыный, закипит и кровь
В комнате темной задержан он был,
В три сутки мучился не ел и не пил...
Сам своей судьбы он по стенам читал,
С душевной жалобы результат не ждал.
 
Таковы стихотворения, составившие книгу стихов немца Николая Гейнрихсена, изданную на окраине империи, в г. Верном. Из нее процитируем три отрывка и одно стихотворение целиком:
Он и она —
На кончике пруда.
Жеманится девица.
Мельком встречаются глаза.
……………….
Уверенность в победу —
Бросает кровь к челу.
……………….
Оставили места.
Он — сдалека
Держит ее на виду.
«Каток»
 
Вот — я кокетка!
Вижу все метко.
Над старцем хохочу,
Мечтателя гублю.
 
За мною стая взоров,
Охотников до вздора;
Немало кикиморов, —
Я не страшусь позора.
«Вот — я кокетка.»
 
Да, письмо в твоих руках!..
Очи мрут, скорбя.
Резко дергает в губах,
Мята вся щека…
 
Брызнула слеза в ресницы.
Пеленой мутит глаза…
Где вся гордость славной львицы?
Чаша горечи полна!
«Да, письмо в твоих руках!..»
 
За лесок тот мало туч отсылается;
Вечерком концами яреньких лучей
Набосклон за рощей озаряется;
А на ночь — в те края опускается
Бойкое стадо мерцателей…
За тучками, сучками —
Со мною эти звездочки
Наперебой играют в жмурки.
«Полет»
 
Шестую строку последнего фрагмента Гейнрихсен снабдил трогательным примечанием-разъяснением для читателя: «Должно быть — "За тучками, сучк;ми"».
Такова трудночитаемая книга украинца Е.Н. Марченко, выпущенная в Харь­кове, из которой приведем одно стихотворение полностью и один отрывок:
Неслись они подобно змею
И один, кричал: «гони,
Гони скорей я не успею»,
И заблестели в миг огни.
Кроме них, мчался с сигналом
Пути свободу предвещал
Прогремели тройки валом
И над ними первый пар
Проклубился над следами
Но тут ошибка превзошла,
Команда стройными рядами
К совещанию пришла.
«Стой ребята, все спокойно»
Брандмейстер это сказал,
Поворачивай, вольно
Видно кто-то нам соврал.
Собралися снова силой
Быстро вскочили на коней,
Кони встряхнули только гривой,
Исчезли факелы огней.
«Пожарная дружина»
 
Ах! Дуня, как вам не стыдно
Вы так долго пробыла.
Для вас конечно, безразлично
Пустяк, забота и дела.
Простите барыня, я извиняюсь
Но в этом поступке не должна
Я безпощадно, всю жизнь трепаюсь
А жизнь, на радость мне дана.
«В неравной борьбе»
 
Завершается книга Марченко стихотворением «Сввдитиль на судЬ>, по­строенным в форме диалога: судья задает вопросы на ужасающем русском языке, а свидетель отвечает на вполне сносном украинском.
 
Некоторые носители русского языка, впрочем, вполне могли бы посоревно­ваться с процитированными выше авторами в неумении справиться с азами поэтической (и обыкновенной) грамоты, померяться с ними обилием син­таксических несуразностей, речевых и орфографических ошибок:
Пусть с голоду меньше бы гибнул бедняк,
Пусть помощь нашел бы всегда наверняк,
Всегда пусть богатый одно лишь поймет,
Что крошкой богатства он брата спасет.
Е.П. Аврамов. «На Новый год»
 
Среди родных полей
И шума городского
Никогда мне не забыть
Тебя, о море голубого.
С.К. Акимова. «К морю»
 
Лишь увидав его,
Я назвала его «своим»…
Он что-то взял от сердца моего,
Он чем-то был тогда томим.
В больших глазах скрывалась скорбь,
И нервная походка говорила,
Что в существе его таится боль,
Что он далек, далек от светского горнила.
…………………………..
…Я ближе подошла,
Взглянула глубже в этот взор,
И тайна вышла из нутра: —
Он пережил Любовь!
Зинаида Б. «Лишь увидав его...»
 
Все девицы от нее удалились,
Она в зале осталась одна;
И лицо у ней страшно изменилось
И тут вскоре она в спальню вошла.
А. Богатырев. «Роковая минута или нечаянное убийство девушки» — из одноименной книги8
 
Ты не зови меня порочным;
В моей измученной судьбе,
Я другом был тебе не вечным,
Но думал нежно о тебе.
И часто летнею порою
За рощей пышной, молодой,
Ты помнишь ли, гулял с тобою
Я мрачный, бледный и худой?
И долго я тоской мятежной
Не мог прошедшее будить
И ручкой милой, белоснежной,
Уста свои я шевелить.
Н. Ганецкий. «Не зови меня порочным…»
 
Теперь же от тебя узнавши,
Что замуж за богатых думаешь идти,
Презренные металлы взявши,
Убить любовь и жизнь буржуйную вести.
Тебе дороже платье тела.
Как тело ценишь выше нравственной души.
Ты как чумы боишься дела,
Ты паразитом хочешь жить, но не в глуши.
Ф. Пестерев-Померанцев. «Ты чистою мне казалась...»9
 
Пускай хохочут, издеваясь,
Все силы худшие в людях,
За все позорное хватаясь —
Позор наш носят на руках!
Пусть страсти низкие полчатся…
Пороку царство отдают,
Поэты станут преклоняться
И величать порока суд!
Я верю в царство не порока,
Не себялюбья, а любви.
Хоть путь ее, как путь порока,
Купаем часто мы в крови!
Андрей Свеницкий. «Я верю»
 
Ночь. Тишина. Во сне глубоком
Природа вся погружена
И только плещет одиноко
О берег сонная Нева.
Н. Щербаков. «Ночь. Тишина. Во сне глубоком…»
 
Другой тип графомании представляют собой стихотворения, в которых все слова, взятые по отдельности, смешными не кажутся и погрешностей про­тив синтаксиса тоже нет, но которые тем не менее создают комический эф­фект, и весьма сильный. Порождается он в первую очередь неумением авторов-любителей выдержать стилистическую манеру, забавной какофонией, возникающей от соседства строк, как бы позаимствованных из произведений разных жанров. Приведем несколько примеров разнообразных стилистиче­ских напластований из стихотворений поэтов-дилетантов, издавших свои книги в 1913 году:
Целуя Матренины губы,
Смотрел на закат Митрофан.
Курились фабричные трубы,
Клубился над речкой туман.
 
И крики подобные стону,
Неслись от железных машин.
Сжимая, целует Матрену
Огнем сладострастья палим.
Мих. Артамонов. «В дыму фабрик и заводов» — из книги «Улица фабричная»
 
Еще одной могилкой больше.
Угасла яркая звезда.
Одним еще в России меньше
Борцом — за идею труда.
Д. Безрукавников. «Памяти Варвары Яковлевны Веселовской»
 
Вдруг настукали мы,
Что желудок его
Издает непонятный нам звук:
Он неделю не ел,
А желудок меж тем
Был на ощупь и крепок и туг.
А.И. В-ий. «Амбулаторный прием»
 
Она на предложенье
Отказ ему несла;
Без всякого смущенья
Удар свой нанесла;
И молвила, что знатность
И пышность, и комфорт
Влекут с собой развратность,
Когда царят, как спорт.
Я. Волынцева. «Душа и тело: Опыт лирической новеллы в стихах в 10 главах с прологом и эпилогом»
 
Ты Песню Русскую слагал нам —
Ее споем мы до конца;
 
Своею жизнию сплетал нам —
Величье Царского Венца;
 
Своею смертью завещал нам —
Любить Отчизну и Творца;
 
И друг наш, брат, — Ты приказал нам:
Не брить Российского Лица!
Александр Ковалевский. «Посвящение Петру Аркадьевичу Столыпину»
 
 
Всегда ж, когда я ставить эту женщину готов
На пьедестал.
Мне каждый раз приходится познать, что не таков
Мой идеал.
Что эта женщина не стоила мучительных исканий, Что в ней нашел я лишь продукт ничтожных подражаний.
Отто Ф. Кильбах. «Лишь издали...»
 
И народ, лишенный инициативы,
Наклонялся долу, как колосья нивы.
Т. Львов. «Жертва Искупления»
 
Птичка скачет, птичка вьется
Под названием скворца,
Из уст сладка песня льется
На унылые сердца.
Птичка пырхаясь летает
По селенью, у светлиц,
Кажду за сердце хватает
В заточении девиц.
Л. Лундин. «Вестник весны»
 
Пели Вы и голос дивный
Страстью чудною звучал,
И дрожа весь… весь бессильный,
Всю тебя я целовал…
А. Неврастенный. «Пели Вы и голос дивный.»
 
То было 8-го июля.
Под тенью зеленого шатра
Мы сидели вокруг стола.
За здоровье хозяйки высокочтимой,
Бокал вина подняв рукой,
Я тост произнес такой:
«За Ваше здоровье я пью,
Благие пожеланья шлю:
Пусть розовые цветы
И такие же плоды добра
Ваш жизненный путь устилают всегда!!»
Т. Рёв. «Посвящается Маргарите»
Теперь мы хотели бы выделить из общей массы графоманов двух авторов, написавших несколько стихотворений, невольно «предвосхитивших» манеру интереснейшего поэта 1920—1930-х годов: Николая Макаровича Олейникова.
Первый из них, петербуржец фон Бок, в предисловии к своей книге «Ак­корды души» кокетливо признавался читателю: «Наружным видом, моя жизнь может ослепить каждого, она блистательна, своеобразна и картинна, но внутренний смысл ее ужасен». Из этой книги приведем два отрывка и два стихотворения полностью:
Мы были на бале,
Мы были на бале.
Мы были на бале —
— Но только не я.
«На бале»
 
Тебя металл презренный ненавижу
И все-таки тебя еще люблю.
Тебя металл презренный проклинаю
И все ж иметь тебя хочу.
«Деньги»
 
Вы меня посетили
Вечерком как-то раз,
И вдвоем говорили
Мы без всяких прикрас.
Говорили час целый
Об актерском пути,
Что в нем только лишь смелый
Может счастье найти.
Нужна тактика, знанье,
Нужна смелость во всем
И при том обладанье
Энергичным умом.
И когда уж стемнело,
Вы ушли от меня,
Вслед Вам фраза летела, —
«Вам желаю добра».
«Посвящается Е.И. Тимофеевой»
 
В мастерской на пьедестале
Обнаженная стоишь...
Вся сама ты как из стали
Ты застыла и молчишь.
Дивно-мраморное тело
Вызывает чувство — страсть,
И художник онемелый
Пред тобой готов упасть.
«В мастерской на пьедестале.»
 
Второй поэт, телеграфист из Вильно Илья Чалеев, в предисловии к своей книге «Горю — забвенье», выпущенной в Белостоке (из нее мы хотим проци­тировать одно стихотворение целиком и четыре отрывка), уверял читателей: «Талант писателя несомненно во мне есть, я в этом уверен и надеюсь, что и критики это в моей книге обнаружат».
Я славы не желаю,
Я золото кляну
И творчеством пылаю
У Нади весь в плену,
И ей хочу дарить любви расцвет —
Люблю я Надю как поэт!
Что блага жизни в сравненьи с Надей,
С ее красноречием как артистки,
С ее кудрями черных прядей
И с буферами пышной суфражистки,
Что всех чарует много лет —
Люблю я Надю как поэт.
«Думушка»
 
Как трудно талантам дорога дается
Как трудно в журналы пробиться:
Как рыбке об лед им приходится биться,
Толпа же тупая коварно смеется.
«Поэту»
 
Хочу я счастливцем быть в мире,
Тела чтоб в сплетеньи томились,
Друг другу огненно молились:
Ведь счастье не в царской порфире.
По смерти хочу единенья:
Чтоб мирно в гробнице лежали,
Гармонии жизни внимали
Пылинки телесного тленья.
«Моей мадонне (Н. М-ной)»
 
Противны мне рожи коллег,
Цинизма, курения я не терплю:
Их юмор — болезненный смех
— Их вовсе острот не люблю.
«Конторщица»
 
Хочу тебя одну безумно я любить,
И в поцелуях телеграф забыть.
«Хочу (П.С. К-вой)»
 
По-своему любопытный образчик непреднамеренного синтеза разнообраз­ных жанровых, стилистических и временных элементов в одном тексте являет собой «драма (в стихах) в трех действиях» П.Н. Касперовича «Самосуд кресть­ян, или Казнь атамана разбойников». Некий «атаман Пугач», зашедший под­крепиться в сельский трактир, выражает свое желание следующим образом:
Я шайки атаман!!
Но мирным хочу быть,
Пришел к вам в ресторан,
Чтобы выпить, закусить.
 
Затем один из его сподвижников ни с того ни с сего, подобно оперному ге­рою, запевает «тенором, жестикулируя рукой в сторону публики»:
Днем вчера я сидел здесь,
Михей, мальчик, объяснил,
У хозяйки деньги есть,
Хозяин много накопил.
 
Впоследствии злодейски убитая этим сподвижником со товарищи жена трактирщика внезапно оживает и разражается коротким, но энергичным мо­нологом, обращенным к мужу.
В это время труп Гаши зашевелился и Брылов с радостью бросился подни­мать жену, которая сильно дыша, открыла глаза, увидела мужа, с радостью вскрикнула:
Ты здесь! Ты здесь!..
Побудь со мной!
Тебя ждала я, милый мой!
Падает в обморок. (Занавес).
 
В финале драмы, как и было обещано в заглавии, «атамана Пугача» ждет лютая казнь:
Показалась кровь. Атаман не выдержал боли, согнулся в дугу и схватился руками за привязанную ногу, взобрался на сук и стал грызть веревку.
 
Завершая наше затянувшееся отступление, отметим еще удивительное самоограничение отечественных графоманов 1913 года в использовании сти­хотворных размеров. Различные варианты трехсложников встречаются у ав­торов-любителей лишь изредка, в виде исключения, преобладают же четы­рехстопный хорей и четырехстопный ямб.
Может быть, ширина диапазона употребляемых размеров и позволит со временем объективно отделить настоящих поэтов от дилетантов.