Холодная ночёвка

Все эти события прямо или косвенно связаны с лыжным походом в марте 69 года в Карелию. В филиале «Гипромясо» в посёлки Ржавки, куда я ещё осенью 68 года устроился на работу с целью получения квартиры, работала молодой специалист-архитектор Ира (я запамятовал её фамилию, а выдумывать не считаю целесообразным). Муж её Марк Гурари, тоже архитектор, работал в одном из проектных институтов в Москве. Мы договорились с ним через Иру сходить в лыжный поход в Карелию, в район Кижей и Заонежья.
Я опускаю подготовку похода, приезд в Петрозаводск, осмотр города, перелёт в Сенную Губу и начальную стадию похода с осмотром Кижей и их окрестностей. Из Кижей мы по льду Онежского озера направились на северо-северо-восток к Типиницам, которые тёмным мысом возвышались на горизонте, до которого, казалось, было рукой подать. По карте, а у Марка была приличная по тем временам двухкилометровка, было добрых 12 километров.
Группа состояла из 4-х человек. Кроме названных, была девушка-архитектор с работы Марка, ничем внешне непримечательная, я даже имени её не помню. Лыжник она была неважный, и даже несколько раз падала на ровном месте заснеженной глади Онежского озера. Помочь встать и надеть на неё рюкзак – было с моей стороны проявлением элементарной туристской этики.
В Заонежье мы обосновались в небольшой деревеньке в центре полуострова у дедули и бабули, которые нас приняли как родных. Из этой базы мы совершали радиальные вылазки.
Электричества в деревне не было, и когда мы включали мой «Альпинист» на батарейках и из него лилась музыка, бабуля буквально молодела от удовольствия. – Дед, представляешь, пойдём мы с тобой траву косить, поставим его на камешек, а из него музыка, – какая прелесть! Дед попросил меня купить им транзистор. Я обещал и записал их почтовый адрес.
В окрестностях нашей базы было много заброшенных деревень, и мои архитекторы стали заниматься откровенным мародерством, добывая из забитых домов предметы деревенского быта (иконы были украдены их предшественниками). Кое-что, в частности знаменитые заонежские кружева, они выпросили у бабули, пообещав по прибытию в Москву прислать денежный перевод.
Мне, честно говоря, изрядно надоела такая форма туризма, к тому же Нина (назовём так сотрудницу Марка) окрысилась на меня и пыталась по всякому поводу устраивать скандалы, на что я пытался не реагировать, но это не всегда удавалось.
В конце концов, я сказал Марку, что хочу настоящих туристских впечатлений и готов отправиться в одиночку к железной дороге, до которой было всего три дневных перехода. Архитекторы вообще не собирались куда-либо идти дальше и решили лететь до Петрозаводска самолётом из недалеко расположенного аэродрома.
Мы расстались мирно. С собой я взял самое необходимое, в частности Марк дал мне карту, а «Альпинист» и приобретённые у бабули тканые дорожки оставил Марку. Мы договорились встретиться в поезде Мурманск- Москва после Петрозаводска.
Конечно, идти одному по глубокому снегу под рюкзаком, частенько проваливаясь по колено, не так легко, но я старался использовать заячьи тропы, пробитые зайцами по всем направлениям. При этом я то и дело натыкался на авторов этих троп, которые были настолько не пуганы, что подпускали к себе чуть ли не в плотную и неохотно уступали дорогу. Порой они затевали потешные бои, встав на задние лапы, тузили друг друга передними, как заправские боксёры.
Переночевав в Космозере, я вскоре выбрался на набитую туристскую лыжню. Дело пошло спорее, и я добрался до места второй предполагаемой ночёвки, когда солнце было достаточно высоко. Мне быстро указали дом, куда обычно устраиваются на ночлег туристы. В доме была молодая женщина, и на мой вопрос «можно ли у вас переночевать?», она ответила как-то неуверенно: «не знаю, как на это посмотрит муж…» Не знаю, что смутило хозяйку? То ли мой вид, то ли то, что я был один. Я не стал настаивать. Посмотрел на карту – до следующей деревни было километров 8. Я решил, что по такой хорошей лыжне я засветло доберусь туда.
Я встал на лыжню и бойко стал продвигаться вперёд. Следующая деревня была на другой стороне Уницкой Губы Онежского озера, и, если до этого пересечёнка уступала даже подмосковной, то тут лыжня стала резко уходить то вверх, то вниз. Особенно много времени уходило на затяжные подъёмы. Солнце стало прятаться за могучими елями, а потом и скрылось совсем. Когда я поднялся на очередной увал, начало смеркаться. Лыжня круто уходила вниз и терялась в сгущавшихся сумерках. Я начал спускаться лесенкой, настолько был крут склон, но понял, что это малоэффективно, скоро наступит ночь, и до деревни мне не дойти.
Решил заночевать на лыжне. Стоило снять лыжи и сделать шаг в сторону, как я провалился по пояс в снег. Поэтому пришлось наломать сухих веток и лапника, не сходя с лыжни. Разжёг костёр, сварил ужин, поел и завалился на кучу лапника в спальный мешок. Был март и ночной мороз вряд ли превышал  -15, но дело не в холоде. Казалось бы, тонкая брезентовая палатка не очень бы и согрела, но в палатке спать привычно, а тут, стоит открыть глаза – и яркие звёзды. Не то чтобы страх, но ощущение, что сейчас прибегут те же зайцы и начнут лизать твоё незащищённое лицо.
Кое-как я прокемарил до рассвета, собрал рюкзак и в путь, даже не позавтракал. Прежде всего, нужно было согреться, а ничего не греет лучше, чем движение под рюкзаком. Не успел я преодолеть и двадцати метров по склону, как мне открылась глубокая яма, куда падали, постепенно углубляя её, почти все, кто шёл до меня по лыжне. Лишь перед самой ямой был объезд влево, которым я и воспользовался при свете дня, вчера же в сумерках я явно бы угодил в яму. Неизвестно, чем бы это кончилось? – поломкой лыж? А возможно и конечностей. У меня от страха аж холодный пот выступил, хотя я толком и согреться не успел.
Часа через три я был на станции Илемсельга и взял билет до Москвы. Поезд должен был прийти вечером, и я, попросив кассира разбудить меня к приходу поезда, завалился на мпсовский диванчик и мгновенно уснул – сказалась полубессонная ночь. По приходу поезда, я залез на верхнюю полку и продолжал сдавать экзамен на пожарника, пока меня не разбудил Марк, оказывается, мы уже проехали Петрозаводск.
Марк мне рассказал следующую историю: на аэродроме кто-то порылся в их рюкзаках, и то, что лежало сверху («Альпинист», игральные карты, тканевые дорожки), исчезло. Сейчас у них нет денег, но по возвращению в Москву они со мной расплатятся. Я сказал Марку на это, что, конечно, обидно, но ничего не поделаешь, а денежного возмещения мне не надо. Мало ли какие потери случаются в походах. Вот ты, Марк, потерял часы, когда колол в Кижах дрова. Мы чётко видели след от упавших часов, но чем больше мы разгребали сугроб, тем меньше было шансов найти часы – не ждать же весны, пока снег растает.
По выходе на работу, Ира отдала мне деньги, добавив, что они могли рассчитаться со мной ещё в поезде, но Нина уговорила их не отдавать деньги сразу.
По приезде я послал в Карелию письмо, в котором подтвердил обещание поискать транзистор, тем более что теперь и мне нужно возместить потерю, и рассказал об аэродромной краже. Недели через две из Карелии пришёл ответ. Из него выяснилось, что никакой аэродромной кражи и не было, «Альпинист» ребята продали им, а дорожки поделили между собой. Они не рассчитывали на то, что я напишу письмо, но на всякий случай просили их не выдавать, что старики, скорее всего и выполнили бы, не затяни те присылку денежного перевода. В заключении дед просил меня прислать батарейки, ибо наличные успели подсесть.
Я не стал рассказывать о письме Ире, а вскоре она уволилась от нас. Имя Марка Гурари как-то случайно мне попалось под статьёй в строительной газете. Со стариками из Карелии я переписывался несколько лет, регулярно высылая по их просьбе батарейки, пока они не перестали писать.
Что же касается Нины (напоминаю, что это имя условно, ибо настоящее имя я напрочь забыл), то через много лет мама рассказала мне конец этой истории.
Вскоре после похода на наш адрес в Томилино на моё имя пришло письмо. Обычно у нас в семье не практиковалось вскрывать чужие письма, даже, когда было ясно, что письмо общее от родственников, а тут незнакомые почерк и обратный адрес. Что-то насторожило родителей, и они вскрыли письмо. Это было любовное письмо от Нины. В нём она писала, что не может жить без меня и т.д. и т.п.
Родители были очень расстроены, хотя и были уверены в моей нравственности, но чем чёрт не шутит. В это время Валя ждала второго ребёнка, и родители боялись, чтобы не распалась семья. Они решили уничтожить письмо, ничего мне о нём не сказав. После первого было ещё несколько писем, но родители тщательно следили за тем, чтобы они не попали в мои или Валины руки.
Остаётся загадкой, что это было? Увлечение, месть. Повода ни к тому, ни к другому я не давал. Впрочем, от любви до ненависти и обратно – один шаг.