Д. Г. Лоуренс - Крик черепахи

Я думал, что она немая
пока не услышал ее крик.

Первый крик,
прилетевший из безумно далекого горизонта жизни,
далекий крик
черепахи in extremis.

Зачем нас распяли в сексе?
Зачем не оставили одних, законченных,
самих в себе, самодостаточных,
совершенных в своем одиночестве?

Далекий, еле слышный крик черепахи.
Или это кричит наша протоплазма?

Крик,
страшней, чем крик новорожденных,
крик-вопль,
крик-визг,
крик-стон,
крик-агония,
крик-уступка -
слабый крик рептилии на заре жизни.

Крик победы, крик восторга, предсмертный крик - понятно, 
Но зачем разрывать занавес?
Шелковую мембрану души?
Мембрана разорвана - то ли музыкой,
то ли ужасом.

Крик-распятие.
Черепаха-самец, взгромоздившись на броню черепахи-самки,
предельно напряжен в своей черепашьей наготе:
вытянутая шея,
незащищенные конечности
раскинуты по-орлиному над ее домиком,
над ее глубоко запрятанным хвостиком.

Предельное напряжение,
затем внезапный спазм соития,
дергание - и о!
закрытое личико открывается и издает слабый,
еле слышимый крик-стон,
из розового, замкнутого по-стариковски рта
вылетает дух Пятидесятницы
(или, может, наоборот, влетает?)

Крик,
мгновенное наступление вечной тишины,
но только на мгновенье.
Затем еще одно дергание
и за ним невообразимо слабый
крик-писк.

И снова, и снова,
пока последняя протоплазма
не растворится в первозданном рудименте жизни,
в ее тайне.

И он продолжает дергаться,
издавая после каждого дергания слабый,
разорванный крик-стон,
после каждого дергания -
наступление тишины, черепашья вечность.
С древней настойчивостью
пульсирует сердце,
спазм соития.

Помню, как мальчишкой
впервые услышал крик лягушки, заглатываемой змеей;
призывные лягушачьи крики весной;
помню ночной гортанный крик дикой утки
  на поверхности озера;
помню пронзительные трели соловья из темных кустов,
заставивших душу замереть от восторга;
помню, как кричал кролик в полночном лесу;
помню крик выпи, жуткий, ничем не укротимый вопль;
помню, как был испуган воем похотливых котов;
как убегал от криков роженицы,
как, затаившись, услыхал первое блеяние
  ягненка;
и как тихо пела мать;
помню первое звучание иностранной речи
на диких темных губах.

И больше, чем всё это,
и меньше, чем всё это -
этот последний
странный, слабый крик соития
черепахи-самца in extremis.

Крест-колесо,
на котором впервые раскололась вселенская тишина,
секс, разрушивший нашу целостность,
нашу неприступность, нашу глубокую тишину,
секс, вырвавший у нас крик.

Секс, заставивший нас звать через всю вселенную
наше дополнение,
петь и звать, и снова петь,
находить и отвечать.

Чтобы после долгих поисков, разорванные,
мы снова стали целыми.

Так кричит черепаха.
Так кричит оставленный всеми Христос.



*  *  *
D.H. Lawrence
Tortoise Shout