Вечная вещность Божьего мира

Не кинокритик и не киновед, хочу, тем не менее, поделиться кое-какими мыслями, возникшими в связи с фильмами, что были представлены Александром Сокуровым в рамках проекта «Остров Сокурова в Нальчике».

Стоит ли радоваться?

Вообще-то на «острове Сокурова» я проживаю без малого два десятка лет, но все это время благополучно чувствовал себя Робинзоном. И вдруг, стоило режиссеру приехать с фильмами лично, выяснилось, что остров-то его в Нальчике весьма густо населен! Не знаю даже, рад я этому или нет. Наверное, следует радоваться, но откуда же всплывает ностальгия по иным временам, например, по тому апрельскому вечеру 1973 года, когда в зале «Хроника», полупустом изначально, к концу просмотра «Соляриса» Андрея Тарковского оставалось не больше полутора десятка человек? Молитвы, возносимые коллективно, – есть в этом что-то сомнительное. «Одинокий голос человека» – не предполагает ли он и одинокого слушателя? Внимательный читатель/зритель/слушатель – тоже в какой-то мере художник, а художнику одиночество пристало по определению... Нет, все-таки рост интереса к произведениям тонким, глубоким и мудрым надо всячески приветствовать: ведь в идеале к элите должно относиться все народонаселение. Тогда-то и «элитарность» перестанет восприниматься как ругательное слово.

Поющие субстанции

...Сын, вспоминая о том, как боялся, что мать не придет домой из школы (он думал, что та живет в школе, а к нему лишь заходит изредка), вдруг произносит ничем не связанную с другими фразу: «Как же прекрасен Божий мир!» На самом деле эти его слова совершенно необязательны, потому что они же проговариваются в картине буквально каждым кадром. И в итоге получается великолепная метафора, не только провозглашающая, но и зримо доказывающая бессмертие души и неуничтожимую, вечную вещность Божьего мира. Фильм «Мать и сын» – он ведь вовсе не об умирании, не о смерти, как может кому-то показаться, напротив, в нем утверждается праведность и неискоренимость любви, а стало быть, и всех нас, призванных жить на этом свете.

А. Сокуров, минуя все инстинкты, обращается непосредственно к самым тонким струнам на¬шей души – к тем ее струнам, которыми, по моему убеждению, наделен каждый из рождающихся на свет, но которые необходимо лелеять в себе и холить, обеспечивая непрерывный взаимообмен между ними и сознанием, иначе они либо не разовьются, либо, некогда развившись и зазвучав, со временем атрофируются и заглохнут, особенно в нынешней нашей сутолоке, спешке и суете. Именно из желания противостоять им, трем этим отпетым «С», режиссер прибегает к замедленности, повторам, многословному безмолвию, заставляющему зрителя напряженно вслушиваться в интонации молчания. Только тот, кто способен неспешно и бескорыстно любоваться повсеместными проявлениями божественности, вечности в окружающих нас картинах земного бытия, может соучаствовать в иератическом любовании Сокурова миром, его вещности и зримости. Теургический взгляд режиссера не освобождает вещи от их оболочек, но преобразует их своим прикосновением в говорящие, поющие и молящиеся субстанции. Чего стоит одна только обнажившаяся кирпичная кладка боковой стенки крыльца, ведущего в дом, где как бы вне времени обитают мать и сын! Наверняка у этой самой стенки существует какое-то специальное архитектурное название, но мне вот оно неведомо, и ничего страшного – по сути, все вещи, все предметы в фильмах предстают перед нами безымянными: трава не знает, что она трава, проселочные дороги тоже не ведают своего имени, все выглядит первозданно и как бы еще не поименовано.

Разногласия

На пресс-конференции я обратился к режиссеру вот с чем: «Прекрасно понимая, что спрашивать у художника, какую из своих картин он ставит выше других, так же нелепо, как спрашивать у отца с матерью, кого из своих детей они предпочитают другим, все же сам как зритель вершинным вашим творением на сегодня считаю фильм «Дни затмения» по повести Аркадия и Бориса Стругацких «За миллиард лет до конца света». В связи с этим – вопрос: не собираетесь ли вы когда-нибудь еще раз обратиться к творчеству этих писателей?»

Ответ меня обескуражил. «Фантастику не очень-то люблю. Тот фильм был снят отчасти вынужденно: после цензурного запрета на «Скорбное бесчувствие» ничего другого из разрешаемого и в то же время мне созвучного просто не было». И это – после того, как несколькими минутами раньше сам же сказал, что предпочитает дарить зрителям сказку! Выходит, А. Сокуров разделяет суженную точку зрения на фантастику как на литературу, обращенную не на взаимоотношения людей, но на показ разного рода технических чудес. Между тем, приемы, использованные им в том же «Русском ковчеге» (Странник во времени, совмещение в одном пространственном плане разных временных пластов, превращение самого себя в невидимку), суть приемы чисто фантастические, равно как сказка – несомненно фантастический жанр.

Такое же недоумение вызвало и его пожелание, чтобы люди никогда не научились манипулировать временем. Хотелось спросить: а чем же, Александр Николаевич, вы в своих фильмах занимаетесь? Ведь они у вас – самые настоящие машины времени и пространства!

Не могу полностью согласиться еще с двумя мыслями, высказанными А. Сокуровым на тогдашней пресс-конференции: о невозможности возникновения (создания) новых видов искусства и о меньшей – по сравнению с другими видами искусств – требовательности к духовным усилиям реципиента, свойственной искусству кино.

Что касается первого утверждения, то он словно бы забывает о том, что самому-то кино всего лишь век с небольшим. На самом деле речь-то шла не о возникновении новых «как», но о сохранении непреходящих «что».

А насчет духовных усилий... Нет, в настоящем кинофильме для них открывается такой же простор, как в любом другом искусстве. Ведь не подлежит сомнению, что для восприятия фильмов самого А. Сокурова необходима способность к пониманию, сочувствию, сопереживанию; требуется определенное усилие души и разума, чтобы, например, наполнить подлинным смыслом четыре минуты неподвижного прижимания матери к березе или осознать, что означает перемена света в пейзаже с удивительным четырехугольным утесом с выступом в центре: сперва он ярко-ярко высвечен, затем незаметно тускнеет, как бы принимая в себя колорит неба, проплывающих в нем облаков... А что до ширпотреба, то он существует и в литературе, и в музыке, и в живописи, и где угодно.

Конечно, все это надлежало сказать прямо там, на пресс-конференции, но видно было, как сильно устал наш гость, и я решил отложить возможную дискуссию до более благоприятного случая.

В сокуровском темпе

Живя на «острове Сокурова», нельзя не поддаться соблазну, пусть и неосознанному, быть хоть чем-то не него похожим. Сегодня я отчетливее, чем прежде, понимаю, что мое стихотворение «Просёлок» надо читать в сокуровском темпе, по четверостишию в полминуты:

Сегодня — солнце. Золотом пылинок
пронизан терпкий воздух и согрет.
Но кое-где сырой еще суглинок
послушно отпечатывает след.

Тень под ногами — черная на желтом.
Молчит земля, вобрав вчерашний дождь.
Но позади — ты только что прошел там –
сочится влага в лунки от подошв.

И это — взгляд. Так смотрит невидимка.
Что знает эта зрячая вода?
Земля молчит. Над нею, словно дымка,
сгущается безмолвное: «когда?».

В сущности, это законченный фрагмент из сокуровского фильма. Я вижу это стихотворение снятым его камерой.

Сочетание стрелок

Когда-то в числе других доморощенных дихотомий художников я для себя сформулировал и такую: художников можно разделить на тех, кого привлекают некие глобальные сдвиги в природе, в обществе, и тех, чей взор привлекают мельчайшие штрихи, подробности, частности. Даже стихотворение соответствующее случилось, «Частности», которое заканчивалось вот такими словами: «Дотошность вам кажется нудной. / Часы для вас – точно праща. / А я буду стрелкой минутной. / Мы время дадим сообща». Так вот, если говорить об А.Сокурове, в особенности о его документальных лентах, о тетралогии, посвященной проблемам власти, о фильме «Русский ковчег», то приходится признать, что в нем счастливо сочетаются обе стрелки – и часовая, и минутная. Он сам дает нам точное время, и впредь я намерен сверять свои часы по нему.