Лунная рапсодия

               
                ***

  Нежная и чарующая упоительной необъяснимой, словно обреченной

 бессмертной грустью музыка обволокла прохладным источником тело,

 когда невидимые глазу руки музыканта ласково коснулись клавиш

белого рояля.

После, родниковая прохлада первых аккордов отхлынула назад и сразу

 потеплела, переливаясь розовым перламутром воспоминаний, в тот миг,

 когда смычок скрипача задрожал на высокой до прозрачности ноте,

вторя роялю.

 Их музыка слилась в едином вихре, став одним трепетным дыханием

двух поющих ветров, и прильнула к содрогающемуся от восхищения сердцу,

отворяя дверцу человеческой души своим волшебным серебряным ключиком.

 А сама душа, пробужденная дивной мелодией, то птицей падала вниз вместе

 с  минорными аккордами рояля, то возносилась к утренним облакам под

высокие жалобные стоны скрипки. Столь же трепетно она откликалась на 

тихие светло-красные переливы музыки, смиренно внимая ей, стремясь скорее

 упиться дарованной  нечаянной свободой и отдавая  взамен мелодии таившуюся

 в ней самой такую же глубокую печаль. По комнате разлился нежный запах

водяных лилий.

 Такой печальной музыка была только утром или днем, когда ее мелодия

воссоздавала в памяти, вроде бы навсегда исчезнувшие во времени радужные

 грезы, залитые медовым сиянием ушедшего лета.

 Поздним же вечером, когда на землю спускалась бледнолицая ночь при

зажженных и трепещущих от малейшего дуновения свечах, стоящих на лакированной

 крышке белого рояля в старинном позолоченном канделябре, музыка становилась

 совсем иной.

 В полумраке комнаты возле огромной, распахнутой арки окна, отражаясь золотыми

 искрами света на темно-коричневой скрипке, вновь ожившей в руках скрипача,

 она становилась звездной.

 Грустные слёзы рояля и томные вздохи скрипки, менялись, словно чувствуя

приближение томительной ночи, как бы сгущались без теплоты солнечных лучей и,

поневоле скрывавшаяся в них грусть делалась более понятой и глубокой. Окрашиваясь

таинственными полутонами призрачного лунного света, скрипка одухотворяла его

 музыкой и снова зачаровывала печалью душу.  Воздух наполнялся  колдовским

запахом распустившихся нарциссов, вынуждая тем самым ощущать невообразимую

 тоску до тех пор, пока взгляд не улетал ввысь к черному ночному небу, чтобы

прикоснуться  и с благоговением утонуть в  этом безбрежном, как и жизнь,

звездном море.