Я - русский экстремист

Почувствую опять, завидев свет в окно,
Как в сердце занялось, как тянет волокно,
И положу на лист нечаянный пароль:
Я – русский экстремист. Пишу стихи про боль.

Встаёт над полем шар священного огня,
И чувствует душа – есть право у меня
Оставить лёгкий след в родном своём краю.
Я – русский экстремист. Отцов не предаю.

Заявится закат. Он выжил из ума.
Не сомневайся, брат, – пытаться будет тьма
Перевернуть весну в гражданскую войну.
Я – русский экстремист. Не сдам свою страну.

Как темень разнесло; прорыв давно назрел.
Приблизилось число, и содрогнётся Кремль –
Прибежище грехов и низменных страстей.
Я – русский экстремист. Не продаю детей.

Кто может отменить, подмять восход зари?
Да не прервётся нить! Итак, по счёту «три!» –
Поднимемся с колен и подведём итог.
Я – русский экстремист. Мы все. И с нами Бог.




Несколько лет назад мне довелось активно поперезваниваться с хорошим приятелем, давным-давно эмигрировавшим в одну из мировых столиц. Замечательный профессионал в своём жанре творчества, с международной известностью мастер. В основном мы с ним что-то обсуждали по работе, но не раз и просто о жизни подолгу беседовали. Интересно было пообщаться – при всей его большой занятости, да и моей тоже.

Он – коренной москвич, из семьи, опять же, изрядной творческой знаменитости. Расспрашивал меня: что в России да как. А я – как дела по нынешнему месту жительства? Спрашивал ещё, что вполне естественно, – не тянет ли его в родные пенаты. Как-то N. проронил – казалось бы, вскользь, но с немалой эмоциональной заряженностью: «Знаешь, я здесь стал понимать, что в космополитизме есть определённый кайф-ф!»

Сам N. в одной стране живёт, дети его взрослые в другой, так что мы иной раз в своих беседах – как два старомодных интеллигента в посиделках на кухне – даже всемирно-исторического разлива темы затрагивали. И однажды он мне говорит:
– Сталин – убийца!
Я ему в ответ:
– Вот уж кто действительно убийца, так это Трумэн.
– Что ты имеешь в виду?
– Как это – что? Бомбардировку Хиросимы и Нагасаки. В основном же гражданское население погибло, совершенно ни в чём не повинные люди. 200 тысяч.

И тут он, исконный московский интеллигент, мне и отвечает:
– Какие же люди? Японцы погибли.
У меня аж всё в душе перевернулось:
– Какая вообще разница, кто они по национальности? Женщины, дети, старики. Погибли люди!
И дальше, минуты на две, очень содержательный диалог: «Всё равно они японцы!» – «Люди!» – «Японцы!» – «Но ведь они такие же люди, как и мы!» И т. д.

Не могу сказать, что я после этой беседы хуже стал к интеллигенции нашей относиться. (Потому что я и раньше ей цену знал. Где власть, там и она! С придыханием. И если бы попустил Господь, чтобы Гитлер Москву взял и СССР покорил, – поверьте, не один и не двое из тех людей, которых мы сегодня считаем «светочами советской интеллигенции», охотно пошли бы на сотрудничество с фашистским режимом. И парадные портреты бы писали, и спектакли с воспеванием фюрера ставили, и мавзолеи новые возводили). Но к слову «космополитизм», хотя и раньше я его не жаловал, с тех пор и вовсе отношусь с омерзением.

Когда говорят о том, что атомная бомбардировка японских женщин и детей была справедливой – я хочу быть японцем! И я хочу посмотреть в глаза тем людям, которые говорят об этой «справедливости по-американски».

…При всём при том Япония – далёкая страна, в которой я ни разу не был. Моя Родина – Россия, и в последние годы мне всё яснее становится простая истина: я не просто русский – я именно русский националист. То есть человек, для которого главное в жизни – это русские язык, история, культура, традиции. Непобедимый дух моего народа. Ни одному народу в мире не желаю ничего плохого – но именно свой люблю беззаветно.

Ещё хочу сказать, что много самых светлых лет моей жизни прошли в Уфе, среди башкир и татар. У двоих самых близких друзей моего детства, Валерика и Рамиля, были фамилии Насибуллин и Фархутдинов. Ещё совсем детьми мы гуляли рядом с домом, и закадычные приятели всё не давали мне передыху: расскажи сказку! (Знали за мной соответствующие наклонности и вовсю этим пользовались. Я у них вроде Оле-Лукойе был). Приходилось рассказывать, чтобы друзья на меня не обижались. Строил сюжеты – то простые, то замысловатые. Искал точное слово, забавные обороты речи… Так два маленьких татарина шаг за шагом делали из меня русского поэта. (При этом один из них – наполовину русский, другой – наполовину башкир. Какая нам, детям, была разница?) Хорошего поэта или какого сотворили, не мне судить. Но – сделали!

По всему своему генезису духовному я – русский националист. И в той же мере я – башкирский патриот. И татарский патриот. Не вижу здесь ни малейшего противоречия. Просто в моей судьбе, как в крошечной капле росы, отразилась судьба моего народа – и собственно русского, и общероссийского.

А ещё я хочу вам, дорогие мои читатели, сказать, что у меня, русского националиста, мама еврейка. Так бывает. Папа – чистокровный голубоглазый русак с какими-то давними украинскими корнями, а мама – стопроцентная еврейка по крови. Она у меня офицер-фронтовик. С первого курса мединститута была призвана в армию. Знала в совершенстве немецкий и польский языки (польской мове обучили её папа с мамой, выпускники Варшавского университета). Окончила Курганскую разведшколу. Дюжину раз была за линией фронта – в половине случаев испытала запоминающуюся радость от заброски с парашютом. Первый орден у мамы был – Красная Звезда. Кто воевал, тот знает, что это такое.

После войны мама опять поступила в мединститут и стала блестящим хирургом. Нашу семью жизнь забросила в Усть-Катав – маленький городок в Челябинской области (там батя мой после окончания военной академии служил). И вскоре весь город знал: если нужно лечь на тяжёлую операцию – только к Нине Абрамовне! За годы работы в Усть-Катаве несколько раз – мама мне в подробностях рассказывала – привозили в больницу пациентов со схожими травмами: допустим, человека сбивала машина (а однажды, помнится, даже локомотив долбанул – не успела женщина пути перебежать) и он получал тяжелейший перелом бедренной кости. Собирался местный консилиум и каждый раз постановлял: категорически – ногу отрезать! А мама, молодой ещё доктор, вставала и говорила: я этого больного забираю к себе, резать не дам, ногу спасу. И спасала! Не ленилась – часами со знанием дела оперировала, подолгу выхаживала каждого больного – как самого родного человека, по ночам (отнюдь не в свою смену!) приходила в больницу, чтобы узнать, как дела. Если вдруг осложнения – немедленно, ночью же, новые препараты назначала… И через месяц эти «недорезанные» пациенты на своих двоих, разве что с палочкой, уходили домой.

Я как-то в Петербурге приехал на деловую встречу, достаточно для меня важную. Принял меня один руководитель. Разговор у нас с ним зашёл не только по делу, но и просто нормальный человеческий разговор, и тут я ему задаю вопрос: «Извините, Иван Иванович, Вы откуда родом? Я вот сам не столичный человек, и что-то такое родственное всегда в людях чувствую». Он не то чтобы смутился, но удивился чуть-чуть: «Я челябинский». Обрадовался я, говорю: «Значит, мы земляки!» А человеку, вероятно, по малости знакомства показалось, что я таким немудрящим способом – сказавшись земляком – хочу его сподвигнуть на решение своих вопросов. И он спокойным таким голосом отвечает: «Я не из самого Челябинска, а из Усть-Катава». Тут я от неожиданности чуть не подпрыгнул: «Это моя родина!»

Дядя глянул на меня сурово и сухо так говорит: «Да-да, бывают совпадения». Не поверил! Видя это, я – единственная в жизни ситуация в подобном роде! – достал паспорт, показываю ему и говорю: «Иван Иваныч! Вы, наверно, решили, что это у меня такая заготовка для успешного ведения дел? Но у меня этот интерес – чисто человеческий. Уж не смейтесь надо мной, загляните в паспорт. Я действительно в Усть-Катаве родился! И если Вы тоже оттуда, то мы тем более земляки, по малой своей родине».

Он в паспорт глянул – и потеплел необыкновенно. Чай, печенье, задушевный разговор. Ну, я-то в Усть-Катаве совсем мальцом был – хотя кое-что и помню. Расспрашивает Иван Иваныч (а он ощутимо меня старше) – кто папа, кто мама. Я, соответственно, отвечаю. Ну и по случаю историю рассказал про больную, которую поезд шибанул и которой мама моя не дала ногу отрезать. Тут Иван Иванович в лице переменился и говорит: «Я этот случай лучше Вас знаю. Это моей тёще ногу спасли. Как Вашу маму зовут?» Снимает он трубку и звонит жене: «Валя! Как фамилия была у доктора, которая маме ногу спасла? А звали её как? Нина Абрамовна? Да тут у меня её сын сидит! Общаемся». …Необыкновенный случай. И истинная правда.

Спасала мама моя людям жизни и здоровье, и национальный вопрос при этом, как вы легко можете догадаться, на повестке дня не стоял. Лучший хирург в городе – еврейка по национальности? Так пусть оперирует еврейка! На плановые операции очередь стояла. А мама, соответственно, не по пятому пункту себе пациентов подбирала. Просто брала самых тяжёлых больных. Русских, татар, украинцев, башкир, евреев… Да хоть японцев! Ибо все – люди, все для неё – просто больные.

…В Советском Союзе нас растили интернационалистами. И я всегда убеждённым интернационалистом был. В том смысле, что башкиры и татары – мои братья по духу. Мои любимые земляки. И – не побоюсь высоких слов – если возникнет в том нужда, мне всё равно будет, за какого ребёнка жизнь отдать – за русского, украинского, белорусского, татарского, башкирского или удмуртского. Или, опять же, за японского. Но вот в компании, в которой присутствуют русские, башкиры и татары, я чувствую себя особенно счастливым человеком. Просто потому, что таково было моё детство.

А ещё я – русский, и только русский поэт. И когда я узнаю, что молодой человек 18–20–25 лет – едва ли не ребёнок для меня – в современной России попадает в тюрьму просто за то, что любит свой народ и свою Родину, и УК РФ это явление – любовь русских людей к своей Родине – экстремизмом называет, я встаю и громко говорю: я – русский экстремист! И я хочу быть в первых рядах русских экстремистов! Потому что это даст мне возможность хотя бы одного ребёнка своим телом закрыть.

Точно так же как после разговора с бывшим моим приятелем, космополитом, я понимаю, что в иных исторических обстоятельствах, если бы против русского народа здесь и сейчас не велась война на уничтожение, я хотел бы родиться лет на сорок пораньше и жить в конце Второй мировой войны в Японии – чтобы попытаться закрыть хотя бы одного японского ребёнка от излучения бомб безумца Трумэна.


P. S.  Интересно мне знать: удалят модераторы это произведение или нет? Вот если бы кто-то разместил стишок «Я – закоренелый педераст!», то никому бы и в голову не пришло похерить, это уж точно. Висело бы хоть до Второго Пришествия на главной странице. А тут… Конечно, будут желающие удалить. Как говорится, почувствуйте разницу!

Между тем, есть известный фильм с названием «Я, Франсуа Вийон, вор, убийца, поэт...» – и никто не падает в обморок. «Я – злостный коррупционер!» – вообще исключительно актуальное название было бы для современного литературного произведения в России. «Я – разрушитель русской армии!» – тем более. Ещё «Я – могильщик русского здравоохранения». А вот «Я – русский экстремист!» – это уж слишком. …Может, мне с японскими газетами связаться? – Глядишь, переведут. Опубликуют.



Фото: «Гвоздичка», http://photopolygon.com/user/5318 . Автор: Boris Register.